Историк литературы Глеб Морев напоминает, что «для любой культурной институции, тем более, не официальной, не государственной, 30 лет – это огромный срок. Такого рода начинания живут только инициативой снизу. У них нет материальной поддержки и высоких покровителей. Тот сегмент культуры, который находится в поле зрения премии Андрея Белого, продолжает быть чрезвычайно значимым и актуальным.
В 70-е годы, когда премия зарождалась, литература была необычайно идеологизирована. Литературное поле было ареной столкновений идеологий: советской и антисоветской, официальной и неофициальной. Премия противостояла официальной, навязываемой сверху культуре. После конца советской власти ситуация принципиально изменилась. На смену идеологическому диктату, пришел диктат рыночный. Вместо идеологии царствует маркетинг. Здесь премия опять вынуждена противостоять мейнстриму. В поле зрения премии оказываются вещи, не встраивающиеся в рынок. По словам Евгения Харитонова, одного из лауреатов премии Белого, рынка нет и не будет. И само наличие такой антирыночной и внерыночной институции чрезвычайно важно для адекватной оценки культурного процесса.
С самого начала премия не пошла по пути лобовых решений в логике противостояния. Очень легко было в поздние советские годы занять позицию прямого противостояния советской власти, политизировать процесс и просто награждать произведения и авторов, руководствуясь не художественными достоинствами, а идеологическим противостоянием между официальным и неофициальным искусством. Но надо сказать, что награждения 70- 80 годов были чрезвычайно точны эстетически и по-хорошему прогностичны.
Когда премию получали Виктор Кривулин, Елена Шварц, Саша Соколов или Евгений Харитонов, это не были всеми признанные мастера, без пяти минут классики новейшей русской литературы. Это были люди, только что закончившие свои тексты, которые станут для читателей грядущего поколения шедеврами. Чтобы оценить их тогда, требовалось определенное эстетическое мужество и прозорливость. Организаторы премии этими качествами обладали сполна. Только этими точными награждениями и удалось наработать символический капитал, который позволяет существовать безгонорарной премии в современном мире. Премия, которая составляет 1 рубль, будет существовать и будет авторитетной только из-за того символического капитала, который с собой несет этот рубль».
Премия Андрея Белого за 2008 год вручалась в Москве на Международной ярмарке интеллектуальной литературы Non/fiction. Лучшими поэтами года по версии жюри стали Владимир Аристов и Сергей Круглов, лучшим прозаиком - Александр Секацкий. Награду за гуманитарные исследования получил сотрудник Пушкинского Дома академик Александр Лавров за книги «Андрей Белый» и «Русские символисты».
У премии существует номинация «За заслуги перед русской литературой». В ней награждены переводчики Татьяна Баскакова и Марк Белорусец за перевод и составление тома «Пауль Целан. Стихотворения. Проза. Письма». Это первое крупное издание поэта по-русски. Член жюри премии Андрея Белого переводчик Борис Дубин считает, что «между Паулем Целаном и Россией существует чрезвычайно тесная связь. Он сам себя иногда называл русским поэтом. Он переводил русских поэтов, например, Есенина, и Мандельштама. С одной стороны, он заключает своей поэтикой, своей поэзией и даже своей смертью эпоху модерна. Но мы надеемся, что эта книга обозначает, может быть, начало чего-то радикально нового для русской поэзии.
Целан покончил с собой в 1970 году, и это остается незаживающей раной культуры ХХ века. Долгое время Целана в русской поэзии как бы не существовало. И только сейчас благодаря книге, созданной и подготовленной Марком Белорусцем и Татьяной Баскаковой, Целан возвращется. Теперь нельзя сказать, что в поэзии этого не было. Нельзя сказать, что этого не было и в переводе, потому что он и для перевода открыл совершенно новые радикальные возможности. Ведь он фактически существовал в нескольких языковых пространствах. Он жил так в своем взаимоотношении с несколькими языками – румынским, украинским, двумя еврейскими, французским, немецким, а также переводил с португальского, с итальянского. Он жил как в своей оригинальной поэзии - вечный изгнанник, человек, у которого никогда не было своего места. Завет его языкового, поэтического, человеческого, жизненного существования, – это завет русской литературе на завтра.
Существование между разными языками было вписано в совсем не лингвистический, а в абсолютно страшный и катастрофический процесс – историю ХХ века. Жизнь Целана пришлась как раз на его середину, когда трагедия Холокоста, трагедия Второй мировой войны, уничтожение и изгнание целых народов были абсолютной реальностью. Иной поэтики у Целана просто не могло быть».