По Новому Арбату бесконечной серой лентой ползут танки. С виду вроде точно такие, на каком уехал в финале «Цитадели» бессмертный комдив Котов брать Берлин. Все под красными знаменами и со звездами той Победы. Но в этот момент думаешь вовсе не об этом, а о том животном страхе, который должна вызывать у нашего человека танковая лава, грохочущая по улицам мирного города. О генетической памяти о той войне, которая вместе с кровью пульсирует в наших жилах, хотя связь времен давно распалась.

На том свете

На этот раз не было арт-подготовки, как год назад, когда за месяц до премьеры «Предстояния» все медиа были забиты одним Михалковым. Пара ток-шоу, где Никите Сергеевичу — о ужас! — спокойно возражали. Да сетевая шутиха «Бесогон ТВ», где режиссер примерил на себя роль блогера-тысячника. Выглядело это как сдача на милость победителю — новому зрителю, отчего-то не захотевшему смотреть предыдущий «великий фильм о великой войне». Даже плакаты к «Цитадели» были заказаны у дизайн-бюро того самого Темы Лебедева, который в прошлый раз устроил в своем дневнике в ЖЖ конкурс «фотожаб», большинство из которых были откровенно злыми. «Студия Артемия Лебедева» и сейчас сварганила нечто — два профиля, Сталин и Котов, а между ними адское пламя. Но Михалков согласился, он знал, что на этот раз «большой бабабум» будет внутри картины, а не вокруг нее.

...«Цитадель» начинается с рождения гигантского, на пол-экрана комара, который превращается в крошечного комарика из «Мухи-цокотухи». Первые кадры фильма мы видим его фасеточным зрением — лесная опушка, окопы, где засел штрафбат. Пьяный генерал отдает приказ штрафникам идти на бессмысленный штурм крепости, которая и есть та самая Цитадель. Где именно она стоит, что конкретно символизирует, понять столь же трудно, как и то, с какой целью посреди 1943 года внутри нее засели немцы. Крепость неприступна, как утес. Местность насквозь простреливается снайперами. Один из них расположился столь комфортно, что, кажется, в его жизни давно уже ничего не меняется — он чистит винтовку, подпевая ариям из патефона и сверяясь с партитурой. В компаньонках у него белая мышка, приговоренная слушать оперу. А над ним вьет свою паутину паучок. Каждому из братьев меньших найдется свое дело ближе к финалу, когда войско, вооруженное дрекольем и гармонью, силой своего духа разрушит Цитадель.

А пока штрафники обречены идти на смерть. С ними и комдив Котов, михалковские усы и анимешная перчатка с железным пальцем — все при нем. Как и убежденность, что надо радоваться жизни, даже если она измеряется короткими перебежками от одного укрытия до другого. Но когда смерть в лице воскресшего полковника НКВД Мити Арсентьева приходит к нему прямо в окоп, Котов бежит от нее под пули. Но можно ли убежать от смерти, тем более если ты уже однажды умер? У Андрея Платонова в «Чевенгуре» есть притча о человеке, который мечтал «пожить в смерти». Похоже, Михалков снимал именно об этом.

В попытках разгадать, что же показал нам Никита Сергеевич в «Предстоянии», некоторые критики предполагали, что все события происходят не наяву, а в предсмертном бреду Котова, терзаемого на Лубянке. Даже зарубежные коллеги, далекие от наших дискурсов, жанр определяли как зомби-хоррор. В «Цитадели» ощущение сна-морока еще сильнее — это настоящий «тот свет». Где еще, как не в загробном мире, Митя (прекрасно-жуткий Олег Меньшиков с каким-то выгоревшим изнутри лицом), уворачиваясь от пуль, может сказать закадычному врагу Котову, что опять пришел за ним по Его приказу? В каком еще спящем королевстве мог бы уцелеть в пожаре войны мирный уклад обитателей той уютной дачи Котова, где происходили события «Утомленных солнцем»? А возраст героев, который не согласуется ни с одним календарем? Девочка Надя росла по ходу фильма не по дням, а по часам. Это другая, вывихнутая реальность, где мертвые воскресают и больше не боятся смерти, а живые меняют свои лица до неузнаваемости. Как Маруся, которая в исполнении Виктории Толстогановой ничего общего не имеет с Марусей, сыгранной Ингеборгой Дапкунайте. У нее теперь и муж, и ребенок — все другое. Ни Котову, ни Мите, ни даже Наде в ее потусторонней жизни больше места нет.

Под наркозом

И вот Митя волочет за собой Котова, выдернутого из штрафбатовского недобытия, чтобы тот сумел наконец увидеться с верховным судией. В финале «Утомленных солнцем» избиваемый энкавэдэшниками комдив требовал, как мы помним, дать ему возможность позвонить Сталину. В «Предстоянии» он сладострастно макал вождя народов лицом в торт. В «Цитадели» же Котов сидит в кремлевском кабинете Иосифа Виссарионовича, спокойно прихлебывает чай, выслушивает Хозяина, зачем надо было его, верного комдива, пытать на Лубянке и отправлять гнить в окопах. А затем, чтобы в один прекрасный момент вернуть и золотые погоны, и мандат личного доверия. Чтоб комдив лично повел на штурм Цитадели дивизию штафирок, которые от фронта отмазались какой-то там близорукостью. Все, что есть у них из оружия, — черенки от лопат. Конечно, все погибнут. Но фотографии бойни станут отличным способом давления на мировую общественность.

Если кому-то уже хочется сказать «Стоп, снято!», то рано. Это лишь один из абсурдных, вернее, абсурдистских посылов внутри картины. О том, что это осознанный авторский шаг, Михалков сам говорил перед премьерой: «Мы сразу шли на определенную меру условности. К моменту возвращения Котова домой зритель уже должен находиться под наркозом. Погрузиться в картину настолько, что ему будет не до арифметики». И до исторической достоверности одурманенному зрителю дела быть не должно. Вряд ли хоть один фронтовик, как это уже было с «Предстоянием», узнает в «Цитадели» Великую Отечественную. Да и другим поколениям, выросшим на советском военном кино, никакой «почти документальной точности», о которой зачем-то твердил репортер одного из телеканалов, там не разглядеть.

Спору нет: первая часть «Утомленных солнцем» семнадцать лет тому назад стала культовой исторической драмой о сталинской эпохе — историей о том, как жизнь предательски может вывернуться наизнанку в один миг. Причем именно тогда, когда тебе кажется, что жизнь эта полностью в твоей власти и стелется перед тобой, как преданная собака. Никому из героев в этой ленте невозможно было выжить по определению. Мститель Митя вскрыл вены в ванной с видом на Кремль. Комдив Котов осужден за шпионаж и расстрелян. Его жена Маруся отправлена в лагеря, где и умерла. Казалось, вот пример того, как органично могут соединиться в Большом Кино Большого Стиля и историческая достоверность, и генетическая память, и художественная правда, и все излюбленные приемы автора. Михалков, сыгравший комдива Котова, был тогда бесспорным триумфатором — приз в Канне, «Оскар», дочка Надя, поднятая ввысь одной рукой на зависть всей американской киноакадемии. По-человечески понятно, почему у Никиты Сергеевича появилось желание еще разок войти в эту реку.

Но плоть той первой, знаковой картины не поддавалась заклинаниям и не хотела воскресать. Михалков был вынужден в «Утомленных солнцем 2» искать, чем бы задрапировать гальванизированную фабулу фильма — эту ставшую вечной светлую влюбленность отца в дочь, эту нескончаемую дуэль предающих друг друга Мити и Котова, этот бесконечно длящийся порыв Котова решить с тов. Сталиным все проблемы разом. И режиссер нашел свой творческий метод. Я бы назвала его «пуститься во все тяжкие», то есть — превратить фильм на каноническую тему в каскад аттракционов, достойных «Пиратов Карибского моря». Культуролог Кирилл Разлогов идет дальше — он считает ленту пощечиной общественному вкусу и уверен, что ей «место на биеннале современного искусства, рядом с произведениями Дмитрия Александровича Пригова, целующимися милиционерами и лающим художником Куликом».

Мы пытаемся найти в картине Михалкова смыслы. И находим — в меру своей испорченности. Недаром в самом начале «Цитадели» генерал, озверевший от того, что кто-то ему посмел возразить, рычит: «Хорошие кадры вы мне подготовили — они смысла ищут!» Это режиссер и над нами иронизирует, и над собой. Смысл — одновременно и сильное, и слабое место его картины. Не потому, что его там нет. А потому, что его там с избытком. На любой вкус. И даже на отсутствие оного.