Тео, мне тебя предсказала гадалка. Нет, не так — Провидица!

Знаешь, тогда я была замужем за Жаком Пиллсом, красавцем Пиллсом, молодым, всегда улыбающимся, готовым наговорить кучу комплиментов даже вшивой бесхвостой собаке, ковыляющей на трех лапах. Жак смеялся над моими пристрастиями к спиритическим сеансам и попыткам узнать будущее у ясновидящих, а я упорно ходила от одной гадалки к другой.

И вот одна из них, выглядевшая вполне нормальной женщиной, без черепов, черных кошек или сатанинского блеска в глазах, вдруг сказала, что вся моя жизнь — подготовка к встрече с суженым. Мой суженый молод, годится мне в сыновья, красив, строен и затмит в моей памяти всех, кто был до него. Он уже существует и даже ждет меня!

Знаешь, я замучила ясновидящую, появляясь у нее вновь и вновь.

— Но я уже все сказала!

— Опишите его...

Увидев у себя в палате шапку твоих черных волос и услышав твой голос, я поняла, что это та самая встреча. Но, Господи, как же поздно!

Мои песни и ты — все, что у меня осталось. Еще друзья, их не так много, настоящих, не бросивших на краю, но они есть.

Мне кажется, что я древняя старуха, прожившая несколько жизней, бурных, не похожих в начале и в конце, но в чем-то одинаковых. Я до такой степени превратилась в легенду, что во многое поверила сама. Бедный, несчастный воробушек...

Человек с дыркой в животе, который живет только инъекциями и двумя ложками каши в день, не может петь. Я едва двигаюсь. Надо смотреть правде в глаза и называть вещи своими именами. Пора подводить итоги.

* * *

В каждом деле есть свои тонкости, я знаток улиц и артистических заработков на них. В любом дворе, на любом перекрестке я сразу скажу, сколько можно заработать там за час.

Это болезнь, Тео, которой ты, к сожалению, не заражен. Но если видеть глаза слушателей, а когда зал большой, свет софитов яркий и глаз не видно, то просто ощущать присутствие слушателей, слышать аплодисменты жизненно важно, значит, ты болен этой болезнью. Я больна, заразилась в восьмилетнем возрасте, впервые услышав аплодисменты в свою честь, и больна до сих пор, причем, болезнь усиливается. Тебе не понять, когда каждый выход к публике словно первое свидание, когда тебе непременно нужно завоевать ее, а для этого ты делаешь все, на что способна. Именно поэтому я говорю, что не пою для всех, я пою для каждого. Для всех — это «Марсельеза», потому что гимн, потому что символ Франции. А песни о любви для каждого, для каждой, так, словно они единственные во всем зале. Только тогда зал встанет не из-за «Марсельезы», а по велению души.

* * *

Когда я родила Марсель, мне едва исполнилось шестнадцать. И дело не только в возрасте, сколько в полном отсутствии жизненного опыта. Он у меня был, но какой-то искореженный, как в кривом зеркале. Я любила Марсель, но не как мать любит свое дитя, а словно игрушку. Где я могла научиться материнской любви, если у меня не было матери? Игрушка временами мешала, а потому, когда однажды, вернувшись с улицы вечером в свою крошечную комнатушку, я услышала от хозяйки, что приходил отец Марсель и забрал ее к себе, то, честное слово, не слишком переживала. Так даже лучше, мне не приходилось оставлять Марсель одну, закрывая в комнате, и не спать по ночам. Я повторяла поступок своей матери — отдала ребенка на воспитание другим, как она когда-то отдала меня своей матери, мало заботясь о том, каково мне там, и я легко смирилась с тем, что моя дочь будет воспитываться без меня.

Я жестоко заплатила судьбе за такой поступок, у меня больше не было детей, совсем не было.

* * *

Я уже много раз говорила, что спешила первой бросить бывшего возлюбленного. Мне часто ставили в укор эти разрывы, иногда беспричинные с виду. Мне много что ставили в вину, говорили, что я слишком требовательная, слишком большая собственница, мол, если человек рядом со мной, то он должен быть полностью подчинен моим желаниям и даже капризам.

Говорят, мол, я могу заставить смотреть понравившийся мне фильм десяток раз. Если я смотрю, значит, что-то в этом фильме почувствовала, иногда что-то неуловимое, что-то очень ценное. Я никого не заставляю, пусть не смотрят, но те, кто живет одной жизнью со мной, должны действительно жить одной жизнью! Не хотят — не нужно, но если хотят, то пусть подчиняются. Это не капризы, это внутреннее ощущение.

Я просто хотела, чтобы ты понял, что если я из уличной девчонки, дочери нищего акробата сумела стать певицей с мировой известностью, — значит, этого действительно можно достигнуть. Это не сказка о Золушке, которая получила свою тыкву и платье с хрустальным башмачком за трудолюбие, но всего лишь до полуночи. Нет, я заработала тяжелым трудом — душевным и физическим — свое золотое платье и знаю, что оно не исчезнет ни после каких ударов часов. Я пела все время, несмотря ни на что, не обращая внимания на голые ноги в туфлях, отсутствие рукава у свитера, на свастики на домах, на опасность остаться в лагере, куда привезли фальшивые документы... Пела, потому что люди хотели слышать мой голос, а они хотели, потому что вместе с песней я отдавала им душу.

Да, позже были взлеты и жестокие падения, были триумфы и провалы, когда свист оказывался вовсе не приветственным, было отчаянье, клиники, но моя карета не превратилась в тыкву, потому что я заработала ее!