Однажды Виктор Сухоруков признался мне, что от постоянной улыбки у него болят мышцы лица. А еще — что плачет он только в кино. И то и другое, скорее всего, правда. Слезы не вышибла из актера даже смерть режиссера Алексея Балабанова, который значил для него столько же, сколько семья.

Я не знаю, крепкие ли это нервы или выросшая за годы душевных терзаний «броня», но ко всем событиям своей жизни он относится философски. Пригласили в новую картину — отлично, не пригласили — больше времени останется на театр. В свои 60 с хвостиком Сухоруков как никто другой умеет радоваться жизни и любит щегольнуть неожиданной обновкой. В Питере, закончив смену на площадке «Седьмой руны» режиссера Сергея Попова, «брат» предстал передо мной в оранжевом свитере, модных брюках и при подтяжках.

«Друга не закажешь в магазине»

— В мае этого года от нас ушел Алексей Балабанов — режиссер, который вас открыл и создал знаменитого «Брата». Что вы ощутили в момент, когда узнали о его смерти?

— Что бы там ни было и как бы мы с ним не расстались, я признаюсь, что Леша, как и Петр Фоменко, всегда будет в моем семейном альбоме. Где мама, папа, сестра, первая учительница… Когда он умер, я был на даче — мне позвонили друзья и сообщили о случившемся. Но я это предполагал, все к тому шло. Мы с ним последний раз виделись четыре года назад, и он сам сказал, что собрался помирать. В последнее время мы почти не общались, нас не связывали ни производственные отношения, ни дружба. Мы разъехались по разным городам. Но начинали мы вместе — мы были спаяны его дебютом, «Счастливыми днями». Что случилось между нами потом, какая кошка пробежала — не знаю! Он вдруг резко и без объяснений перестал со мной работать. Но это все не важно — после смерти Леши у меня в груди осталась боль, которая сейчас потихоньку трансформируется в память. Когда его хоронили и отпевали во Владимирском соборе в Петербурге, я был у гроба Господня в Иерусалиме. Так что и свечи за упокой горели, и поминальная молитва читалась.

— Актер и режиссер всегда связаны производственными отношениями и редко — дружбой. Все же — лично у вас есть друзья среди тех, кто вас снимает?

— У меня таких отношений, к сожалению, нет. Хотелось бы? Да, хотелось. Даже с тем же Алексеем хотелось. Я после первой картины так к нему привязался, что ревновал к другим актерам. Прошло… И с тех пор у меня не было попыток подружиться ни с кем из режиссеров. Я заканчивал работу, благодарил и уходил. Это плохо, потому что актер и режиссер могут быть друзьями, единомышленниками, собутыльниками, черт возьми! Но… «вина не пьет Гертруда». (Смеется.)

— Но лучший друг-то у вас есть? Тот, с кем не только о творчестве — обо всем поговорить можно?

— Его ж не закажешь в магазине. Но мне повезло: у меня есть Андрей Шарков из театра БДТ. Он меня чувствует, понимает, терпит, уважает. Он со мной хитрит, умеет успокоить и выслушать. Можно еще несколько людей назвать, но их мало. Друг — это судьба, его даже предсказать нельзя. Это как фокус, магия, мне так кажется. А еще дружба — опробованный временем и поступками предмет. И понимаешь ее не сразу.

— Может, и ваш характер тоже виноват в том, что друзей «не посылают»?

— Я не ангел, факт. Бывают вечера, будто я под домашним арестом, в одиночной камере. И некуда идти. И не хочется идти. Врагу не пожелаешь! Но я так живу, я привык. Такова моя природа.

— Вы понимали, что придется заплатить этой ценой за успех, когда шли в актеры?

— Я не считаю, что это расплата. Так уж устроено. Сейчас не стоит об этом задумываться. Вот если б у меня были застойные безработные времена, может, я начал бы паниковать и впадать в депрессию. А так — все динамично, работа есть, гастролирую, много снимаюсь. Не буду выражаться цветисто, я так живу, и меня так устраивает. Хотя это и отвратительно.

— Вам бывает одиноко?

— Бывает.

— Не хотите ничего изменить?

— В каком смысле?

— В смысле отношений.

— С женщинами я дружу.

— И только?

— А перетрахать всю баню — не значит избавиться от одиночества. «Люся, мне сегодня одиноко, я возьму тебя под руку, и пойдем гулять по парку…» Так одиночество не лечится. Семья мне сейчас не нужна. Может, я себе это придумал, но со мной будет трудно жить. У меня ужасный характер. Хотя это тоже отговорка, и довольно пошлая. Я никогда не был семейным человеком, и мне никак себя не представить в этой ипостаси. Я просто знаю огромное количество людей, которые, имея и детей, и родственников, и семью, тем не менее — несчастные, злые и всех ненавидят. А есть те, которые бегают налево. Семья по графику, личная жизнь — по другому графику… Это не для меня.

«Меньшиков перестал уважать мою работу»

— Можно поподробнее рассказать о вашей сегодняшней «динамичной работе»?

— Станислав Говорухин запустил в производство два детских фильма. Первый называется «Дневник мамы первоклассника», второй «Темная комната» — он для ребят постарше. В «Дневнике» я играю директора школы, в «Темной комнате» — ученого. В обоих фильмах задействован великолепный актерский ансамбль: я работал с Галиной Польских, Сергеем Никоненко, Еленой Яковлевой, Светланой Ходченковой, Иваном Агаповым. Алексей Пиманов снимает картину «Овечка Долли была зла и рано умерла» — и тоже пригласил меня на роль. Кстати, любопытная сейчас тенденция пошла: в картинах я обрастаю волосами. Во всех ролях — с усами, бородой, в париках…

— Вам это нравится или нет?

— Нравится. Когда я обнаружил, что бритоголовые герои появились во всех сериалах и ТВ-программах, то немного расстроился. И где-то даже кокетливо высказался: «Что же такое?! Был я один, а теперь каждый второй — с лысиной». В знак протеста подумал: «Хоть кудри приклеивай на «Момент»!» Пошутить-то пошутил, но вдруг пошли роли, где сами режиссеры предлагают разные прически. Вторая интересная тенденция — я играю ученых мужей, причем связанных с потусторонним миром. В «Темной комнате» мой ученый — из ХIХ века, грим там у меня прямо под Эйнштейна. В «Овечке Долли» у героя тоже любопытная внешность, но не расскажу дальше — плохая примета.

	«Брат-2».

— Вы часто говорите, что вас больше «греет» не кино, а театр. Что происходит в вашей театральной жизни?

— У нас в Театре имени Моссовета сейчас идет новый спектакль «Р.Р.Р.» по мотивам «Преступления и наказания» Достоевского, где я играю следователя Порфирия Петровича. У молодежи он имеет успех, на него ходят. В «Царстве отца и сына» я играю царевича Федора, очень люблю эту роль. И, конечно, в репертуаре Театра на Малой Бронной остался «Тартюф», в нем приходится бегать по сцене полуголым.

— В апреле вы ушли из спектакля «Игроки» «Театрального товарищества 814» Олега Меньшикова. Почему?

— Я служил ему верой и правдой 11 лет и ушел после гастролей в Петербурге. Мне показалось, что Олег перестал уважать мою работу. Когда его назначили художественным руководителем Театра имени Ермоловой, он стал уделять «Товариществу» меньше внимания. Нет, спектакль по-прежнему крепкий, хороший, Олег заменил меня актерами из театра Ермоловой, и они «Игроков» прекрасно держат. Но… иногда у человека бывают поступки, за которые нужно уметь извиняться. А извинений от Олега я не услышал. Дальше — без комментариев.

— Интересно, вы сами часто извиняетесь?

— Я начал жить с извинений. Потому что только заносчивые, зазнавшиеся люди с больной гордостью считают зазорным сказать «прости!». Я слишком уважаю людей для того, чтобы их игнорировать.

— Когда вы играли директора школы у Говорухина, свои школьные годы вспоминали?

— Если честно, мне было не до этого. Когда на площадку пригнали 100 детей (мал мала меньше), я так с ними угорел и измучился, что готов был растерзать каждого. Я «попал в мясорубку», хотя сцену «1 сентября» мы снимали всего два дня. Но дети — настолько шебутной, неугомонный, неутихающий мир, что с ними трудно. Они быстро переключаются, и, чтобы удержать внимание на работе, приходится окликать, щелкать перед лицом пальцами, хлопать по спине… Я так устал, что даже испугался. После съемок в этом фильме я понял, что дискуссий о зарплатах учителей и воспитателей быть не должно. Их труд надо безоговорочно хорошо оплачивать, ведь даже просто разговаривать с детьми — уже огромная работа.

— А детям вы понравились?

— Дети кричали мне после съемок: «Мы хотим, чтоб у нас был такой директор!» Но это меня не утешило. Думаю, детскую армию можно отправлять на войну с врагами. Через 10 минут их ора любой противник капитулирует.

— С детьми на площадке вы общий язык нашли. Как общаетесь со своим внучатым племянником?

— Кирилла Ивановича я зову по имени-отчеству с самого рождения. Он меня узнает и очень любит. Мы при встрече говорим о серьезных вещах: умный растет парень. И очень веселый, увлекающийся, страшно любопытный! Но, самое интересное, у него феноменальная память — это в три-то года! Как-то гостили у сестры на даче, ехали с племянником и Кириллом Ивановичем туда на машине, и нужно было поворачивать на мост. А племянник Ваня решил заглянуть к жене и поехал прямо. Вдруг пристегнутый к своему креслицу Кирилл Иванович завопил: «Папа, ты куда? Нам налево!»

	«Остров».

«Хочу быть ангелом»

— Вам 61, а выглядите на 50. Как держите такую форму? В зале занимаетесь?

— Это гены: мама, папа, а еще большая физическая нагрузка на спектаклях. Мне никто не верит, что в залы я не хожу. Но секрет красоты все же есть: бросьте курить и содержите желудок в чистоте. Даже если вы любите пожрать, и много, и разной еды, дайте потом себе отдохнуть. Тело любит чистоту — и внешне, и изнутри. Я иногда голодаю, иногда сижу на диете, но я не аскет, конечно! Просто помогаю себе не быть тяжелым. И еще — я много улыбаюсь. А улыбка лечит, омолаживает.

— Многие ваши коллеги не думают, как они выглядят в жизни. Бывает, вижу народных и заслуженных артистов в засаленных свитерах. Вы исключение. Откуда такая педантичность?

— Есть «стиль бомжа», кому-то он нравится, — да ради бога. Но для меня это неприлично. Как запах изо рта, грязные уши, отросшие ногти. Надо себя блюсти, а уж тем более когда ты публичный человек. Я не гонюсь за модой, не читаю глянцевые журналы. Мне поздно, и это не кокетство. Есть вещи, которые мне очень нравятся. Но я не смогу надеть шортики, панамки, сандалики. Скажут: «Придурок какой-то!» Да дело даже не в том, что скажут, — я просто буду чувствовать себя неловко в молодежных нарядах. Это все равно что взять в рот пустышку.

— Вы рассказали о секрете красоты. А себя считаете красивым мужчиной?

— Нет. У меня обрубленные брови, редкие зубы, конопатое лицо, разные уши, мелкие глаза и не сексапильный нос.

— Но люди-то на вас западают, обожают!

— Ну как западают?! Они просят: «Дайте автограф», а потом — бегом по своим делам.

— Может, пластику тогда сделать? Как в Голливуде?

— Любая пластика лишает человека чувственности. А я хочу быть чувственным: если не по отношению к людям, то хотя бы по отношению к природе. Да и что мне Голливуд! Я Россию люблю. Слава богу, она пока платит мне тем же. Удивляюсь иногда, как молодые актеры обо мне говорят: «Я с самим Сухоруковым снимался!» — и это гордо, со значением. Странно звучит, ведь я не задираю нос, езжу в метро и много времени провожу на даче, где недавно достроил веранду…

— То есть пока не бронзовеете?

— Если ты уважаешь свою работу, то никогда не забронзовеешь. Работа сама не даст тебе свершить над собой такое безобразие. И потом, это сейчас люди благодарят тебя и отмечают твой талант. Но они так же ярко способны на критику, на оскорбление, на проклятья. Сегодня ты на волне, а завтра — на дне. Это надо понимать. Лично я понимаю: где похвала, там и хула. А кто не понимает этого, те и бронзовеют. Зачем им человеческая плоть — пусть становятся куском железа!

— Обратная сторона успеха — зависть. Вам в спину летят ножи?

— Летят, но я не вижу, кто их кидает. Зато чувствую: вошел один, другой… Тем не менее я отношусь к этому спокойно — это нормально в актерской среде. Это жизнь, реальность.

— Вот если бы вам позвонили и предложили открыть при жизни памятник в родном городе Орехове-Зуеве?

— Да пусть открывают! Люди фотографироваться там будут, местным фотографам дополнительный заработок…

— А как бы вы хотели выглядеть на постаменте?

— Ангелом. Чтоб я стоял на носочках, и у меня были крылья. Представьте: Витька Сухоруков в рубашке, галстуке — и с крылышками.

Смотрите видео: Виктор Сухоруков - "Брат" на века