— Еще года два назад, приехав на Чеховский фестиваль, вы говорили, что очень хотите привезти в Москву «Золушку». Почему именно ее?

— Мне хотелось вернуть «Золушку» домой, потому что музыка ее была написана здесь и соответственно премьера балета должна была состояться в России. Но теперь на сцене немножко другая «Золушка», с английским акцентом, в которой очень много от моей личной истории. Два этих обстоятельства вместе показались мне весомыми. Во всяком случае достаточными для того, чтобы привезти сюда этот спектакль.

— У вас одна из самых полных версий партитуры. Почему вы вернули туда все купюры?

— Когда я в первый раз ставил «Золушку» в 1998-м, то использовал прокофьевскую партитуру целиком. Сейчас уже смотрел на обновленную постановку глазами режиссера. Какие-то сцены показались длинноваты, их я решил подсократить, а часть музыкальных фрагментов пришлось поменять местами, чтобы они выглядели эффектнее. Но первый и третий акты музыка идет точно так, как написано у Прокофьева. Это действительно одна из самых полных балетных версий.

— Значит, отношения с наследниками Прокофьева у вас лучше, чем у многих русских хореографов. Как вам это удалось?

— Семья Прокофьева уже очень долго живет в Англии. Сначала я познакомился с Олегом, сыном композитора. Он был художником, приходил к нам на репетиции и делал зарисовки, на этой почве мы познакомились и очень сдружились. Когда он умер, в театре появился Габриэль, внук Прокофьева. Это такой вполне модный молодой человек современных взглядов. И как-то так получилось, что моя версия «Золушки» — его любимая постановка этого балета.

— В спектакле вместо сказочных интерьеров на сцене разбомбленные здания и маскировочная сеть, вместо королевского бала вечеринка с отпущенными в увольнение военными, а Золушка влюбляется не в принца, а в летчика ВВС Великобритании…

— Я исходил из музыки и, мне кажется, приблизился ко времени ее написания. К тому же это правда моя личная история: в Лондоне времен Второй мировой жили мои бабушки, дедушки и родители, которые были тогда детьми. У каждого в Британии есть какая-то своя, личная связанная с войной история. И со Второй мировой, и с Первой. Так или иначе, война есть в прошлом каждой британской семьи, и это удалось воспроизвести в спектакле. Но на самом деле мой спектакль не о самой войне, не о битвах и сражениях, не о героической борьбе и выживании. Он скорее о людях во время войны и о том, как они с этой ситуацией пробуют справиться. К сожалению, я не могу ничего сказать о российском восприятии войны, потому что очень мало об этом знаю. Но мне кажется, большая история всегда и везде складывается из таких вот личных историй. Мой спектакль как раз о том, что это пережили все абсолютно. Все воевавшие страны.

— Я заметила, что вмонтированная в спектакль хроника тех лет с инструкциями, как вести себя во время обстрела, для сидящих в зале студентов была открытием.

— Это как раз другая мысль, которую я хотел донести до зрителя. Мне было важно правильное восприятие этого периода молодым поколением, потому что они просто не все знают и не так воспринимают. Именно поэтому я и вставил хроникальные кадры — чтобы показать, что вообще-то история реальная. Это не сказка вовсе, все это было на самом деле.

— В «Золушке» есть гротеск, но в отличие от других ваших спектаклей почти нет иронии.

— Действительно, иронии в «Золушке» меньше. Здесь достаточно прямолинейный путь подачи сюжета. Но он только с одной стороны прямолинейный, а с другой — там есть свои подводные камни. Что-то происходит наяву, а что-то в мечтах, в воображении Золушки. На самом деле второй акт вообще вне реальности — одни фантазии.

— Ну да, Золушка военной поры танцует вальс не в бальном платье, а в белом макинтоше, и вокруг кружатся пилоты — все в белом, белом.

— В моем представлении это души погибших. Потому они и в летных костюмах, что поднимаются в воздух, на небо. Здесь нет иронии. Важно было рассказать саму историю немножко нестандартно. Притом мне очень хотелось, чтобы главные герои были правдоподобными, чтобы это были некие реальные люди.

— Но принц у вас — настоящий манекен с деревянной пластикой…

— Счастье Золушки в том, что она влюбилась в совершенно обыкновенного реального человека, такого же, как она. История очень простая. Встретились, быстро полюбили и потом потеряли друг друга на войне. Дальше он уже вырастает до образа героя — в ее воображении. Но в результате она возвращается в госпиталь к этому абсолютно земному человеку. И обретает свое счастье. Счастье во дворце — это сказка. У меня принц совершенно обычный человек. И именно поэтому на сцене в финале появляется вторая потенциальная Золушка, а с ней ангел-хранитель. Он выбирает, кому следующему из людей подарить обычное человеческое счастье.

— А вы сами — Золушка или ангел-хранитель?

— Я ощущаю себя больше ангелом, потому что он в спектакле вертится все время среди людей, контролирует жизнь на земле — и я примерно таким же образом контролирую свою компанию. Жизни тех людей, с которыми работаю.

— Когда четыре года назад вы привезли в Москву эпатажное «Лебединое озеро», где всех героев танцуют мужчины, вы чувствовали себя победителем? Все-таки показали стране с закостенелым балетом некий новый взгляд на вещи...

— Нет, приехал-то я на Чеховский фестиваль, основная задача которого познакомить публику здесь, в Москве, с новыми идеями в области театра, существующими в мире. В контексте фестиваля мой приезд с «Лебединым озером» был очень органичен. И важное замечание: наверное, я бы побоялся приехать так просто, на гастроли, а для фестиваля наше появление было оправданно. И самое главное, что касается взглядов на балет. Если внимательно посмотреть «Лебединое озеро», любой человек найдет там огромное уважение к композитору, к музыке, к истории, рассказанной в этом балете изначально. Все это там есть, безусловно. Иногда, особенно поначалу, его воспринимали шокирующим. Но на самом деле это произведение выросло из уважения.

— Тогда почему возможность показать его в Москве обсуждалась так долго и так томительно?

— Во-первых, это очень большой и дорогой спектакль. И, во-вторых, действительно требовалось время.

— Вашей главной заслугой считается то, что вы превратили балет в шоу и привлекли молодежь. Вам не обидно, что некоторые ваши идеи трактуются плоско? Ведь в том же «Лебедином озере», которое многие прочли как примитивную «гей стори», на самом деле куда больше смыслов?

— Я отвечаю только за свою интерпретацию и не могу требовать, чтобы зал все воспринимал именно так, как я задумывал. Почему пришли новые зрители? Они увидели в моих постановках очень похожих на себя людей. Реальных, а не небожителей классического танца, к которым нельзя прикоснуться. И у меня все-таки получилось сделать то, что я пытался: заставить публику подумать о чем-то новом, увидеть что-то свое даже во всем известной истории, рассказанной непривычно.

— Если представить, что вас позовут на новую постановку в российский театр?

— На самом деле я хорошо знаком только с двумя российскими грандами, Большим и Мариинским театрами, — по их гастролям в Великобритании. Заезжали к нам и труппы поменьше, например Михайловского театра, но как-то не удалось мне их внимательно рассмотреть. Что касается постановок, я настолько привык работать со своими, что другая труппа — не только российская — для меня под вопросом. Мне как воздух необходимо быть окруженным пониманием и энтузиазмом, чтобы люди разделяли мои мысли и идеи. Думаю, что если бы я такой красивый появился в чужой балетной труппе, то, наверное, какая-нибудь звезда русского балета могла бы посмотреть на меня косо. Я попытался бы найти общий язык и добиться одобрения, но в такой ситуации уже потерял бы доверие к самому себе. Но я с удовольствием поработаю с группой молодых танцоров, которые согласятся принять именно тот стиль работы, который у меня есть.

— Говорят, к вам давно приглядывается Большой театр?

— Вчера худрук балета пришел на представление… На самом деле мне очень интересно поставить рядом в афишу классическую версию балета и, допустим, мою. У меня есть и «Лебединое озеро», и «Щелкунчик». Почему бы нет?

— Подозреваю, что Большой не все ваши идеи примет на ура. Я вот не могу себе представить, чтобы какая-то российская труппа вытащила на балетную сцену портрет Сталина — как вы вытащили портрет Черчилля.

— Почему вы считаете, что я храбрый? Что, здесь не любят Черчилля? Это на самом деле просто вопрос исторической корректности. Если Черчилль был частью той эпохи, то его портрет может появиться в спектакле. У нас в Великобритании к нему до сих пор относятся как к герою.

Карьера
			Идентификация Боурна
			Режиссер и хореограф Мэтью Боурн родился в январе 1960 года в Лондоне. Подростком был завсегдатаем Вест-Энда, где смотрел все мюзиклы подряд и охотился за автографами звезд. С 18 лет начал работать клерком в BBC. Потом стал продавать театральные билеты и только в 22 года поступил в знаменитый Центр движения и танца Рудольфа Лабана. Обучение в центре ведется по всем направлениям танца — от классического балета до новейших течений contemporary dance. Едва закончив учебу, Боурн вместе с двумя коллегами основал собственную танцевальную труппу Adventures In Motion Pictures, попытавшись соединить эстетику балета, кино и шоу-бизнеса. Как профессиональный хореограф и директор работает с 1987 года. Ставит мюзиклы, музыкальные фильмы на BBC, спектакли в собственной компании. Самые известные из них — «Эдвард руки-ножницы», «Кар Мэн», «Пьеса без слов», «Лебединое озеро», «Дориан Грей». Три последних в разные годы были включены в программу Международного театрального фестиваля имени А. П. Чехова. В 2002 году Мэтью Боурн стал художественным руководителем труппы New Adventures. Обладатель многочисленных наград. Среди них — «Тони» за лучшую хореографию и режиссуру (Боурн — единственный британец, сумевший получить «Тони» сразу в двух этих номинациях) и премия Лоренса Оливье. Награжден орденом Британской империи.