![]() |
|
Наталья Назарова и Александр Касаткин. Фото (с) РИА «Новости». |
В гостях у «Файла-РФ» Александр КАСАТКИН и Наталья НАЗАРОВА, авторы фильма «Дочь», лучшего дебюта на XXIII «Кинотавре».
Фильм снят по сценарию актрисы и сценариста Натальи Назаровой, преподавателя актёрской мастерской на режиссёрском факультете РАТИ. В фильме «Дочь» Назарова дебютирует как режиссёр. В активе тандема уже есть картина «Слушая тишину», которую Александр Касаткин снял по сценарию Натальи Назаровой. В отличие от большинства фестивальных лент, в центре картины «Дочь» – нравственная проблематика, затрагивающая интересы отцов и детей, священства и паствы, учителей и учеников.
Мало кто из жителей провинциального городка способен ответить на вопрос, как случилось так, что «хорошее» и «плохое» в нашей жизни поменялись местами, и на месте порядочности и целомудрия оказались бесчинство и распущенность. Вековечных ценностей словно и не бывало, правит бал пустота, возведённая в абсолют. События в городе происходят на фоне растущих криминальных сводок – таинственный санитар на свой лад вершит суд над «плохим».
– Как вы считаете, нравственность – величина постоянная для разных времён? И что скажете по поводу нашего времени?
Александр Касаткин: Для меня понятие нравственности, конечно, константа, постоянная величина. Не случайно во всех основополагающих религиях нравственно-этические заповеди дублируют друг друга. Другое дело – наша эпоха: на протяжении последних 100 лет постоянно что-то менялось в общественном сознании, делались попытки перемешать общее бессознательное, которое формировалось тысячелетиями. Преломить, вывернуть наизнанку и посмотреть, что же будет. Просто сейчас особенно остро ощущаются результаты того, что в 17-ом году люди в один момент отказались от веры. Это было похоже на массовый психоз. Причём понятие нравственности, с одной стороны, сохранилось, но стало рассматриваться в другом ракурсе. Произошёл разворот, подмена понятий – и вследствие этого начался постепенный распад морали.
Наталья Назарова: Именно об этом говорили мы, когда работали над сценарием. Наш главный герой Крайнов – обыкновенный работяга, отец двух детей – от резкого понижения планки морали в обществе сходит с ума, не выдерживая той грязи, которая льётся на людей в жизни и с экранов, и, подобно Брейвику, решает бороться с этим своими методами.
В обществе, действительно, сильна тенденция по размыванию основ морали, на нравственность идёт просто атака: всё должно быть относительно – любовь, верность, почитание родителей. А мы в фильме как раз хотели подчеркнуть, что ничего относительного в этих понятиях нет, всё абсолютно, и человек должен сам сделать выбор, существуют ли для него незыблемые основы, или рано или поздно всё можно подвергнуть сомнению. А размывание морали – очень страшная вещь. Оно грозит распадом всего, по сути, это нравственный апокалипсис в душах. И мы уже на пути к этому. А начинается всё с невинных вещей – например, с разговоров о свободе, о праве человека выбирать, как ему жить и т. д.
Идея фильма родилась у меня из воспоминаний детства – отец знакомой девочки был пойман органами безопасности как серийный насильник. Когда я об этом узнала, испытала настоящее потрясение, но меня не столько волновал этот человек, сколько чувства двенадцатилетней девочки. Я не могла понять, что должен чувствовать ребенок, а это была очень хорошая девочка. Прошли годы, и это воспоминание, лежавшее на полочке моей памяти, вдруг зафонтанировало, как гейзер, и родилась история фильма «Дочь». Героиня нашего фильма переживает такой же катаклизм, и спасает её вера и, как ни странно, любовь к отцу. После его ареста, решившись на самоубийство, девочка читает молитву «Отче наш». Мы, кстати, сомневались, стоит ли соединять в такой момент несоединимое, но именно молитва достаёт её со дна отчаяния, и она выживает. Божья заповедь: «Почитай отца и мать свою» и есть тот абсолют, которому этот ребенок следует беззаветно. У неё эта заповедь, как говорил Христос своим ученикам, написана в сердце, и даже если она человек невоцерковлённый, она будет оправдана.

– Перед священником в вашем фильме, как ни перед кем другим, встаёт вопрос веры, ведь это к нему на исповедь приходит преступник...
А. К.: И священник не нарушает тайну исповеди. Потому что, собственно, вера – это есть та душевная энергия, которая возникает в человеке, когда он обращается к Богу. В этот момент человек проделывает определённую душевную работу, а это сакральные вещи, и в данном случае ничто мирское не может вмешиваться в этот процесс.
Мы разговаривали со многими священниками, чтобы выяснить такой тонкий момент – как должно поступать с преступниками, признавшимися на исповеди в своих преступлениях. Кто-то говорил, что да, в этом случае можно сделать исключение и сдать их властям, а кто-то утверждал, что нет, ни при каких обстоятельствах. И для нас было важно, что исполнитель роли священника Владимир Мишуков принял вторую точку зрения.
В самом деле, если допустить появление какого-то «пункта», то вера теряет свойства незыблемой энергии и превращается в некий свод законов, в который можно вносить поправки. А то, что становится постулатом, перестаёт быть верой. Как только мы подвергаем веру сомнению, мы разрушаем тот коридор, по которому идёт обмен энергиями: раз человек пришёл на исповедь, значит, в нём что-то произошло, и он хочет развернуться в другую сторону – к свету. Именно поэтому священник идёт к убийце домой, чтобы помочь ему продолжить работу по продвижению к свету. Человек, для которого свет потерян, никогда не придёт на исповедь.
– Как по-вашему обстоят дела с верой в нашем обществе? Не преобладает ли внешнее поклонение ритуалам над истинной верой?
Н. Н.: Кто истинно верует – тот верует, а кто-то, конечно, ограничивается соблюдением внешних правил. Но в то же время в обществе наблюдается сильное наступление на церковь. Столкнувшись порой с не очень правильным поведением клириков, люди от многого отказываются и выплёскивают вместе с водой ребёнка. Вообще разувериваются в церкви, а она-то ни в чем не виновата. По-моему, Андрей Кураев говорил, что из 13 апостолов один будет Иуда – вечная пропорция. Хотя ритуальные вещи тоже многих смущают, и я понимаю неверующих людей или отрицающих церковь, потому что многие мои знакомые сталкивались, к сожалению, с фарисейством. Говорить об этом больно, потому что это – неправда о церкви.
Н. Н.: Среди
священников бытует мнение, что не обошлось тут без воли Божьей, потому
что в XIX веке наблюдался большой формализм в отношении церкви:
например, без справок о причастии людей не допускали до работы.
Считается, что именно фарисейство вызвало гнев Божий, потому что в
Ветхом Завете Господь очень часто говорит избранному народу Израиля:
«Если не будете ко мне относиться, как подобает, нашлю на вас страшные
беды, разрушу вас». А в истории израильского народа действительно очень
часто бывало так, что за какие-то грехи Господь попускал страшные
бедствия на уровне катастроф, когда люди думали, что больше не
восстанут, но благодаря праведникам поднимались вновь.– До сих
пор остаётся открытым вопрос для нас самих, живущих в России, как могло
такое произойти, когда люди после 17-го года массово стали разрушать
церкви?
Разрушение церквей можно связать ещё и с очищением церкви от недолжных людей. На самом деле, все иуды отпали, а все праведники остались. Такого количества новомучеников, какое появилось в те годы в России, трудно представить. Миру были явлены удивительные святые. Это, конечно, страшный катаклизм, но, мне кажется, это была и воля Божья, Господь кого любит, того и бьёт, я верю, что он любит Россию и поэтому шарахнул по нам так сильно.

– Вы верите, что искусство может изменить мир и человека?
А. К.: Одна белорусская актриса, посмотрев «Дочь», сказала: «После вашего фильма хочется пойти и делать добрые дела».
Н. Н.: А ко мне после фильма подходил человек, который сказал, что плакал, а потом побежал звонить своим дочерям. А один режиссёр после просмотра нашего первого фильма «Слушая тишину» пошёл и перевёл крупную сумму в фонд детского дома.
Изменились эти люди или нет, как тут скажешь? Гланое, что они что-то сделали. Мы с Сашей, несмотря на то, что уважаемые нами люди говорят – «нет», убеждены, что искусство меняет человека. Нет, конечно, не так – вышел из кинотеатра и резко изменился. Не меняется разум, нет тотальных перемен, они происходят на каком-то другом, тонком уровне. И между прочим, с нами согласен Иосиф Бродский, я читала его интервью, где он сказал: «Конечно, меняет, что за вопрос?! А зачем тогда всё?!»
– Почему тема подростков так интересна вам? О чём и как, по-вашему, надо говорить сейчас с ними?
Н. Н.: О серьёзных вещах надо говорить, без скидок на возраст. Говорить уважительно, но при этом не теряя твёрдости, потому что подросток, которому нужна опора, всегда чувствует, если взрослый виляет. То есть, уважая подростка, вы должны быть для него фундаментом, за который он может ухватиться. Ему важно, чтобы пришёл человек и сказал: «Не делай так, это нехорошо», и объяснил бы, почему так делать нельзя. И в этом случае не надо бояться дидактики, когда можно сказать: «Я тебя предупредил, а дальше твоя свобода». И в этот момент маленький человечек действительно оказывается перед лицом нравственного выбора. А папы и мамы должны помнить о том, что если они хотят в чём-то убедить детей, слова у них не должны расходиться с делом.
А. К.: Подростки, как губка, всё впитывают, у них нет фильтров, они считают, что они взрослые, что могут всё, логически мыслят и рассуждают, хотя, конечно, душевно это ещё абсолютные ростки. Опасность заключается ещё в том, что родители проводят с детьми 3–4 часа в сутки, остальное время у них – школа, интернет, ТВ, и их нужно жёстко контролировать, откровенно разговаривая с ними, и в то же время не ограничивая их свободу.

– Как по-вашему, молодёжь необратимо перестала книги читать?
Н. Н.: Нет, просто процесс чтения изменился, но как педагог скажу – в институт приходит много детей, которые не читают. И важно умно будить в человеке интерес к чтению. Театральный институт – благодатная почва, при разборе художественного произведения начинаешь натягивать струны, соединяющие молодого человека и героя. Моя племянница возмущалась: «Почему я должна читать про Болконского, какое отношение он имеет к моей жизни?!» Я говорила: «Убери 1812 год, выдели ситуацию – и увидишь, что человек мучается выбором, перед которым и ты можешь оказаться». И видимо, у неё что-то щёлкнуло, и она стала по-другому относиться к «Войне и миру». Всё дело в учителе – если тебе попадается талантливый педагог, ты на всю жизнь понимаешь, что тебе даёт литература, а нет – запомнишь её как начётничество и унылую дидактику.
– В целом каков, по-вашему, портрет поколения?
Н. Н.: К нам в институт приходят прекрасные дети, с потребностью что-то отдавать. Смотришь и думаешь: «Боже, откуда, из каких глубинок, вылезли эти замечательные ребята?!»
Конечно, приходит много странных людей, но мы отбираем лучших. Открытых, талантливых людей видно сразу – у них глаза светятся. Может, я даю необъективную картину, но я не устаю поражаться той чистоте, которая есть в наших ребятах.
Так что сказать, что нынешнее поколение какое-то дурное или хуже нашего, я не могу. А в чём-то они гораздо лучше нас.