В Третьяковской галерее открылась выставка "Федор Матвеев. Путешествие по Италии". На первой ретроспективе одного из основоположников русской пейзажной школы, приуроченной к его 250-летию, собрали около 80 картин и рисунков из Третьяковки, Русского музея, Эрмитажа, ГМИИ имени Пушкина, Национального художественного музея Белоруссии, музеев Иванова, Иркутска, Новгорода, Рыбинска и частных коллекций. Их рассматривала АННА Ъ-ТОЛСТОВА.

"Между нами сказать, очень сух и все пишет без натуры, а с самых дурных рисунков",— писал Сильвестр Щедрин родным из Рима в 1818 году про старика Матвеева. Этим критическим взглядом молодого романтика на старого классициста вплоть до недавнего времени все и смотрели на матвеевское искусство. Александр Бенуа вскользь обругал его "отвратительные римские ведуты". Кажется, один лишь Алексей Федоров-Давыдов, главный специалист по русскому пейзажу, отдавал ему должное как "наиболее крупному и типичному" мастеру русского классицизма. В общем, первую персональную выставку Федор Матвеев (1758-1826) заслужил лишь к 250 годам.

Сразу при входе висит большая гуашь "Пейзаж с руинами замка и водопадом" — как синопсис все матвеевских мотивов: ничего помимо модных тогда руин и водопадов он не писал. Все его пейзажи построены по одной театральной схеме, где деревья или скалы первого плана раздвигаются, подобно занавесу, чтобы открыть вид на сцену с Колизеем, Форумом, Лаго-Маджоре или водопадами в Тиволи. Окрестности Рима, озеро Неми, озеро Альбано, вилла Адриана, Неаполь с Везувием, Сицилия с руинами Сиракуз, Больсенское озеро — те же самые виды, оживляя их разнообразным стаффажем, пастушками и водоносами, стадами и повозками, писали художники всех европейских школ, привлеченные в Италию классицистической ностальгией по прекрасной античности. И Матвеев, бравший по приезде в Рим уроки у самого знаменитого из этих видописцев немца Якоба Филиппа Хаккерта, показал себя мастером вполне европейской руки. Крепко державшей карандаш, отточенный для рисования пиний и кипарисов, и кисть, умело выписывающую каждый листик пышной средиземноморской растительности.

Вот за этот космополитизм его и не любили в России. Вместо того чтобы по примеру других золотых медалистов петербургской Академии художеств съездить в Италию — и сразу назад, он стал первым академическим невозвращенцем. Семен Щедрин, в пейзажном классе которого Матвеев учился, целое десятилетие пропадал в Париже и Риме, чтобы, вернувшись к родным пенатам, озирать императорские резиденции в окрестностях столицы меланхолическим глазом Гюбера Робера. Федор Алексеев после длительной венецианской стажировки приехал в Петербург, чтобы примерить на Северную Венецию образ настоящей, Каналеттовой. А Матвеев как отбыл в Италию в 1779-м, блестяще окончив академический курс, так и не возвратился. Он с тех пор вообще нигде севернее Берна не был, творил под благословенным небом Италии, подарившим его и вправду суховатой живописи восхитительный животворящий свет.

Вялые попытки репатриироваться Матвеев, кажется, исключительно из вежливости предпринимал: торговался с Академией, прося оплатить его долги, дорогу и дать профессорское место, и даже выторговал звание академика, послав в Петербург с оказией неаполитанский вид (его привезли на выставку из Русского музея). Но на родину не торопился. В Италии пробавлялся заказами, то есть ездил с русскими вельможами в качестве домашнего художника (этакого живого портативного фотоаппарата) писать всевозможные красоты по туристическим местам: с князем Трубецким — во Флоренцию, с князем Вяземским — по северу Италии и в Швейцарию, с князем Юсуповым — в Турин. А про то, что "пишет без натуры", Сильвестр Щедрин, конечно, наврал. Просто эту и без того прекрасную натуру он облагораживал композициями и мотивами, почерпнутыми у великих: тут подпустит лорреновских барашков на море, там построит пуссеновскую мизансцену. Даже никогда им, не бывавшим в Финляндии, не виданный "Водопад Иматра" Матвеев остроумно аранжировал на манер северян, малых голландцев.

Как он жил на "родине искусств", сумел ли кроме русской аристократии сблизиться с собравшейся там европейской аристократией духа, увы, неизвестно. Есть лишь туманные архивные сведения, что в 1799-м Матвеева арестовали в Риме за связь с организацией, выступавшей за независимость Италии. Все-таки итальянский воздух способен вскружить голову даже самому сухому классицисту.