1612 года. 3 августа (24 июля ст.ст.) к Москве подходят польские войска гетмана Жолкевского и войско Лжедмитрия
«24 июля Жолкевский уже стоял в 7 верстах от Москвы на лугах Хорошовских, а с другой стороны самозванец уже начал добывать Москву. Во время сражения с ним Мстиславский, чтобы завязать сношения с гетманом, послал спросить его: "Врагом или другом пришел он под Москву?" Жолкевский отвечал, что готов помогать Москве, если она признает царем Владислава. В то же время в стан к гетману явились послы от Лжедимитрия. Последний, желая отстранить соперника, дал Сапеге запись, в которой обещал тотчас по вступлении на престол заплатить королю польскому 300000 злотых, а в казну республики, в продолжение 10 лет, выплачивать ежегодно по 300000 злотых, сверх того, королевичу платить по 100000 злотых ежегодно также в продолжение 10 лет, обещался завоевать для Польши у шведов всю Ливонию и для войны шведской выставлять по 15000 войска. Касательно земли Северской дал уклончивое обещание, что он не прочь вести об этом переговоры, и если действительно будет что-либо кому следовать, то почему же и не отдать должного? Однако лучше каждому оставаться при своем. С этою записью из стана Сапеги отправились послы под Смоленск уговаривать короля принять предложение самозванца. Приехав сперва в стан к гетману, они объявили Жолкевскому о цели своего посольства к королю и сказали, что Лжедимитрий хочет послать и к нему, гетману, с подарками, но Жолкевский, давши свободный путь к королю, сам уклонился от всех сношений с вором.
Между тем сношения с Москвою продолжались. Когда Мстиславский прислал письмо к гетману, то письменного ответа не получил, Жолкевский велел сказать ему, что письменные сношения только затянут дело, которому не будет конца. Начались съезды, но дело и тут затянулось, потому что прежде всего надобно было отстранить самое могущественное препятствие, иноверие Владислава; патриарх объявил боярам относительно избрания королевича: "Если крестится и будет в православной христианской вере, то я вас благословляю; если же не крестится, то во всем Московском государстве будет нарушение православной христианской вере, и да не будет на вас нашего благословения". Бояре настаивали, чтобы первым условием Владиславова избрания было постановлено принятие православия, но гетман без наказа королевского никак не мог на это согласиться. Личные переговоры Мстиславского с Жолкевским, происходившие 2 августа против Девичьего монастыря, были прерваны известием, что самозванец приступает к Москве: вор был отбит с помощию русского войска, пришедшего с Жолкевским и находившегося под начальством Ивана Михайловича Салтыкова, сына Михайлы Глебовича. Покушения самозванца, с одной стороны, а с другой - ропот польского войска, не получавшего жалованья и грозившего возвратиться, заставляли гетмана ускорить переговорами: он объявил, что принимает только те условия, которые были утверждены королем и на которых целовал крест Салтыков с товарищами под Смоленском, прибавки же, сделанные боярами теперь в Москве, между которыми главная состояла в том, что Владислав примет православие в Можайске, должны быть переданы на решение короля. Бояре согласились; с своей стороны гетман согласился тут же внести в договор некоторые изменения и прибавки, которых не было в Салтыковском договоре. Эти изменения очень любопытны, показывая разность взгляда тушинцев, заключавших договор под Смоленском, и бояр, заключавших его теперь в Москве. Так, в Салтыковском договоре внесено условие свободного выезда за границу для науки; в московском договоре этого условия нет. Салтыковский договор, составленный под сильным влиянием людей, могших получить важное значение только в Тушине, требовал возвышения людей незнатных по их заслугам; в московский договор бояре внесли условие: "Московских княжеских и боярских родов приезжими иноземцами в отечестве и в чести не теснить и не понижать". Салтыковский договор был составлен известными приверженцами первого Лжедимитрия, которые не могли опасаться мести за 17 мая 1606 года; но составители московского договора сочли необходимым прибавить, чтобы не было мести за убийство поляков 17 мая. Прибавлены были также следующие условия: Сапегу отвести от вора; помогать Москве против последнего, и по освобождении столицы от него Жолкевский должен отступить с польскими войсками в Можайск и там ждать конца переговоров с Сигизмундом; Марину отослать в Польшу и запретить ей предъявлять права свои на московский престол; города Московского государства, занятые поляками и ворами, очистить, как было до Смутного времени; о вознаграждении короля и польских ратных людей за военные издержки должны говорить с Сигизмундом великие послы московские, наконец, гетман обязался писать королю, бить ему челом, чтоб снял осаду Смоленска».
Цитируется по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Том 8, глава 7. М.: Мысль, 1989. с.565-566
История в лицах
Федор Телушкин – гетману Жолкевскому:
Князь готов согласится с тобою, пан гетман, но вот воровы люди подступили под Москву; если ты пришел с добрым делом, то помоги против вора или пошли сказать пану Сапеге, чтобы он перестал наезжать на Москву и жечь ее; по крайности, когда мы станем отбиваться от воров, королевское войско пусть не делает нам помехи
Цитируется по: Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства в начале XVII столетия. М.: Чарли, 1994. с.556
Мир в это время
|
|
Микроскоп Галилея. 1612 год |
«Кардуччи Джозуэ [Giosue Carducci, 1835—1907] — итальянский поэт и литературовед второй половины XIX в. Родился в Тоскане в семье врача, карбонара. Воспитывался в атмосфере ненависти ко всему чужестранному и в духе либерального католицизма Мандзони и непротивленчества Сильвио Пеллико. В своей работе «A proposito di alcuni giudizî su Alessandro Manzoni» [1873] он подробно рассказывает о том, как навязанное ему отцом чтение «Католической морали» Мандзони, «Обязанностей человека» Сильвио Пеллико и «Жития святого Джузеппе Калазанцио» некоего патера Тоссетти внушило ему сильнейшее отвращение к католической доктрине. Пребывание в коллегии Scolopî во Флоренции, в которой господствовал тот же культ Мандзони, окончательно оттолкнуло его от итальянского романтизма. В то же время усиленные занятия греческими и латинскими классиками и поэзией тречентистов (гуманистическая поэзия XIV в.) дали отчетливую форму его мировоззрению. Свидетель событий 1848 года, войн и переворотов, в результате которых было достигнуто объединение Италии, Кардуччи, хотя непосредственно и не участвовал в политической жизни, но до конца своих дней считал политику важнейшим делом писателя. Кардуччи оставался трубадуром борьбы за величие Италии даже после объединения, продолжая жить демократическими и революционными традициями, завещанными неаполитанскими республиканцами 1789 года, карбонарами 1820 года, «Молодой Италией» 1831 года. На протяжении истории Италии и всего человечества для Кардуччи не существует героев вне народных политических идеалов и чаяний, поэтов и писателей, не воспевающих красоты и величия борьбы народных масс. Гражданские добродетели, которых искал Кардуччи, полностью отсутствовали у итальянской буржуазии после того как монархическая Италия дала ей возможность спокойно пожинать плоды революции; Кардуччи искал и находил их в далеком прошлом своей родины и в античном мире. «Неподражаемое искусство древних греков в весьма значительной степени было именно политическим искусством...» (Плеханов, Собр. сочин., т. XIV, стр. 117). Этих же идеалов Кардуччи искал в творчестве Данте, Петрарки, Бокаччо, каждый из которых по-разному подходил к политическим задачам Италии. XIV века и представлял для него неисчерпаемый источник поэзии, которая основывалась на действенной природе человека, в противоположность средневековой аскезе и религии потустороннего.
Поэтические идеалы Кардуччи, выросшие в период, когда в стремлении к объединению Италии, казалось ему, соединились все классы и слои общества, определяются преимущественно культом героя, суммирующего для него «всенародные» чаяния. Кардуччи непостоянен в своих политических симпатиях: демократ-республиканец по своему воспитанию и страстной натуре бойца, он то склоняется на сторону монархии (до 60-х гг.), когда считает, что она стремится опереться на народное движение, то переходит к резким обвинениям савойской династии в том, что она не доводит дела объединения Италии до конца. Эта своего рода романтика борьбы не покидает Кардуччи до конца его дней: в последние годы он поддерживает итальянскую политику экспансии, приветствует африканский поход и благословляет итальянских волонтеров, отправляющихся в Грецию для борьбы против Турции. <…> Определяющим для характеристики поэтического творчества Кардуччи являются его «Decenalia» [1871], «Giambi ed Epodi» [1867—1879], в которых выразились его политические идеалы, негодование против мелочности, трусости, продажности буржуазии. Классическая струя, выраженная в новых метрах и ритмах, заимствованных у древних, особенно сильно бьет в «Rime nuove» [1887] и «Odi barbare» (I — 1877, II — 1883. III — 1889).
Предметом «Odi ed Epodi» являются отдельные эпизоды истории. Отлично владея материалом, К. переходит от отдаленных времен к современным событиям, от древнего Египта к Гарибальди. Тут же в девятнадцати эпических кадрах «Ça ira» проходят перед нами наиболее величественные моменты французской революции. Рисуя пейзажи родины (напр. «Alle fonti del Clitunno»), Кардуччи противопоставляет эпизоды героического прошлого Италии ничтожной современности. И тут он призывает Немезиду истории, которая не прощает малым людям мизерных дел, и предвещает «старой Европе» тот же конец, который постиг Александрию, этот важнейший центр греко-восточной культуры.
В качестве историка литературы Кардуччи точно так же отдавал предпочтение тем явлениям, которые свидетельствуют об органической связи литературы с социальной и политической жизнью Италии. Его перу принадлежат блестящие работы о Данте, Петрарке, Бокаччо, Парини, ряд исследований, посвященных любимому им треченто.
К лучшим работам Кардуччи в этой области принадлежит и опыт исторического синтеза эволюции итальянской литературы («Dello svolgimento della letteratura nazionale», 1868—1871; русск. перевод, Харьков, 1896).
Поэтическое творчество Кардуччи проложило дорогу двум наиболее крупным представителям итальянской литературы конца XIX и начала XX в.: Джованни Пасколи и Габриеле д’Аннунцио»
Цитируется по: Литературная энциклопедия: В 11 томах. Том 5. М.: Изд-во Ком. Акад., 1931