Когда-то Даниил, студент электромеханического факультета Ленинградского университета, был захвачен «Завистью» Олеши. Нутром почувствовал будущий инженер авторскую «ловкость в обращении с фразой». Обрадованный известием, что Юрий Карлович проживает в Ленинграде, в гостинице «Европейская», посмел явиться со своим приятелем к Олеше и высказать ему свой читательский восторг.

Похожее чувство восхищения испытываешь при чтении романа «Мой лейтенант», прежде всего от языка, от самого стиля повествования. Это живая речь общения, без всяких изысканных украшений и завитушек. Автор мыслит и говорит как на исповеди — просто, искренне, без утайки.

«Драпали»

Осознание недосказанности в оценке прошлого увлекло писателя в трагическое время обороны Ленинграда. И прорвались сомнения, отчаянные вопросы к самому себе, к своей совести. И заговорило былое языком точным и хлестким. Человек пошел в ополченцы по душевному велению. Но, к великому изумлению, он осознал собственную ненужность: «Зачем я ушел на эту войну? — вдруг проскользнула мысль. — Ушел на одну войну, а оказалось, это совсем другая. И вот сейчас — куда мы уходим?»

Давняя боль вытащила из сознания ветерана гневное солдатское словцо, оценивающее отступление, — «драпали». Гранин погружает читателя в удушающую атмосферу фронтового существования: «Стояла жара. Отступление было обозначено пожарами, вздувшимися трупами лошадей и солдат. Короче — вонью. Поражение — это смрад. Одежда, волосы — все пропахло едкой вонью, смрадом гниющей человечины и конины».

Никто из наших писателей, даже бывших фронтовиков, в своих сочинениях не заглядывал в непереносимое солдатское самочувствие на войне, не вдавался в анализ всепоглощающего ужаса от всего, что так или иначе расплющивало и волю, и разум молодого человека. А еще недавно, когда герой настаивал на своем горячем желании защитить Ленинград, он был абсолютно уверен в своем собственном богатырстве, в отваге, в готовности к самопожертвованию. Внутренне вполне искренне верил в свой подвиг во имя родины.

И вдруг — совсем другая реальность! Первая бомбежка всё опрокинула. Беззащитный, с одной гранатой ополченец — а против него черная туча пикирующих штурмовиков. Жуткий страх, безнадежность заставили его вжиматься в землю. Не кто-то, а сам Даниил испытал это адское чувство открытой незащищенности. Его лирический герой вспоминает: «Я остался один на один с этой летящей ко мне со всех сторон смертью». И не веривший в Бога, не знавший ни одной молитвы, он взмолился в этом аду: «Господи, спаси!»

После разрывов бомб были секунды передышки, и солдат увидел ползущего рыжего муравья. В земле продолжалась обыкновенная жизнь. Невероятная мысль дала его сознанию некое дерзкое допущение: «Бог был здесь, среди цветов, личинок, букашек». Он и сам казался себе сейчас такой букашкой. Мучил себя самобичеванием: «Я был раздавлен страхом». И унижен солдатским голодом: «Были дни, когда я понимал людоедство».

Обстрелянный ополченец уцелел и будет, как и все на войне, постепенно изживать страх. В окружении разных людей он вдруг понял благодатную силу смеха: «А если смеются, то страх проходит... Смех убивает его...»

Гранин хранит в себе минуты солдатского отдыха, когда дружеское общение, стихи и песни врачуют душу. Но фронтовые обязанности и воинский долг могут перелопатить привычки, изменить характер человека, продиктуют неожиданные поступки и проявления несвойственных этому человеку качеств — даже явную ложь во имя пробуждения надежды на помощь «безошибочного» высокого командования. И не узнать человека!

Мы многоступенчаты

Читателя волнует тайна, соединяющая автора и «моего лейтенанта». Даниил Александрович легко и свободно обозначил природу физиологической и психологической связи между ними.

Человек точных знаний, Гранин и его лирический герой нашли очень современные понятия, определяющие родство и несовпадения героя с автором: «От меня отделился лейтенант Д. Не подозревал, что во мне существует такая личность». Схожих сюжетных допущений не знала наша классика. О них почему-то не размышляют и современные короли пера.

Посмотрим на себя со стороны. Наши детские, юношеские и прочие молодые ипостаси теряются во времени. Мы и не вспоминаем свои прежние порывы, суждения и всякие закидоны: было, было — и прошло. Но не у Гранина! По рождению его фамилия Герман. Немцы под Ленинградом. Германские агрессоры почти рядом, а он их однофамилец! От этой жуткой параллели в дни блокады Ленинграда можно было бы 20-летнему юнцу прийти в отчаяние. Или совершить жертвенный поступок. Так и поступил инженер-электрик Кировского завода Даниил — отказался от брони, записался в ополченцы.

В романе сильно и мощно возвращается время в сороковые-роковые, в смертельно опасные месяцы для Ленинграда и всей страны. В эйфории жертвенности и героического порыва на боевых позициях лейтенант Д. обрел несвойственные ему черты характера и фразеологию — словом, некая ступень личности отделилась от первоисточника и начала свое собственное движение.

Лейтенант Д., естественно, одной группы крови с повествователем. Автор с высоты своих лет вгляделся в ушедшее мгновение и пропел прощальную песнь очень симпатичному молодому человеку, трезво, а иногда с восхищением рассказал нам о его безудержных порывах, озорстве, дерзностных намерениях. И, наконец, распрощался с харизматичной личностью молодого воина, избравшего собственную орбиту.

Грехопадение 22 июня 41-го

Самоанализ лирического героя не похож на покаяние. Это мгновенный порыв, молодая открытость — не перед первой своей женщиной, а перед самим собой: «В те яростные молодые годы я не пренебрегал никакими возможностями получить от женщины то, что она должна дать». А тут девушка. Это пугало совестливого молодого человека: «В те времена нравственные правила еще не считали предрассудком». Его мучила дилемма — «преступить или отказаться?»

Во всех житейских перипетиях лирический герой интуитивно чувствовал свою особенную привязанность к решительной и независимой девушке Римме, хотя вначале даже женитьбу на ней не считал серьезной и надежной.

Писатель Гранин и в лирическом интимном сюжете захватывающе интересен. Пером его управляет неподдельная страсть. В любовном общении он ценит игру касаний. И еще нечто, что выше физического наслаждения: «Ее белые, ровные зубы, чистое дыхание казались мне частью набитой соками природы, как будто я целовал этот день, эту молодую прозрачную листву».

Во всех восприятиях — искусства или любви — Даниил Александрович являет миру поэтическую склонность своей души. И его лирический герой радуется и воодушевляется естественным проявлением личности женщины. И не раз ее поступки и начинания усмиряли мужскую гордыню. Говоря возвышенно — даже вдохновляли.

Чего страшился Гитлер?

Гранин по-прежнему сохраняет свою склонность к научному исследованию явлений. Он обрушил на нас факт невероятный: оказывается, теперь есть возможность и право наконец-то ответить на сложнейший вопрос: почему же, при огромном превосходстве в боевой оснащенности армии и в качестве военного руководства, немцы не взяли Ленинград?

Сохранились свидетельства: оккупация Ленинграда была продумана в деталях, вплоть до отпечатанных пропусков. Гранин пишет: «И тут что-то произошло в ставке Гитлера, почему-то Гитлер круто изменил решение и дал указание не входить. Он был мистик, его посещали предчувствия, озарения...» Уж не наши ли экстрасенсы внушили мгновенное просветление в мозгу фанатика? Гибнущие от истощения и бомбежек ленинградцы так и не узнали правды. Гранин посмел приоткрыть ее. Мудрый человек, он не угнетает душу ненавистью к немцам, даже к тем, кто жаждал уничтожить его родной город. Германские туристы с восторгом любуются Петербургом и по-своему драматично трактуют военные факты. Как настоящий европеец Гранин использовал в романе рисунки австрийского художника Ганса Лиски.

1 января Даниилу Александровичу исполнится 93. Надеюсь, жюри «Большой книги» воздаст должное его незаурядному роману.