СОЮЗ 
ОБЩЕСТВО 
СОБЫТИЯ 
МНЕНИЯ 
КУЛЬТУРА 
ИСТОРИЯ 
ОБРАЗОВАНИЕ 
ПРОЕКТЫ 
КАТАЛОГ 
ФОТО 
Портал «Slavia» продолжает публиковать материалы новой серии очерков о русской жизни в довоенной Эстонии. Предлагаем читателю выдержки из книги «Литературное турне 1938 года». Автор исследования – Антон Владимирович Бакунцев, уроженец Таллина, доцент кафедры теории и методики редактированияфакультета журналистики Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова.
* * *
Продолжение. Часть 3.
На наш взгляд, одной из главных причин бедствий, выпавших на долю русского народа в XX веке, была так называемая «великая русская революция» 1917 года. Она не только разрушила великое государство, не только толкнула народы России на путь братоубийственной войны, но и нанесла сокрушительный удар по русскому национальному самосознанию, на долгие десятилетия затормозила духовное развитие русской нации.
Последствия Февраля и Октября во всех смыслах оказались катастрофическими как для жителей российской метрополии, так и для русского населения прежних имперских окраин, в том числе Прибалтики. Здешние русские не могли разделять радости коренных народов этого края, якобы «угнетаемых царизмом»23, по поводу крушения российской государственности. И на это у русских прибалтийцев были веские причины.
В самом деле, когда Прибалтика еще была частью Российской империи, местные русские наравне с немцами считались господствующей нацией. После Октябрьского переворота их правовой и политический статус резко изменился. В новообразованных суверенных государствах русские оказались лишь одним из «национальных меньшинств».
О численности русских в странах Балтии можно судить по данным официальных переписей населения, которые довольно регулярно проводились в прибалтийских странах (за исключением Литвы, где перепись была осуществлена лишь однажды — в 1923 году). Согласно этим данным меньше всего русских было в Литве — всего 2,5–2,7 % (50,5 тыс. человек); в Эстонии их числилось 8,2 % (около 92 тыс. человек); в Латвии — от 7,8 % в 1920 году (124,7 тыс. человек) до 10,6 % в 1935-м (206,5 тыс. человек)24. Однако фактически русских (или «русскоязычных») жителей этих стран было гораздо больше, ведь русский язык являлся родным или хотя бы «домашним» и для многих украинцев, белорусов, евреев, немцев, поляков, что, конечно, давало им право считать и себя в той или иной мере частью русской общины. При этом абсолютное большинство русских (до 80 %) в каждом из прибалтийских государств принадлежало либо к рабочему классу, либо к крестьянству.
Все эти цифры отражают общее число русских прибалтийцев, без учета их принадлежности к эмигрантам или к коренному русскому населению Литвы, Латвии и Эстонии25. Между тем такое разделение (условно — на «местных» и «пришлых») было очень характерным для русских колоний лимитрофных государств26 и существенно отличало их от русских диаспор в других местах русского рассеяния.
В Прибалтике на долю эмигрантов — главным образом бывших солдат и офицеров Северо-Западной армии и беженцев из советской России — в среднем приходилось лишь 10 % от общего числа русских. При этом сведения о количестве эмигрантов в реальных цифрах разнятся. Если брать предельные (минимальные и максимальные) показатели, которые приводят в своих работах исследователи, то в Литве было от 3,5 до 5 тыс. эмигрантов, в Латвии — от 10 до 17 тыс., в Эстонии — от 5 до 16,5 тыс.27
Такие количественные «колебания» могут объясняться как передвижением эмигрантов внутри Прибалтики (из одного лимитрофа в другой), так и их оттоком в другие страны Европы, Северной и Южной Америки, во французские колонии Африки. Эти процессы протекали в течение всего межвоенного двадцатилетия.
В сравнении с коренными русскими прибалтийцами эмигранты — по крайней мере, не получившие гражданства страны пребывания — находились в значительно худшем положении.
Русским уроженцам Литвы, Латвии, Эстонии — как представителям «национального меньшинства» — местными законодательствами был предоставлен ряд гражданских и политических прав, в том числе на «культурную автономию», на создание общественных и политических объединений, на получение образования в национальных школах и университетах, на участие в политической жизни соответствующего государства и т.д. Естественно, русское «меньшинство», подобно немецкому, еврейскому, польскому, широко пользовалось этими правами. В литовских, латвийских, эстонских «градах и весях» работали русские гимназии; выпускались русские газеты, журналы, книги; действовало бессчетное множество разнообразных общественных организаций; создавались русские театральные труппы; в национальных университетах учились русские студенты; в парламентах были русские фракции; регулярно проводились Дни русской культуры.
В этой довольно насыщенной культурной и общественно- политической жизни русских диаспор участвовали большей частью те эмигранты, которым удалось оптироваться (т.е. приобрести гражданство страны пребывания), — таковых было сравнительно немного. Основная же масса эмигрантов вынужденно оставалась в роли «посторонних наблюдателей». Все, на что они могли рассчитывать, — это быть аудиторией для местных и зарубежных русских писателей, художников, ученых, артистов, журналистов.
Продолжение следует...
Примечания и ссылки
23. См.: «События 1917 г. в России — гибель империи — были хорошей вестью для угнетаемых царизмом народов, которые немедля приступили к созданию своих национальных государств» (Лаукайтите Р. Эпилог Российской империи в Литве: русские эмигранты в 1918–1940 гг. // Балтийский архив: Русская культура в Прибалтике. XII. Таллин, 2012. С. 8). Мало того, что от этой фразы так и веет советской эпохой с ее навязчивыми идеологическими штампами вроде «угнетаемых царизмом народов», «акулами империализма», «загнивающим Западом», «светлым будущим» и т.п., она еще и исторически не вполне достоверна. К 1917 г. народы Прибалтики уже никак не могли считаться «угнетаемыми». Во-первых, эстонские, латышские, литовские крестьяне были освобождены от крепостной зависимости почти за полстолетия до русских крестьян. Во-вторых, и в прибалтийских губерниях (т.е. в Эстляндии, Лифляндии, Курляндии), и в Литве на языках местного коренного населения печатались газеты и журналы, издавались книги; велось обучение в начальных школах; существовали различные общественные организации, созданные по национальному признаку; проводились праздники песни и танца, которые считались формой национально-освободительного движения. Правда, в истории народов Прибалтики был период «русификации», т.е. «навязывания им со стороны русских чужого языка, культуры, веры и т.п.» (Марцинкявичюс А. Социальная адаптация русских в межвоенной Литве (1918–1940) // Диаспоры (Москва). 2011. № 1. С. 127). Однако этот период продолжался недолго, и в 1905 г. все запреты и ограничения на развитие национальных культур были сняты. В-третьих, многие эстонцы, латыши, литовцы, ставшие впоследствии видными культурными деятелями, политиками, военными, получали образование в высших учебных заведениях Москвы, Петербурга и других крупных городов Российской империи. Известно, например, что латвийский министр народного просвещения А. Тентелис в 1916–1920 гг. был доцентом Петроградского университета. Директор Литовского государственного театра В. Жадейка переписывался со своими коллегами — директорами Латвийской национальной оперы, Латвийского драматического театра и театра «Эстония» на чистейшем русском языке (см.: ЛАЛИ. Ф. 101. Оп. 1. Ед. хр. 122), и едва ли он сам и его корреспонденты испытывали из-за этого какое бы то ни было чувство «национального унижения». Национальный герой Эстонии генерал Й. Лайдонер, советский военачальник И.И. Вацетис начинали свою военную карьеру как офицеры русской армии. Понятно, что в процитированной фразе Р. Лаукайтите всего лишь отобразились давние стереотипы, характерные для политического самосознания «титульных наций» Прибалтики. О ложности (по преимуществу) этих стереотипов можно судить хотя бы по тому, что до сих пор в представлении многих прибалтийцев понятия «русский» и «советский» синонимичны. При этом,
разумеется, они предпочитают не вспоминать о той весьма неприглядной роли, которую те же литовцы, латыши, эстонцы — наряду с грузинами, финнами, китайцами — сыграли в «великой русской революции», приведшей к небывалому прежде закрепощению сначала русского, а затем и других, географически близких к нему (по советской терминологии — «братских») народов.
24. См.: Ковтун А. Возвращенные сюжеты… С. 159; Фейгмане Т. Русские в довоенной Латвии… С. 5; Русское национальное меньшинство в Эстонской республике (1918–1940). Тарту ; СПб., 2001. С. 25.
25. Правда, как пишет А. Марцинкявичюс, русские, жившие в Литве и не имевшие литовского гражданства, «в каком-то смысле остались «невидимыми» для литовского общества», и «при необходимости решать проблемы и учитывать потребности русского меньшинства правительство принимало во внимание лишь число граждан» (Марцинкявичюс А. Социальная адаптация русских в межвоенной Литве (1918–1940). С. 125). Из этого можно сделать вывод, что данные переписи 1923 г. не вполне репрезентативны и что общее число русских жителей Литвы, которое привел в одной из своих работ видный общественный деятель А.И. Тыминский, — 55 тыс. человек — в большей степени соответствовало действительности (см.: Тыминский А. Русская школа в Литве. К 15-летию Русской гимназии в Каунасе. 1920–1935. [Оттиск из газет «Эхо» и «Литовский курьер»]. Каунас, 1935. С. 7).
26. Лимитрофными государствами (или лимитрофами) в то время называли страны, примыкавшие к советской России: Литву, Латвию, Эстонию, Польшу, Финляндию и др.
27. См.: Ковалевский П.Е. Зарубежная Россия: История и культурно- просветительная работа русского зарубежья за полвека (1920–1970). Paris, 1971. С. 34; Раев М. Россия за рубежом... С. 261; Ипполитов С.С. Российская эмиграция и Европа: несостоявшийся альянс. М., 2004. С. 30; Кодзис Б. Литературные центры русского зарубежья. 1918–1939. Писатели. Творческие объединения. Периодика. Книгопечатание. München, 2002. С. 171–192.
28. См.: Исаков С.Г. Записка М.И. Соболева «Русские беженцы в Эстонии» (1929) / публ., вступ. заметка и коммент. С.Г. Исакова // Труды русского исследовательского центра в Эстонии / сост. В. Бойков. Таллин, 2001. Вып. 1. С. 97.
