Эта мысль дважды звучит в новом эстонском игровом фильме "Один мой друг", первом в наступившем году. Фильм поставил по собственному сценарию тартуский писатель Март Кивастик. Это его первая полнометражная картина, до этого Кивастик сделал две теленовеллы.

2010 год для эстонского игрового кинематографа сложился противоречиво. "Искушение Святого Тыну" Вейко Ыунпуу продолжало триумфальное шествие по международным фестивалям, забирая один приз за другим, но Ыунпуу снял свой фильм в 2009-м, а продукция прошлого года ничем не порадовала, и очередная "Дева Маали", премия Объединения кинопрессы Эстонии за лучший фильм года, досталась кукольному фильму «Небесная песня» Мати Кютта.

Режиссеры-то у нас есть…
Между тем в Эстонии сегодня предостаточно режиссеров, работающих в игровом кинематографе. Причем представлены все направления. Для широкого зрителя, которого приходится радовать и утешать, порою наступая на горло собственной песне и сознательно упрощая свой арсенал выразительных средств, работает безукоризненно профессиональный Пеэтер Симм. Сулев Кеэдус и Марко Раат – это артхаус в чистом виде, хотя и не без элементов социальной критики. Ильмар Рааг с его «Классом», напротив, стремится к острой и бескомпромиссной социальной критике. К этому же направлению можно отнести Рене Вильбре, экранизировавшего роман Сасся Хенно «Я был здесь»: и Рааг, и Вильбре стремятся приковать внимание общества к неблагополучной молодежи, только Рааг взял начало пути – школьное насилие, а Вильбре – завершающую стадию, приводящую неприкаянного юношу в преступный мир. И – естественно – на тюремные нары.

Чрезвычайно талантливый Ыунпуу работает на стыке артхауса и социально-критического реализма. В его свободных экранизациях двух книг Мати Унта эти два начала (как и у самого Унта, который непринужденно соединял реальную жизнь с метафорой и фантазией) находились в неустойчивом равновесии. В «Искушении Святого Тыну», сохраняя святую ненависть к бессовестной «элите» и презрительное сожаление к лишенному всяких ориентиров «среднему классу», режиссер сделал решительный шаг в сторону усложненной образности, условно говоря – в сторону Пазолини, Линча и фон Триера. После «Св. Тыну» он фильмов не снимал, но продолжил ту же линию, поставив в театре No99 спектакль по пьесе Фассбиндера «Мусор, город и смерть»…

Есть у нас и свой трэш: Андрес Пуустусмаа с вывезенным на плечах актеров довольно невнятным боевиком «Красная ртуть», Расмус Меривоо, попытавшийся модернизировать «Буратино», и Аско Касе с его совсем уж беспомощной, но дорогостоящей «Декабрьской жарой», которую можно поставить рядом еще только с одним «произведением искусства» - многострадальным крестом на пл.Вабадузе.

По одежке протягивай ножки…
Итак, есть кому снимать, кто-то даже ухитряется получать на свои картины деньги, но большинство режиссеров простаивает от недостаточного финансирования. В таких условиях не то, что блокбастер – приличную комедию или мелодраму не снимешь!

«Один мой друг» Кивастика – тому подтверждение. Первый полнометражный фильм известного драматурга – камерная драма, в которой три главных действующих лица: старик-библиотекарь Мати (Аарне Юкскюла), его коллега, интеллигентная старая лева Рут (Рита Рааве) и сердечный, отзывчивый, но порою несколько назойливый в своей доброте санитар Сассь (Александр Ээльмаа). И еще два, без которых сюжету не обойтись: дочь Мати Мари (Харриет Тоомпере) и ее маленький сынишка Карл (Ингмар-Эрик Кивилоо). Остальные персонажи мелькнут в кадре – и всё.

Картина откровенно малобюджетная: настоящая больничная палата, настоящая библиотека и обычная квартира – вот и все интерьеры.

Слово и молчание
Снявший свою первую (хотелось бы верить, что не последнюю) настоящую картину в 47 лет Кивастик не выглядит в кинематографе робким новичком. Как многие режиссеры, пришедшие в кино из других видов искусства, он стремится с первых кадров показать, что владеет выразительными средствами кинематографа и принимает его законы. В трагической сцене – Мати у постели умирающей жены – играют только взятые крупным планом руки актеров. Мати смотрит в окно – и зимний ландшафт кажется ему размытым, как на картинах импрессионистов (камера оператора Яркко Т.Лайне убедительно передает внутреннее состояние героя)… Возвращающийся с работы Мати видит у подъезда машину «скорой помощи» - и пакет с продуктами выпадает из его руки; по лицу Юкскюла мы видим, что испытал в этот миг старик: ведь он знает, что жена может умереть в любую минуту и страшится этого…

Кивастик знает: в кинематографе слово – не самая выразительная деталь; доминирует видеоряд. Диалоги довольно скупы (правда, только до того момента, как в действие вторгается разговорчивый Сассь).

А между тем умение вкладывать в уста актерам впечатляющий и многозначный театральный текст – одно из сильнейших достоинств Кивастика-драматурга.

В самой мощной его драме «Костер Савонаролы» герой, одинокий борец за справедливость, восставший против социального неравенства и кощунственной уверенности богатеев, что, жертвуя на церковь, они искупают грехи, произносит:

- Я видел Италию! Ее опустевшие деревни, ее беспризорных детей. Я видел Италию – здесь мужчины по утрам не спешат на работу, а, отталкивая друг друга, роются в мусорных контейнерах, в надежде найти там объедки с пира богачей. И это – наше государство? И этого мы хотели?

(«Италия», конечно, условность. Сюда можно подставить наименование другого государства.)

Другая лучшая драма Кивастика – «Слуга» - пронзительная история человеческого одиночества. В ней две главные роли, дряхлого беспомощного Князя и его друга, добровольного ставшего слугой при капризном старике, играли Юкскюла и Ээльмаа. Играли блистательно. Тот же тип отношений, с несколькими не очень принципиальными вариациями, Кивастик предлагает им в фильме.

Сколько здесь одиночеств?
Три? Пять? (Ведь одиноки и Мари, и маленький Карл) Больше? (Вспомним мелькнувшего в эпизодических кадрах парня, у которого ампутирована кисть руки.)

Мати и Сассь владеют выстраданным знанием: человек живет не для себя – для близких. Когда умирает жена Мати, жизнь теряет для старика смысл. Дочь слишком занята собственными житейскими проблемами, между ней и стариком – ледок отчуждения. В магазине Мати выкладывает перед равнодушной кассиршей бутылки водки. Пять? Шесть? Больше?

Кивастик не боится передать человеческие страдания натуралистически. С пьяной блевотой. С беспомощностью попавшего на больничную койку неудавшегося самоубийцы, который не умеет пользоваться судном. Этот натурализм не коробит; он вызывает стыд за человека, который не вынес одиночества и опустился (в первом случае) и сострадание (во втором).

А вот шутка с баллоном от уретрального катетера, в котором вместо ожидаемого содержимого оказывается коньяк, неаппетитна и мало что дает для раскрытия образов – тут уж Кивастик-драматург подложил Кивастику-режиссеру небольшую, но осязаемую свинью.

Вообще Кивастик в этой картине не однажды работает на грани фола.

Любовный треугольник Мати – Рут – Сассь безнадежно застывает в неподвижности, так как Сассь убежден, что Мати и Рут давно любят друг друга и боится стать третьим, хотя и не лишним, в этом дуэте, Рут ждет активных действий от Сасся и при этом жалеет Мати, которому, как оказывается, не очень-то и нужна (тютчевское «О, как на склоне наших лет нгежней мы любим и суеверней» тут не при чем). Сассь, решив, что если Мати не нужна Руть, то, может быть, нужен он, накрасив губы и надев женскую ночную рубаху и туфли, является к старцу и вызывает его гневное возмущение. К чему этот кадр? Чтобы политкорректно показать: неважна сексуальная ориентация, был бы человек хороший? Чтобы сомнительным юмором разрядить обстановку? Чтобы дать предлог Мати покинуть дом Сасся? Не знаю. Но без этого можно было обойтись.

Мимолетный эскиз современности
Но это все издержки, мимо которых пройти никак нельзя, однако общего впечатления от картины они не слишком портят.

Кивастик говорит о другом. О том, что теплое отношение к людям, забота о ближнем стали в наше время редкостью. О том, какими ему видятся сегодняшние молодые. Две девицы, пришедщие в библиотеку за «Войной и миром» (наверно, по школьной или даже университетской программе потребовалось!) не знают, что написал эту книгу Лев Толстой и вообще впервые слышат его имя. А явно обкуренная парочка, рассевшаяся, вытянув ноги, на лестничной площадке, не убирают ноги, когда мимо них, опираясь на трость, проходит ставший инвалидом Мати.

Сассь с его заботой о каждом, попавшем в поле зрения, кажется нелепым чудаком. Александр Ээльмаа таким его и играет: странным, нерешительным, часто – комичным. Но ужасно трогательным. Все три исполнителя главных ролей – выше любых похвал, но у Ээльмаа задача все же посложнее. Его Сассь раскрывается постепенно, в то время, как Мати, виртуозно сыгранный Аарне Юкскюла, и Рут (лучшая, кажется, за всю актерскую картеру работа Риты Рааве) ясны с самого начала.

Таким людям страшно трудно жить в сегодняшнем мире. Но живут. Пытаются выжить.

- Чем мы лучше муравьев? – звучит в картине. – Муравей всю жизнь строит свое жилище, таскает соломинку за соломинкой. И человек – тоже.

Кивастик, разумеется, знает, что это не совсем так. Но молчит.

"Столица"

 

Обсуждение закрыто