В этом году кукольный театр имени С. В. Образцова празднует свое 80-летие и 110-летие со дня рождения своего создателя. Культовый «Необыкновенный концерт», поставленный 65 лет тому назад, и сегодня колесит с аншлагами по стране. А неподражаемый конферансье Эдуард Апломбов, говоривший раньше мягким баритоном Зиновия Гердта, последние тридцать лет вещает голосом одного из старейших актеров театра Роберта Ляпидевского.

— Роберт Анатольевич, ваш отец был прославленным летчиком, первым Героем Советского Союза, и логично было бы думать, что вы пойдете по его стопам. Вы поначалу учились в Нахимовском?

— Нахимовское училище — это родительское решение. Но проучился я там всего два года… А жили мы в доме полярников на Никитском бульваре. Нашими соседями были летчики, штурманы, ученые. Элита страны. Я появился на свет в страшном 37-м. В доме не обошлось без репрессий.

— Во время войны ваш отец работал в авиационной промышленности, эвакуировал заводы в Омск. Анатолий Васильевич рассказывал об этом?

— Отец вспоминал, что как только он обосновался в Омске, сразу же началось строительство нового авиазавода на базе небольшого недостроенного автосборочного завода и завода автотракторных прицепов. Это было в 1941-м. Работали на износ. Условия были чрезвычайно тяжелые. Работу курировал сам товарищ Сталин. Постоянно торопил, требовал: надо быстро дать фронту самолеты. Не позже декабря. Отец отвечал: «Иосиф Виссарионович, у меня люди без палаток, ночевать негде, станки стоят на земле». В ответ лишь одно: к декабрю нужны самолеты. Фронт требует. Сталин все время запугивал всех, давил на людей.

— Сталин знал отца лично?

— Да. И общался напрямую. Когда продукция пошла, Сталин стал нажимать: «Мало даете фронту». — «Нет ресурсов, Иосиф Виссарионович». Отец был уверен, что Сталин хоть приблизительно представляет ситуацию. А тот вообще не хотел вникать, что люди работают по колено в воде под проводами с напряжением. После выпуска фронтового пикирующего бомбардировщика Ту-2 отец был направлен на фронт командиром опытной группы пикирующих бомбардировщиков Ту-2. И с осени 1942-го до конца 1943-го он — в действующей армии.

— А отец вам не рассказывал, что до войны работал в туполевской шарашке?

— Нет. Был режим абсолютной секретности.

— Даже о том, как нахватался радиации?

— Даже об этом. Тогда на ядерном полигоне взорвали заряд, который в несколько раз превзошел расчетную мощность. Что он облучен, отец понял сразу, но молчал. Температура постоянно держалась выше 37. Однажды приехал с орденом и давай по тогдашней традиции окунать его в рюмку с водкой, а сам и говорит: «Все, кончен бал». Мы тогда ничего не поняли. Но в 1983 году отец простудился на похоронах летчика Молокова и заболел… Японские и швейцарские препараты не лечили, а лишь глушили процесс лейкемии. В апреле 1983-го отца не стало.

— Вы, кажется, учились в известной 110-й школе?

— Да, школа № 110 в Мерзляковском переулке была по тем временам престижная. При этом там была настоящая муштра. А вообще контингент в школе был пестрый, встречались и ребята из семей разного достатка. Но общались по-дружески, ребята высокопоставленных родителей делились с теми, кто победнее, приносили продукты, бутерброды. Учителя не делали скидок на заслуги родителей. Чуть что: «Вон из класса, и чтоб родители завтра были здесь».

— Вас тоже из класса выгоняли?

— Я считался одним из главных хулиганов. Во мне уже тогда проснулся вирус лицедейства. Я выходил к доске и строил рожи. Весь класс был в восторге. Или напишу на доске что-то смешное, опять смех.

— Вы еще не подозревали о своем актерском будущем?

— Тогда нет. Но судьба играет человеком, а человек играет на трубе. Судьба сыграла со мной такую шутку, что я попал в театр. У меня был приятель Марик Красовицкий, артист оркестра Театра Образцова. Флейтист, хохмач, очень хороший парень. Однажды, зная мои артистические способности, он подошел ко мне и сказал: «Роба, у нас скоро в театре будет конкурс, набирают артистов в труппу, есть вакансии. Я думаю, тебе надо этим воспользоваться. Я тебя познакомлю с Зиновием Гердтом, и он станет твоим проводником». И звонит Гердту прямо при мне. «Зиновий Ефимович, у меня есть очень хорошая кандидатура, мне бы хотелось, чтобы вы с ним познакомились». «Пусть придет», — ответил Гердт. Зяма жил в Столешниковом переулке. Встретил меня очень радушно и доброжелательно, как будто мы с ним уже были знакомы: «Заходите». И тут же предложил мне подготовить для чтения рассказ, желательно смешной, с юмором. Я взял рассказ Леонида Ленча «Вот люди!». Честно говоря, я не очень верил в свои возможности. Думал: «Не поступлю, ну что за беда». Отправился на прослушивание в театр. Читаю рассказ Ленча. Реакция для меня неожиданная: все хохочут. Спрашивают: «Ну а что-нибудь серьезное есть у вас?» «К сожалению, — говорю, — я человек несерьезный, поэтому…» Опять хохот. Проверили мои вокальные данные. Слух есть. Не абсолютный, но медведь на ухо не наступил. Говорят мне: «Подождите в желтом фойе».

— Волновались?

— Не то слово. Выходит ко мне завтруппой и говорит: «Роберт, будет второй тур, Сергей Владимирович просит вас подготовить что-нибудь серьезное, близкое к патриотике». Я опять к Гердту. Он говорит: «Возьмите стихотворение Михаила Светлова «Итальянец». Оно как раз подойдет, и вы всех опрокинете». Я его выучил так, что от зубов отскакивало. Но в конце от волнения немножко забыл текст, запнулся. Расстроился. Сел в фойе и думаю: «Наверное, не пройду, никому я не нужен». Но вдруг тут выходит сам Сергей Владимирович Образцов и говорит: «Знаете что, Роберт? Мы решили взять вас в театр с трехмесячным испытательным сроком с окладом 60 рублей. Устраивает вас?» Я: «Конечно, Сергей Владимирович, устраивает! Спасибо вам большое». Гердт был доволен, он сказал: «Робик, вы выиграли место в театре по трамвайному билету». Он говорил это всем, кто приходил в театр без щукинского, щепкинского, мхатовского образования. В общем, с 1 января 1959 года меня зачислили в труппу.

— Освоились сразу?

— Профессия поглотила с ног до головы. Первая моя встреча была с Семеном Соломоновичем Самодуром, народным артистом России, артистом от Бога. Все было в нем: и артист, и кукловод, и потрясающий человек. Однажды Самодур сказал: «Кто умеет лаять, кукарекать, имитировать птиц, животных, тот получит зарплату в два раза больше». Я на это дело клюнул сразу. И кукарекал, и лаял, и курицей кудахтал. В детских спектаклях исполнял массу ролей: медведя, воеводу, собачку. И так я получил роль собачки Чарли в спектакле «Необыкновенный концерт». Эта роль досталась мне от Самодура. В дальнейшем мне посчастливилось сыграть много интереснейших острохарактерных ролей в самых разных спектаклях — «Дочь-невеста» Агнии Барто, «Мой, только мой!» Бориса Тузлукова, «Чертова мельница», «Маугли» Киплинга, «По щучьему велению». Кстати, спектакль «По щучьему велению» — это наша «Чайка». Так говорил Образцов. В «Божественной комедии» я играл Дьявола, а теперь и Создателя. Много было потрясающих спектаклей, которые вошли в историю театра, но, к сожалению, по непонятным причинам ушли из репертуара. Это в первую очередь «Дон Жуан», в котором я играл заглавную роль, «Комедия ошибок» по Шекспиру. Но главное — это, конечно, «Необыкновенный концерт» и его ведущий Эдуард Апломбов.

— Как возникла идея этого спектакля?

— Минутку… (Выходит и возвращается с куклой размером в половину человеческого роста — конферансье Апломбовым.) Вот он, наш герой. Началось все на концертах во время войны, когда Образцов с бригадой играли на передовой и в медсанбатах. Пародировали Гитлера, Муссолини и прочих персонажей. У каждого была своя кукла. Бойцы с хохотом катались по палате. Уже в 1945—1946 годах Образцов решил перевести театральное производство на мирные рельсы. Сыграли свою роль и демонстрации в театре. Представьте: куклы несут лозунги на красных растяжках: «Да здравствуют трудящиеся!», «Да здравствует КПСС!». Упасть не встать. Возникла мысль спародировать и эту халтуру, и бесчисленные артистические «бригадки». Зритель по сей день смотрит концерт с удовольствием. Но уже не подозревает, что это пародия на низкопробную эстраду, которая была почти нормой по тем временам. А потом Сергею Владимировичу Образцову пришла идея: «А что, если мы сделаем куклу-конферансье?» Его поддержал и наш художник Валентин Андриевич, Тин Тиныч, как его все величали в театре. Он нарисовал всех персонажей тогда еще «Обыкновенного концерта», в том числе и конферансье Апломбова.

— Проект легко прижился?

— Вовсе нет. Чиновники от культуры говорили: «Сергей Владимирович, как вам не стыдно? Неужели у нас такая отвратительная эстрада? Все советское — высшего класса. А вы, Сергей Владимирович, устраиваете карикатуру». Он пошел в министерство. Там то же самое: «Где положительный герой? Почему у вас все время кто-то пляшет и поет, когда говорит серьезные вещи? Вы просто из артистов сделали зоопарк. А где же позитив?» И тут Образцов предложил в качестве положительного персонажа себя. «Давайте, чтобы кукла вас не смущала, я буду выходить вживую и объявлять все номера». Ему дали карт-бланш. Он стал выходить и объявлять что-то вроде: «Выступает колоратурное сопрано». Не предупреждая, что это пародия. Или выходил какой-нибудь баритон с огромной шевелюрой, Сидор Сидорыч Сидоров-Сидорини. Но потом Образцову это перестало нравиться. Он пошел в министерство и благодаря своему авторитету отстоял свою точку зрения. Убедил чиновников Министерства культуры, что все-таки надо вернуть персонаж — куклу конферансье. Вернули. Только спектакль сменил название и из «Обыкновенного концерта» превратился в «Необыкновенный». Чтобы не возникало нежелательных обобщений.

— Были у Апломбова прямые прототипы?

— Многие не знают, что кукла Апломбов — это дружеский шарж на знаменитого конферансье Гаркави. Был такой обаятельный человек, очень талантливый конферансье, остроумный импровизатор. Однажды на концерте он умудрился объявить скрипача Когана как пианиста. За кулисами ему показывают: он же скрипач! И Гаркави не растерялся: «Ах да, совсем забыл, знаете, он еще и на скрипочке играет. И сейчас он как раз будет играть на скрипочке. Сейчас. А на пианино он сыграет потом». В общем, вышел из положения. В зале — оживление. Апломбова играли Евгений Сперанский, Семен Самодур и Зиновий Гердт. Причем западному зрителю Апломбова открыл именно Зяма, Зиновий Ефимович Гердт — гордость нашего театра.

— Как встречали вас за бугром?

— Когда впервые вывезли театр в Лондон, тамошний зритель был в недоумении. «Может, это люди, а нам вешают лапшу на уши — мол, это куклы? Приходили за кулисы и дотрагивались до персонажа руками. Ой, действительно, это кукла!» Дело в том, что в Европе меньше тростевых кукол — все больше марионетки. Зритель привык к ниткам и стержням — и вдруг он их не видит! А кукла идет по ширме, острит, балагурит. Просто шок. Потом гром аплодисментов, хохот. Тексты были транслитерированы переводчиком-фонетистом. Я вспоминаю Западный Берлин. Тогда мы сыграли «Божественную комедию» и «Необыкновенный концерт» в Шиллер-театре. Зал был переполнен, причем сидела вся городская знать. 27 раз поднимался занавес и выходили актеры под несмолкаемые аплодисменты.

— А потом?

— Наутро о нас написали все газеты. А тогда, после спектакля, мы все были в шоке. На следующий день стали грузить декорации, и тут к нам в гримерку прибегает обаятельнейший бармен. В руках держит бутылки виски, сигары всяческих сортов. Словом, устроили нам импровизированный прием. Но не тут-то было. Входит наш директор Наум Борисович Левинсон: «Все-все-все! Молодежь, домой-домой-домой…» Собрал нас, как наседка цыплят, и увел. Этот самый бармен побежал еще за чем-то, возвращается — никого нет. О, майн гот… Догнал нас на улице: возьмите вот это. А нам говорят: «Не брать. Ничего не брать».

— Легко отпускали в загранку?

— Всякое бывало. Например, как-то одного артиста взяли и вычеркнули из списков тех, кто должен был ехать за границу. Кто-то из руководства сказал Образцову, что без него можно обойтись. Выручил артиста Зиновий Гердт. Зяма положил паспорт на стол и сказал: «Если этот артист не поедет, я тоже остаюсь». Защитил, в общем. И актер этот стал выездным. Возвращаешься из загранки и снова шутишь: «Мы разрабатываем наш отечественный модерн, господа. Мы с вами живем в эпоху космоса, нейтрона, поролона, гидрокортизона, Иосифа Кобзона. Сегодняшний день, господа, это стекло, это бетон. Вот почему в нашем юморе столько бетона. Это я сострил».

— А сегодня эти шутки проходят?

— Вполне. Приезжаешь в город, спрашиваешь: «Где у вас тусовка на высшем уровне, кремлевско-рублевском?» Называют местечко. Я это название вставляю, с именами высших лиц. Говорю, скажем, что у нас постановка такого-то, и называю фамилию губернатора. У зрителя это всегда вызывает гомерический хохот. Или, например, объявляю, что мэр города известный кутюрье и художник по костюмам. «Ха-ха-ха» еще больше…

— Как театр чувствует себя сегодня?

— Когда-то Образцову задали вопрос: «Сергей Владимирович, а почему вы не готовите себе преемника?» Он удивился: «А зачем? Я уйду, и умрет театр». Именно это, похоже, и произошло.

— Вот так мрачно?

— Мы как сироты. Все ждем, когда придет мастер, который вернет театру прежние позиции. Даст нам качественную драматургию под стать «Концерту», «Божественной комедии», «Дон Жуану». С нами нет этого человека. Ходят разные слухи. Иногда слышу, что кому-то предлагали прийти, а он боится. Что ж, понимаю, были уже прецеденты.

— Какие?

— Одно время руководил нами Резо Габриадзе. Замечательный человек, творец от Бога. Он поставил знаменитый «Сталинград», завоевавший престижные премии за рубежом. В этой пьесе был грандиозный номер. В куче песка лежит солдат и начинает оживать. Вынул крест немецкий, выкапывает другого солдата, каску… Мурашки по коже. Номер вызывал огромный ажиотаж. Зрители в Берлине сходили с ума. Помню, я играл в «Сталинграде», а в зале сидел Булат Окуджава. И вдруг он спросил: «Резо, а что за актер там с тобой работает?» Резо говорит: «А зачем тэбэ надо?» Я ему шепчу: «Резо, не отвечай, скажи Шпулькин». Он и говорит Окуджаве: «Нэт, я нэ скажу тэбэ. Потом скажу. Этта военная тайна». В зале хохот. Резо — это творец, импровизатор.

— Как он появился в театре?

— Марк Захаров привел его и сказал: «Господа, это ваш художественный руководитель». В зале кто-то выдохнул — грузин! И с этого все началось. Дескать, почему не из наших, не из наследников? Но Сергей Владимирович не готовил наследников и прямо об этом сказал. Отношения Габриадзе с труппой складывались трудно. Резо ведь какой человек? Ему нужна комната, где он будет творить, и все. А коллектив требовал, чтобы он вышел: «Здрасьте, Иван Иванович, здрасьте, Люся, здрасьте, Маша. Как вы себя чувствуете?» И началось…

— Жаловались?

— Написали о нем наверх черт знает что. Пришло все министерство, какие-то теневые фигуры. И начали его гнать. «Резо, тебя интересуют больше финансовые проблемы, чем творческие!» Он сидит и не понимает, в чем дело. Капали, капали, добились того, что его убрали. И с тех пор как отрезало. Худрука нет и по сей день.

— Это сказывается на репертуаре?

— Сейчас приглашают разных режиссеров, лауреатов всяких премий. Но мы же знаем, как получают все эти золотые маски-сказки, орлов, пингвинов, тэфи-шмефи… что я пропустил? Заключается контракт, режиссер приходит и ставит спектакли, не имеющие никакого отношения к нашему театру ни по форме, ни по содержанию. Так стираются традиции, а вместе с ними уходит и дух театра… Художественный руководитель должен быть отцом коллектива. Ведь актеры — это дети. Как Захаров, как Любимов когда-то. Как сам Сергей Владимирович Образцов. С чего у него начинался день в театре? С утра он шел по мастерским, заглядывая в каждую комнату. Спросит: «Как вы? Все ли хорошо? Чего не хватает?» Садился в кабинет, вызывал тех, кого хотел, для разговора и только потом шел на репетицию. Если кого-то обижают или надо поднять зарплату кому-то, он собирал внутритеатральный совет и всем давал слово. Все высказывались. Просьбы были разные: надо госпитализировать человека, обеспечить лекарствами Средства шли из фонда театра. В этих ситуациях, как и в творческих, он был корифеем.

— Теперь таких руководителей не осталось?

— Почти не осталось. Сейчас театр в ожидании худрука, без этой единицы театра нет. Надежда, как мы знаем, всегда умирает последней. Может, появится. Думаю, что художественный руководитель — это профессия от Бога. Как там, в «Коньке-горбунке»? «Вспомни, матушка царица, ведь нельзя переродиться. Чудо Бог один творит…»