«Иваны, не помнящие родства»

— Вспомните свой самый хулиганский поступок в детстве...

— Какой из меня хулиган?.. В детстве у меня был порок сердца. Во дворе моего дома на Сретенке царствовала уголовщина. Я был забитый, слабый, трусливый мальчик. Плюс к тому отличник. За это меня и били. Школу я ненавидел. И так было, пока мне не исполнилось 15 лет, — вот после этого все стало иначе...

— А что вдруг такого произошло?

— Здоровья прибавилось. Подрос. И к этому времени язык и голова начинают играть большую роль, чем кулаки...

— Как вы считаете, когда закончилось ваше детство?

— Мое детство закончилось с изменением взглядов на революцию и нашу историю. Наверное, где-то к 30 годам.

— Вы никогда своей генеалогией не занимались? Откуда ваш род, ваши предки?

— Вообще мы, советские люди, — Иваны, не помнящие родства. Я дальше дедов и бабок ничего не знаю. Прадед со стороны отца был, видимо, из купцов. Прадед со стороны матери — армянский купец из Краснодара. Один дед Смирнов со стороны отца был инженером по специальности. Сидел при советской власти не один раз. Хотя был от политики далек. А другой мой дед был провинциальным дирижером по фамилии Черкасский. У меня мать — полуармянка-полуеврейка из Краснодара.

— Кто из них сыграл в вашем формировании самую важную роль?

— Больше всего я был с бабушкой. Моя армянская бабушка жила с нами. Хотя не могу сказать, что она так уж сильно на меня влияла. А моему русскому деду после отсидки трудно было с нами общаться. Он жил в Макеевке.

— А за что он сидел?

— Первый раз он сидел по знаменитому шахтинскому делу. Его забрали в Харькове в 1929 году. И мой отец был вынужден в 14 лет бросить школу и пойти работать на Харьковский механический завод. Но через год деда выпустили, и он переехал в Москву. Ему дали квартиру на Сретенке, в которой я потом и родился. В 1942 году, когда оба его сына были на фронте, деда снова забрали, и он пять лет отсидел в мордовских лагерях. За антисоветскую агитацию или что-то в этом роде.

— То есть вы стали антисоветчиком, потому что ваш род натерпелся от советской власти?

— Не-е-ет! Что вы. Я был убежденным пионером, а затем комсомольцем. Мой отец на фронте вступил в партию. Я был комсомольским деятелем. В 1957 году, когда переехали в Марьину Рощу, под боком оказалась французская спецшкола, а я учил английский. Отец мне сказал, что надо быть дураком, чтобы не использовать такой шанс. Мне эта школа дала очень много... В первый же год французские лицеисты гостили здесь, а нас, 16-летних пацанов, отправили туда. Мы 2 недели были в Париже, потом две недели в лагере с французскими школьниками. Я даже тогда грамоту получил от райкома комсомола за пропаганду советского образа жизни!

Жестокий «Ангел»

— А когда вас клюнул «петух совести», и вы вдруг стали чувствовать, что что-то не то с вашими убеждениями?

— Первый толчок, наверное, дал ВГИК. Потому что я очень быстро убедился, что я темный, что почти ничего не знаю. Все началось с простого расширения моего культурного багажа — литература, искусство, философия и прочее. Когда я вышел из ВГИКа, годика через два добрался до «Вех» и Бердяева. Мое, скажем так, просветление происходило довольно постепенно. В 1967 году, когда я делал короткометражный фильм «Ангел», мои взгляды во многом оформились. Мою картину положили на полку за попытку показать Гражданскую войну как национальную трагедию, а не как победу хороших красных над плохими белыми. Мой отец-коммунист тоже был возмущен этой картиной.

— Я видел вашего «Ангела», и надо сказать, что это очень жесткий фильм. То, что многие другие стали делать это все после перестройки в 90-е, вы попытались снять уже в конце 1960-х...

— Так случилось, что основная жестокость оттуда была вырезана, и остался всем известный, сильно покалеченный вариант. Авторский вариант был 50 с лишним минут, а осталось 34 минуты. Причем вырезать пришлось мне, так как я наивно надеялся, что картину все-таки примут. Но, как выяснилось позже, даже негатив был уничтожен. К счастью, единственная копия сохранилась у одной монтажницы. Если бы не это, фильм бы просто исчез.

— А зачем монтажница хранила этот фильм, она вам не объяснила?

— (Голос жены Елены Иосифовны из коридора) Она хранила фильм специально. Хранила на студии, так как со студии было тяжело вынести. Она узнала, что очень больна и скоро умрет, потому передала нам информацию, по которой мы нашли эту копию на ее полках.

«Белорусский вокзал»

— У вас нет ощущения, что успех вашего знаменитого «Белорусского вокзала» вас преследует?

— На самом деле, режиссером я себя почувствовал после «Ангела». Скандал был жуткий — меня лишили работы, картина 20 лет пылилась на полке. Это была моя первая самостоятельная работа. Мне было 26 лет. Но благодаря ей я обрел уверенность. Через три года, сразу после шумной премьеры «Белорусского вокзала», я уехал писать сценарий, который потом стал фильмом «Осень». Таким образом, я быстренько от успеха убежал. К тому времени я очень подозрительно воспринимал высокую оценку фильма властью. Дружить с начальством мне не хотелось...

— То есть получается, что вы обрели свою славу, выполнив соцзаказ — сняв фильм на востребованную тематику о войне...

— Для меня это не было заказом. Это была единственная в своем роде картина о том, как родина-мачеха отнеслась к тем, кто выиграл войну. Когда прочел заявку сценариста Вадима Трунина, сразу почувствовал, что это мой материал. Потому что на моих глазах отец искал героев брестской обороны. Выкапывал их из безвестности. Они приезжали к нам, жили у нас. Почти у всех были большие проблемы. Одним нужно было восстанавливаться в партии. Другим реабилитироваться после тюрьмы. Третьим — обеспечить пенсию и т.д.

«Старик и есть старик»

— Андрей Сергеевич, как вы воспринимаете свой возраст?

— Старик и есть старик! Хотя пока Бог миловал: болезней — тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, — серьезных никаких нет. И пока еще, играя в теннис, до короткого мяча добегаю! (Улыбается.) Не до каждого, но все-таки... А так, конечно, уже думаешь о смерти...

— А какой возраст вы считаете «золотым»?

— В нашей профессии — примерно с 30 до 60 лет. Когда уже приобрел жизненный опыт и еще полно энергии. Нужна энергетика, как модно сейчас говорить. Ведь если вы не заразите своей энергетикой других людей — ничего не получится. Кинорежиссура — это профессия молодых, крепких физически, наглых, амбициозных людей.

Секреты воспитания

— Как вы воспитывали своих детей? Их ведь у вас четверо...

— Признаться, я не владею секретами воспитания. Единственное средство — это поцелуй, но и он не всегда помогает. Мне кажется, в какой-то мере действует неосознанный личный пример. Но именно неосознанный! Как и чем наполнена жизнь родителей. Детей воспитывает образ жизни родителей, их ценности.

— Кто из ваших детей не пошел по родительским стопам?

— Старшая дочь Авдотья (Дуня) Смирнова связана с кино. Еще одна моя дочь Александра живет в Великобритании и работает менеджером. Меньшая дочь Аглая сейчас работает в «Российской газете». Единственный сын два года проучился в РГГУ на японоведа, но бросил и поступил во ВГИК. Бросил и его. Мы были против. (Вздыхает.) К сожалению, ни у кого из моих детей нет высшего образования. Может быть, сын доучится, а то все девки поступали в институт и бросали. Не знаю, почему так — бацилла какая-то. Поэтому с рецептами воспитания у меня слабо.

— Как вы относитесь к работе вашей самой старшей и самой известной дочери Дуни Смирновой?

— С уважением. В ее деятельность и личную жизнь не лезу. Она сама стала на ноги как журналист. Потом — как сценарист. Все это было без моего участия. Если не считать, что я снимался в фильмах по ее сценариям — «Дневник его жены» и «Мания Жизели».

— А вы своим детям по жизни помогаете своими связями?

— Они не терпят этого! Они все самостоятельные и довольно упрямые.

Страхи и пристрастия

— Чего вы боитесь большего всего?

— Болезни детей. Ничего страшнее нет. Тот, кто не сидел ночью у постели больного ребенка, опасаясь за его жизнь, тот ничего не знает о жизни!

— Каким, по—вашему, должен быть уверенный человек?

— Мне кажется, что я прожил жизнь с постоянным сомнением насчет себя. Например, когда я вынужден был бросить режиссуру и начать писать сценарий, — мне было трудно переучить себя. Я был полон сомнениями: «Я бездарен» и т.д. Мне вообще кажется, что сомнения гораздо плодотворнее, чем уверенность в себе.

— Что вы больше всего цените в друзьях?

— У меня небольшой круг близких друзей, и они живут так же, как я, — тихо, скромно, порядочно, особенно не высовываясь. Увы, многие из моих близких друзей уже лежат в могиле. Остались только двое в Питере и двое в Москве. Вот и весь мой круг общения. Хотя, естественно, есть много коллег и знакомых. Выбор друзей — это не волевой акт. Друзей тебе выбирает Бог.

— Вы счастливый человек?

— Что сказать? У меня сложилась не карьера, а сплошная катастрофа. Самые золотые годы обернулись тридцатью годами бездействия. Я не делал того, что мне интересней всего на свете. Я не считаю себя неудачником и не считаю себя везунчиком. Отнюдь. Считаю, что мое место достаточно скромное, но это — мое место!

Глазами его жены-актрисы

— Самое главное его качество — он абсолютно надежный человек. Умеет дружить. Для меня лично очень важно, чтобы отношения были дружеские. Чтобы можно было потрепаться, чтобы можно было посплетничать, обсудить прочитанную книжку, новые фильмы. Мне с ним всегда интересно.

— То есть в вашей семье главенства мнения мужа или жены нет...

— Абсолютно! В разные времена было по-разному. Я на 8 лет младше Андрея. Когда познакомились, мне было 26, ему 34. Я от него очень многому научилась. Никакого толкания локтями не было. Безусловно, есть в семье какие-то особенности. Например, в деньги он не лезет никогда! Он все время у меня их требует. А когда я ему говорю, что у нас нет денег, он широко раскрывает глаза и спрашивает: «Как, совсем нет?!» Разные, конечно, были времена. Но этим всегда заправляла я. Моральным, нравственным авторитетом и для меня, и для детей всегда был Андрей. Потом я подтянулась, и дети уже говорят — даже Дунька: «Надо спросить у Лены! У нее очень развито нравственное чувство — как она скажет, так и надо сделать». Это при том, что меня, конечно, сформировал Андрей.

— А какую черту в Андрее Сергеевиче вам бы хотелось изменить?

— Андрей — очень увлекающийся человек и, на мой взгляд, из-за этого бывает не совсем точным в оценках. Момент его любви к конкретному человеку, ситуации какой-то у него зашкаливает. Он вообще прекраснодушный человек и не помнит обид — а я ему напоминаю. Я ему говорю, а как ты раньше говорил об этом человеке, ты разве не помнишь?! И он отвечает: «Вот только сейчас вспомнил...» И если он влюблен в кого-то, нам всем очень тяжело приходится, если мы с ним не согласны. А потом проходит какое-то время, и он говорит: «Лен, ну я же намного умней тебя, но почему ты видела, а я нет?»

— Он хороший отец?

— Конечно, но не в таком традиционном, что ли, смысле. Вообще дети всегда были на мне. Даже Дуня, которая жила у нас (она не моя дочка). Проверяла уроки, подтягивала математику, кормила, поила, одевала, убирала. В бытовом смысле он как бы не участвовал в детях. Но если я уезжала на гастроли — он принимал вахту. Тут он был идеальным. Все делал в полном соответствии с тем, что я ему подробно расписала на бумажке. С детьми он больше любит трепаться. Алешку он, например, стал водить в оперу и сделал его меломаном. Он больше занимался духовно-нравственным развитием детей.

— Вы столько лет вместе — смогли сохранить любовь?

— Думаю, да. Андрей вообще склонен к романтическим отношениям с женщиной. Ни один мужчина никогда не затмевал мне Андрея. Я даже перед выбором никогда не стояла. А надо сказать, что была очень красивой. Он дал мне все, о чем может мечтать любая женщина.