На русском впервые издан «роман», сочиненный будущим императором в 1795 году.
Вообще-то назвать «Клиссона и Евгению» романом язык не повернется ни у кого, кроме издателей этого томика. Произведение занимает ровно шестнадцать страниц, и в лучшем случае это - набросок к роману, который Наполеон Бонапарт начал и бросил сочинять осенью 1795 года. Незадолго до того он увлекся девушкой по имени Евгения Дезире Клари, писал ей нежные письма, но чувства быстро остыли. Кроме писем, остались еще какие-то бумажки, из которых потом исследователями и был реконструирован связный художественный текст.
Юный офицер Клиссон добился славы на полях битв, но его преследовали злословие и зависть глупцов; он бросил военное поприще, уехал в деревню и там повстречал двух сестер, на одной из которых женился. «Месяцы и годы пронеслись как часы. У них родились дети, и они продолжали любить друг друга» - но вот Клиссона вновь зовут на военную службу. Вдали от дома он тоскует по милой Евгении, посылает к ней своего друга, и тот неожиданно в нее влюбляется. Евгения сама не замечая, тоже постепенно увлекается гостем и прекращает писать мужу письма на войну. Догадавшись обо всем, бедный Клиссон бросается в гущу сражения и гибнет.
Для историков и литературоведов этот «роман» – как жирный кусок мяса: они немедленно на него набросились, чтобы установить связь сюжета с биографией Наполеона (Евгения – это, конечно, Дезире, а Клиссон – получается, сам автор) и резонно предположили, что в «Клиссоне» нам «раскрываются сомнения, надежды и страхи молодого Бонапарта». Ничего уникального и сверхъестественного в надеждах и страхах юного офицера нет. Но в любом случае довольно странно читать меланхолическую и сентиментальную новеллу, зная, что ее автор потом с невероятным хладнокровием оперировал судьбами целых стран и отправлял на смерть сотни тысяч солдат. И взгляд на секунду остановится на словах «Он, как все люди, мечтал о счастье, но сумел добиться только славы»: редко бывает, чтобы романтическая фраза, вышедшая из-под пера молодого нищего честолюбца, спустя десятилетия оказалась вполне подходящей эпитафией для императора.