«Лента.ру»: В первую очередь хотелось узнать, как вы относитесь к литературному первоисточнику.

Леонид Ярмольник: Книжку я прочитал, когда мне было лет двенадцать-тринадцать, по настоянию мамы. Я в 61-м в школу пошел и читал ее где-то в седьмом или восьмом классе. Естественно, были куски, которые я пропускал. Потом я про нее долго не вспоминал, до прихода на русскую землю Фляйшмана (подразумевается экранизация повести Стругацких, поставленная немецким кинематографистом Петером Фляйшманом и выпущенная в 1989 году — прим. «Ленты.ру») — тогда я уже был молодым артистом. Я снова прочел книжку, когда история уже была связана с Алексеем Юрьевичем, когда я прочитал сценарий, а потом еще записал аудиокнигу. Я ее писал полгода, хотя можно было за три-четыре часа. В этой книге зашифрованы те времена. Все же прекрасно понимали, о чем в повести речь, но настолько изобретательны, настолько гениальны в этом смысле Стругацкие — они зашифровали самое главное, то, о чем люди говорили на кухне. Я имею в виду не бытовые вещи, да и сейчас уже на кухне не говорят, говорят на Болотной.

Фильм очень сильно отличается от книги. Вот, скажем, земляне у Германа совсем другие вышли.

Ну он их сделал такими же инопланетянами. Они мало отличаются от тех, кого кромсал Румата, по большому счету. Таково германовское прочтение произведения, и Стругацкие, во всяком случае Борис, позволили сделать так. А самое главное даже не в землянах — это само собой напрашивается и понятно. Самое главное, что в финале Румата не возвращается на Землю. Вот это и есть итог всей истории.

Финал вышел очень мрачным.

Я об этом думал, но, как у всякого гениального художника, у Германа нет ответа в конце, есть только вопрос.

Вам, как поклоннику повести Стругацких, не было обидно за измененный финал?

Нет, нет. Я знал и боготворил Германа как зритель, несмотря на то, что я профессиональный артист. Потому что хорошее кино нас всех превращает просто в зрителей, независимо от профессии. Прочитав сценарий, я сразу понял, что это будет другое кино, другая история. Та история, про которую вы говорите, — ее Фляйшман снимал. Он сделал из книги такую развлекалочку — действительно про другую планету, про странных смешных людей; вышло такое приключение. У Германа никакого приключения нет: вместо того чтобы куда-то летать и что-то изобретать, здесь, наоборот, создается ощущение спуска в подвал, в катакомбы. И не только визуально, я и взаимоотношения людей подразумеваю.

Алексей Герман и Леонид Ярмольник. Фото: Юрий Белинский / ИТАР - ТАСС

На пресс-конференции в РИАНе, посвященной показу «Трудно быть богом» на кинофестивале в Риме, вы использовали словосочетание «облученные Германом». Не поясните, что вы подразумевали?

Я много чего использовал, и «облученный Германом», и «Библия от Германа». Его обзывал инопланетянином. Да, я — облученный Германом, наверное. Это был реактор во всех смыслах.

Если утилитарно, я могу вам сказать, что всю жизнь — и в училище, и потом на протяжении многих лет, когда я снимался, — меня так или иначе учили играть, объясняли мне, как надо. А Герман совершенно другой. Он учил меня не играть, не быть артистом в самом широком смысле слова. Он вообще терпеть не мог, когда я играю, у него на это была идиосинкразия, он чувствовал всеми порами, и чувство это никогда не проходило. Но слава богу, я не полный идиот и очень быстро понял. Ему хотелось, чтобы я, скажем так, визуально и физиологически не играл, а просто был в этих обстоятельствах. Если посмотреть весь фильм, то можно увидеть, что там нет больших эмоциональных всплесков. Просто Герман Румату такого придумал: человек в себе, его убить нельзя, денег у него полно, ранишь его — он тут же таблетку выпьет, мазью намажется. Ну, бог и есть бог. Но у Германа-то бог все же получился такой, у которого давление повышается, кровь из носа идет. Он снял антигероя — чтобы показать, кто на самом деле герой. Герой — это обычный человек. Я, может быть, говорю пошлые, банальные вещи, но герой — просто человек, который стремится сделать то, что никто не решается сделать.

Раз уж речь зашла про погружение в обстоятельства, в среду, расскажите о городе-замке, который стал декорацией. У зрителя может такое ощущение сложиться, что Герман вас в этот город поселил и оттуда просто не выпускал.

На самом деле так и было, потому что Герман снимал медленно. Не из-за того, что он незнайка или нарочно так делал. Он все доводил до абсолютного совершенства. Декорации могли построить три месяца назад, потом мы туда въезжали, потом мы начинали там репетировать, потом достраивали декорации, потом пришивали пуговицы. Он замечал пуговицу на десятом плане в кадре или какую-то грязь. Да еще грим невероятный в этой картине. Зато ощущение такое, что камера действительно попала в Средние века. При том, что это не реальные Средние века — Герман же их скомпилировал из многих своих ощущений, возникших благодаря живописи, книжкам, архитектуре. Естественно, там есть детали, к которым странные люди придираются: если это Средние века, то почему там курят, откуда розы белые и так далее. Но я даже не отвечаю на такие вопросы. Потому что Герман собирает элементы, соединяет с сегодняшним днем. Все равно мы прекрасно понимаем, что эта планета называется Земля и никуда летать не надо. То, что там нет компьютеров, «Мерседесов» и всех остальных сегодняшних наворотов, людей никак не меняет. Это фантастика, которая происходит внутри нас, внутри нашей жизни, мы сегодня так живем. Мы знаем, что было вчера, и догадываемся, что есть сегодня, но никто из нас не знает, что будет завтра, если события начнут развиваться так, как в этом фильме.

Что же касается замка, то это в Чехии. Но не один замок, а в шести или семи разных городах. Это настоящие средневековые замки, которые мы додекорировали. Добавили только детали, потому что замки-то в идеальном состоянии. Вообще в Чехии, если я не ошибаюсь, около трех с половиной тысяч замков, которые очень хорошо сохранились.

Аркадий и Борис Стругацкие

Расскажите о музыкальном инструменте, на котором ваш персонаж в фильме играет. Это саксофон такой?

Это не саксофон. Духовой инструмент — что-то среднее между кларнетом, саксофоном, флейтой и я не знаю чем еще. Не было задачи сделать инструмент узнаваемым. Я сам, естественно, на нем не играю, на нем играть нельзя было. Он бутафорский. Это кино. Но мелодию, которую я играю, мы придумали, и за нее, могу честно сказать, я горжусь. Я за нее воевал, потому что Алексей Юрьевич все равно хотел «Цыпленка жареного». Я не шучу сейчас.

Я настаивал на том, чтобы в фильме был «Караван» , потому что это вечная музыка, и не только в моем сознании — у меня много друзей-музыкантов. Есть ощущение, что эта музыка была всегда. Она вне моды, она — словно составляющая часть каждого из нас, каждый ее знает и узнает. Она, скажем так, означает Землю. Герман долго мне ответа не давал. Где-то на пятый или седьмой год он согласился. Во всяком случае, когда я изображал, что играю, я просил, чтобы мне включали соло из «Каравана».

С Германом еще кто-то спорил из других участников съемок?

Нет. Могу честно вам сказать, с ним мало кто спорил. Герман такой режиссер. Наверное, я один из немногих, кто спорил, по какому-то своему недомыслию или нервной организации. В основном спорил и ругался Герман со мной.

Когда был ваш последний съемочный день?

Я не могу вспомнить. Могу только сказать, что съемочных дней на этой картине у меня было около шестисот. Они растянулись на годы. И съемочными днями я называю не только те дни, когда мы снимали, но и те, когда абсолютно все было готово к съемкам: я был в гриме и костюме, и мы были на съемочной площадке, будь то павильон или натура. Но мы почти никогда не снимались с первого дня. Вернее, будет враньем, если я скажу, что мы что-то сняли сразу.

Герман репетировал всегда. Это такая профессиональная, специфическая вещь. В этом кино очень длинные кадры. Кто еще так снимал? Наверное, Феллини. Длинные кадры по 100, по 120, по 160 метров. И не просто длинные — еще очень наполненные — и персонажами, и предметами… Поэтому подготовка могла длиться неделями. Иногда месяцами. Наверное, съемки в чистом виде были с 2000-го по 2007-й.

Место съемок фильма «Трудно быть богом». Фото: Сергей Аксенов

При этом ваш персонаж в фильме сколько проживает? Неделю?

Нет, там несколько дней всего.

В любом случае — очень небольшой срок. А вы за то же время семь лет прожили. Вам не сложно было оставаться в роли так долго?

Да нет, я Герману даже благодарен за то, что остался в форме. Может, так бы и без него было. Может, это моя конституция такая. Но я все время должен был быть готов. Поэтому я мало менялся в период наших съемок, плюс он же меня провоцировал, говорил: «Ну вот, если бы у тебя были мышцы...» А я астенического сложения, я худой. Знаете, когда люди начинают качаться, они должны есть побольше, чтобы мышечная масса росла, у меня же совершенно не в коня корм. Мне для того, чтобы прибавить полкилограмма веса, приходилось творить чудеса. Я по два-три раза в день ходил в зал в течение двух лет. Слава богу, что остались эти труды на пленке: в фильме есть две сцены, где все видно. Герман говорил: «Вот здесь ты должен быть как этот, ну ты его знаешь, артист, как его…» Я говорю: «Шварценеггер». Он: «Да нет». И имел в виду он Сильвестра Сталлоне. Ну я ему в ответ: «Как Шварцнеггер, наверное, не смогу, но как Сталлоне – попробую». И сделал ему этого Сталлоне. Самое смешное — когда мы сняли сцены, где я, что называется, топлесс, я бросил заниматься с радостью и ровно через пять дней был такой же, как до тренировок двух- или трехгодичных.

У фильма несколько раз название менялось. С чем это было связано? И на каком бы лично вы остановились?

Хотите честно — могу сказать. Дело в том, что все, к чему прикасался Алексей Юрьевич Герман, становилось его собственностью. Он по натуре был такой. Это его кино, его декорации, его люди. Он абсолютный феодал, в хорошем смысле слова, это его царство. И произведение «Трудно быть богом» тоже стало его. Они со Светланой Кармалитой его переписали, поэтому он ужасно ревниво относился к фильму. Не хотел отдавать то, что он сделает, Стругацким. И поэтому несколько лет картина называлась «Что хотел сказать табачник с Табачной улицы», почему-то вот так вот он хотел выпендриться. Потом — «Хроника Арканарской резни». Подходит больше, скажем так, и мне вообще очень нравится слово «хроника». Но при этом я единственный, кто боролся за название «Трудно быть богом» годами. И еще при жизни Алексея Юрьевича я победил. Я его убедил, что это вообще одно из лучших литературных названий в мире. Ну действительно, мы привыкли к «Гамлету», или «Отелло», или «Вину из одуванчиков». И «Трудно быть богом» — такое же привычное, и оно идеально подходит к произведению. И я его убедил. Я счастлив, что картина называется «Трудно быть богом». Потому что с другим названием это была бы игра в прятки.

Светлана Кармалита и Алексей Герман. Фото: Алексей Даничев / РИА Новости

Вы же были на премьере картины в Риме?

Да.

Как публика реагировала?

Не знаю. Я вам опять-таки скажу правду: первый раз в готовом виде картину я посмотрел вместе со зрителями в Риме, до этого я ее не видел. Я видел ее в процессе монтажа, на озвучке, но с музыкой, шумами, титрами и со всем-всем-всем, включая отрегулированный цвет, я ее не видел. Поэтому я внимательнее на экран смотрел, не до зрителей было.

Получается, вы в данном случае зрителем и были. Расскажите о вашей реакции.

Моя реакция… Я не могу вам сказать про реакцию на фильм, я вам скажу лучше про реакцию на себя. Это первое кино в моей жизни, в котором я не отношусь к персонажу, которого я играю, как к себе. Обычно, когда я смотрю свои фильмы, я всегда слежу за собой и вижу, где и что я сделал то или не то. А здесь вообще не было желания проверить себя. Все-таки Алексей Юрьевич очень много в меня вложил, сделал из меня совершенно другого меня. Я, наверное, там фифти-фифти, половина на половину, и вторая половина — это Герман. Были сплетни в двухтысячных годах, что я играю Путина. Вроде как Герман снимает кино про Путина. Потом-то уже, года через четыре, я понял, кого играю, — до этого я все не понимал, чего Герман от меня хочет. Я понял, что играю его. Я играю его реакции на все, что на этой планете происходит.