В «Современнике» предпремьерная суета, хотя премьера, как таковая, не объявлена. В первый весенний день здесь сыграют один из лучших спектаклей театра «Играем Шиллера», который слетел с афиши после ухода Елены Яковлевой. Теперь роль мятежной Марии Стюарт будет играть Чулпан Хаматова.

«Играем Шиллера» — первая российская постановка Римаса Туминаса, поставленная им в «Современнике» в последний год ХХ столетия. Роль Елизаветы была отдана Марине Неёловой, её противницу Марию Стюарт играла Елена Яковлева, и, может быть, это была лучшая роль актрисы. Поэтому в первую очередь я спрашиваю Чулпан:

— Тебе не страшно выходить после Лены? Все помнят её Стюарт: то ли женщина, то ли птица ходила по сцене...

— Мне страшно по трем причинам. В первую очередь — это спектакль Римаса, я с ним никогда не работала. Вторая — рядом быть с чудесной Мариной Неёловой. И в третьих — это прекрасный спектакль. Но здесь такое удовольствие прикоснуться к этому материалу, что я плюнула на свой страх. Я ожидаю любую реакцию, вплоть до пошлого сравнения, тем не менее… При том малом количестве репетиций я готова.

Репетиций было мало, всего пять. Я видела этот спектакль в самом начале, а потом уже в записи. И то, что я видела в первый раз, меня потрясло, ощущение чего-то невероятного. Понравились тогда и Лена, и Марина. А спектакль в записи был другой. Я даже его не сразу узнала. Он у меня оставил много вопросов, на которые я хотела бы получить ответы. С чем это связано — время подошло, и спектакль изменился? Всё дело в видео? Или актрисы его под себя подминали?

— Но мне-то кажется, что Мария Стюарт по характеру тебе очень подходит — ты такой же боец.

— Не знаю… Пока мне не чего особенно сказать. Я только понимаю, что роль не рождается за пять репетиций, тем более в такой жесткой театральной форме, какая есть у Римаса. Я прочитала о ней всё, что нашла в Интернете. Даже на немецком языке.

— У тебя хороший немецкий?

— У меня плохой немецкий, но я прочитала все свои сцены. Римас поставил даже не Шиллера, а срез, сектор одной темы, разобранной достаточно подробно. Она была красавица, даже по сравнению с портретами Елизаветы. Ещё мне помог Бродский со своим посвящением Марии Стюарт. Страх пока один — забыть текст, который белеет в глазах и куда-то растворяется. Но, может, потому что это мой родной театр, я надеюсь. Я вижу, как мне все пытаются помочь. От этого страх уходит и обостряется азарт.

— При таком жестком графике ты успеваешь работать в своем фонде? Что там нового?

— Да всё хорошо. 4 марта у нас будет большая акция. Все готовят её, меня не трогают, берету, наверное. Мы дышим.

— Год назад, извини, что напоминаю, произошла омерзительная история на «Нике» (спровоцированная г-жой Собчак). И на тебя, так же как и на Женю Миронова, буквально набросилась социальная сеть, оппозиция с обвинениями: вы обслуживаете власть, ваши фонды — спекуляция. Я помню, как ты переживала. Теперь всё прошло?

— Пусть это будет на совести людей, которые могут так легко вешать на других людей ярлыки. У меня никогда рука не поднимется. Переживать, что есть такие люди, я не буду. Это присутствует во мне, но теперь уже не ранит. У меня они не вызывают уважения. Чтобы перестали о тебе говорить, надо, чтобы ты перестал что-либо делать. Или делал, но только для себя, любимого. И всё будет в шоколаде.

— Мне кажется, за этот год у многих произошла переоценка событий. За год диаметрально поменялись мнения.

— Судя по отголоскам — не очень.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что получаю письма и вижу, как люди постарались их принести в театр, чтобы они до меня дошли. Что в них? Ну, например, мне предлагают сжечь себя, нецензурная лексика в этих письмах. Мне кажется, что это спланированная акция. Но это настолько же нелепо, насколько и объяснимо.

У меня вчера была прекрасная встреча с Юрием Норштейном. И он мне рассказал, как очень давно, в перестройку, в Доме кино собрались люди, какое-то мероприятие, даже не важно, с чем связанное. И на сцену вышла дама абсолютно советского вида — какое-то кружевное платье, орден на груди. Она стала искренне говорить, что не знала всех ужасов строя, которому она служила так много лет. Ей даже не дали договорить, её освистали и согнали со сцены. «И вот тогда я понял, что ничего не изменилось, — сказал мне Норшнтейн. — Человек не интересен никому. Душами владеют другие мотивы. В стране идут тектонические сдвиги. И забывают о человеке». Это к нашему разговору о переменах во мнениях за год. В мире много несправедливости. Так что по сравнению с тем, что бывает, мои переживания — капля в море.


Обсуждение закрыто

Вход на сайт