1605 год. 31 января (21 января ст.ст.) войско князя Мстиславского разбило отряды Лжедмитрия в битве у села Добрыничи.
«Добрыничи (иначе Добрынь) - селение на реке Сев (ныне с. Добрунь в Суземском р-не Брянской обл.). 21 янв. 1605 здесь произошло сражение между царскими воеводами и Лжедмитрием I. После того как главный воевода на южном направлении боярин кн. Ф. И. Мстиславский оправился от ран, полученных в сражении с повстанцами под г. Новгород-Северский, Разрядный приказ в январе 1605 прислал ему в помощь воеводу кн. В. И. Шуйского с дополнительным войском, чтобы дать отпор самозванцу, вторгнувшемуся в пределы государства.
20 января Мстиславский занял Добрыничи (в мятежной Комарицкой волости) и разбил свой стан в этом большом и богатом селе, недалеко от Чемлыжского острожка, где устроил свой лагерь Г. Отрепьев. Созвав своих командиров, самозванец, по словам польск. ротмистра С. Борши, перед битвой долго советовался с окружающими, особенно с казаками, «потому что в них полагал всю надежду». В противовес наёмным офицерам, предлагавшим не спешить с битвой, а протянуть время в переговорах с Мстиславским и Шуйским, чтобы армия «царевича» смогла увеличиться за счёт окрестного населения, атаманы настаивали на немедленной атаке на лагерь воевод, пока те ещё не разобрались со своим войском. Лжедмитрий согласился с их доводами, и с наступлением ночи комарицкие мужики только им известными тропами провели ратников самозванца к Д. Они собирались поджечь село с разных сторон и вызвать панику в царских полках накануне решающей битвы, однако охранение обнаружило их ещё на подступах к селу, и внезапного нападения не получилось. Оба войска быстро изготовились к сражению, и уже утром 21 января битва началась. Гетман Дворжецкий решил в точности повторить маневр, который обеспечил успех самозванцу под Новгородом-Северским. Гусары должны были опрокинуть прав. фланг русских, а пехота, оставленная в тылу, довершить победу. Запорожская конница имела задачу сковывать силы русских в центре. Пешие казаки прикрывали пушки, стоявшие позади фронта. Следя за передвижениями противника, Мстиславский выдвинул полк прав. руки под командой Шуйского, а также отряды Маржарета и Розена, составленные из служилых иноземцев. Дворжецкий немедленно атаковал Шуйского, собрав воедино свою немногочисленную польскую конницу. В атаке участвовало около 10 конных отрядов: 200 гусар, 7 рот конных копейщиков, отряд шляхты из Белоруссии и отряд русских всадников. «Не выдержав яростной атаки, воевода Шуйский дрогнул и стал отступать. Расчистив себе путь, конница Дворжецкого повернула к селу, на окраине которого стояла русская пехота с пушками. Тут она была встречена мощным орудийным и ружейным залпом и повернула назад. Отступление завершилось паническим бегством. Взаимная ненависть и недоверие шляхты и вольных запорожцев раздирали армию самозванца изнутри. Ротмистры утверждали, будто виновниками катастрофы были запорожцы. Когда ветер принес со стороны русского лагеря клубы дыма,- писал С. Борша,- запорожцы будто бы испугались и бросились бежать, а гусары бросились вслед, убеждая их вернуться». По словам Г. Паэрле, казаки изменили и побежали, потому что были подкуплены Борисом, что открылось уже после битвы. На самом деле в поражении повинны были не казаки. Свидетельство участника боя Маржарета позволяет точно определить, кто побежал с поля битвы первым. Залп из 10-12 тыс. ружейных стволов, писал Маржарет, поверг атакующую конницу в ужас, и она в полном смятении обратилась в бегство. Участники атаки единодушно утверждали, что пальба сама по себе причинила не много вреда нападавшим: было убито менее десятка всадников. Однако поляки хорошо помнили, чем кончилась безрассудно лихая атака капитана Домарацкого под Новгородом-Северским. На поддержку запорожцев они не рассчитывали, не доверяя им. По словам Маржарета, остававшаяся у самозванца конница и пехота пыталась поддержать атаку гусар и с редким проворством двинулась им на помощь, думая, что дело выиграно. Однако столкнувшись со своей конницей, отступавшей в полном беспорядке, казаки повернули вспять. Вопреки утверждению самозванца, именно казаки предотвратили полное истребление его войска. Преследуя гусар, русские натолкнулись на батарею, которую прикрывала пехота. По признанию Борши, казаки, оставленные при орудиях, хорошо держались против русских. Брошенные на произвол судьбы, они почти все полегли на поле боя. Самозванец потерял всю свою пехоту. Конница понесла меньшие потери, чем отряды казаков и комарицких мужиков. Поляки исчисляли свои потери в 3 тыс. человек. Маржарет считал, что у противника было 5-6 тыс. убитых. В официальных отчетах воевод фигурировала ещё большая цифра. Согласно разрядной записи, на поле боя было найдено и предано земле 11,5 тыс. трупов. Большинство из них (7 тыс.) составляли будто бы «черкасы» (украинцы). В руки победителей попали 15 знамен и штандартов и вся артиллерия - 30 пушек. Отрепьев возглавил атаку гусар вместе со своим гетманом Дворжецким. Первая и последняя в его жизни атака закончилась позорным бегством. Во время отступления под ним была ранена лошадь, и он чудом избежал плена. Самозванец сначала укрылся на Чемлыже, а затем скрытно от всех покинул лагерь и ускакал в Рыльск. Запорожцы, узнав о его бегстве, пустились по его следам, «но под стенами Рыльска их встретили ружейной пальбой и поносными словами как предателей государя Дмитрия Ивановича». Некоторые русские источники подтверждают польскую версию о том, что запорожцы хотели расправиться с самозванцем и отомстить за своих погибших товарищей. Дворянские полки устроили повстанцам кровавую баню на поле боя. Но этим дело не ограничилось. В руки воевод попало множество пленных. Все они были разделены на две неравные части. Полякам была дарована жизнь, и их вскоре увезли в Москву. Всех прочих пленных - стрельцов, казаков, комаричей - повесили посреди лагеря. Воеводы не удовольствовались казнью «воров », захваченных с оружием в руках. Как поведал Буссов, царские дворяне, заняв Комарицкую волость, «стали чинить над бедными крестьянами, присягнувшими Дмитрию, ужасающую беспощадную расправу»; экзекуции подверглось несколько тысяч крестьян, их жен и детей. Несчастных вешали за ноги на ветвях деревьев, а затем «стреляли в них из луков и пищалей, так что на это было прискорбно и жалостно смотреть». Согласно разрядной росписи, в полку Мстиславского находилось «татар касимовских, царева двора Исеитова полку старых и новиков 450 чел.». После разгрома Лжедмитрия воеводы отдали им «на поток и разграбление» мятежную крестьянскую волость. Слухи о погроме в Комарицкой волости распространились по всей земле. Автор «Иного сказания» записал, что царь приказал опустошить Комарицкую волость и в ярости убивал «не токмо мужей, но и жен и безлобивых младенцев, сосущих млека, и поби от человек до скота». Волость была разграблена: «И имения их расхищены быша и домове до конца разорены быша и огнем пожжены быша, вся в прах преврати». Самозванец пытался скрыть от своих покровителей свое участие в неудачной битве. В письме к Рангони от 8 апреля он писал, что недавно узнал о причинах прискорбного бегства к крепости Севск в Комарицкой области его 3-й экспедиции под командованием стольника И. Папроцкого, что «произошло из-за того, что запорожская пехота без всякой причины оставила поле боя... и бежала в смятении».
Цитируется по: Славянская энциклопедия. XVII век. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004
История в лицах
Исаак Масса, «Краткое известие о начале и происхождении современных войн и смут в Московии, случившихся до 1610 года за короткое время правления нескольких государей»:
Итак, поляки пробились к деревне Добрыничи, и московские стрельцы числом 6000 сломили шанцы (scantse) из саней, набитых сеном, и залегли за ними, и как только поляки вознамерились пробиться вперед, стрельцы из-за шанцев выстрелили из полевых пушек (veltstucxkens), которых было до трехсот, и затем открыли пальбу из мушкетов, и это нагнало на поляков такой страх, что они в полном беспорядке обратились в бегство, и московиты, тотчас собравшись с силами, пустились их преследовать и гнали поляков добрых две мили, убивая всех, кого настигали, так что всю дорогу помостили трупами.
Димитрий с несколькими отрядами оставался в лощине, намереваясь довершить с ними победу, но, увидев бегущих назад поляков, едва сам мог спастись, ибо вороная его лошадь была подстрелена, и князь Василий Масальский, тотчас соскочив со своего коня, посадил на него Димитрия; сам же взял лошадь у своего конюха (van synen knecht), и так чудесным образом (avontuerlyc) ушли от неприятеля, и за свою верность Масальский впоследствии был высоко вознесен Дмитрием, как о том мы еще услышим.
Во время преследования пятьсот поляков задержались возле двух пушек, брошенных в поле, и почти все полегли вокруг них, ибо на них напало множество [московитов] и если бы продолжали погоню, то, как справедливо полагают, захватили бы самого Димитрия, но им через посланных вслед гонцов (heraulden) было велено вернуться к войску, так что они все к вечеру возвратились; и в московском лагере было великое ликование, и каждому дали на память золотую монету (penninck), как то у них в обычае.
Цитируется по: Исаак Масса. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М.: Государственное социально-экономическое издательство. 1936
Мир в это время
«С середины мая 1604 года Шамплен, руководя экспедицией, исследовал Акадию (Новая Шотландия). Высадившись на о.Кейп-Бретон, он обошел с описью все побережье Акадии и противоположный материковый берег залива Фанди. На юго-западе Акадии он восстановил Пор-Руаяль (Аннаполис). Оставив с собой 80 человек, он отослал экспедиционные суда во Францию. Зимовка прошла очень тяжело: половина переселенцев умерла от цинги. Летом 1605 года, после того как суда вернулись из Франции, Шамплен продолжил опись восточного побережья материка на юго-запад, до залива Кейп-Код включительно: при этом он обнаружил две лучшие гавани в заливе Массачусетс – Бостонскую и Плимутскую, довершив, таким образом, открытие Жана Альфонса. Обойдя затем длинный и узкий п-ов Кейп-Код, он окончательно установил его очертания, а в следующем году открыл о.Нантакет и пролив между ним и материком».
Цитируется по: Магидович И.П., Магидович В.И. Очерки по истории географических открытий. В 5 томах. Том 2. М.: Просвещение, 1983. с.343