«Что это за собака такая!»

— Ваша мама — одна из самых загадочных, неповторимых и лучших актрис второй половины ХХ века. Вы-то сами ее разгадали?

— Вот сейчас я поняла, что мама действительно для меня была и остается загадкой. Ну а для всех тем более. И не потому, что мне всегда хотелось ее разгадать или понять... Наоборот, мне очень нравилось, что она такая недоступная, даже для меня. Так всегда было. Не потому, что она мне мало любви давала или заботы, как раз этого было очень много. Но я до сих пор помню свои первые ощущения детства: она для меня была каким-то светом, а я на нее смотрела со стороны. То есть не как на маму, которая должна быть близкой, даже подругой... Такой для меня была моя бабушка, мамина мама. А в маме было что-то далекое, и я даже при всем уважении и любви ее чуть-чуть побаивалась. Может, я ее не понимала? Это, наверное, от ее ролей, которые я еще с детства смотрела. Они же откладывают свой отпечаток, шлейф какой-то необыкновенности. Но при том я видела, как все кругом ею восхищались. Хотя и страдала из-за этого. Когда мы, например, куда-то ехали, или просто отдыхали, или шли по улице, то этого было очень-очень много.

— И как она переживала взгляды, всхлипы, восторги?

— Вы знаете, несмотря на многочисленные слухи про мамин сложный характер... Нет, все это было, конечно. Но много и неправды. Что касается характера, его жесткости, то это все о творчестве, мама всегда отчаянно отстаивала здесь свои позиции. Она и сама говорила, что у нее с юности был уже свой режиссерский взгляд, который она потом воплотила. Ну, может быть, не полностью.

— Вы имеете в виду фильм «Чайка» по Чехову?

— Да, «Чайка» и еще спектакль, который она поставила на сцене под крышей Театра Моссовета «Когда пройдет пять лет» по Гарсиа Лорке. А что касается непосредственного общения с людьми, со зрителями, то мама всегда была и сейчас остается очень доброжелательным человеком. Сколько мы вместе ездили, она никогда не вела себя как звезда, не запрашивала несусветных райдеров.

— Вот она такая доброжелательная, но интервью же не дает?

— Не дает интервью не из-за того, что ей не хочется. Это все сложно. Понимаете, сейчас совсем другое время и другое состояние здоровья. А раньше мама давала интервью и довольно много. Вы знаете, в связи с маминым юбилеем мы готовим книгу о ней, она скоро выйдет, и книга как раз будет основана на ее интервью. Сама мама никогда не соглашалась про себя что-то писать, тем более когда речь шла о мемуарах, воспоминаниях.

— Почему же вы с детства воспринимали Маргариту Борисовну по ее ролям? Она разве не была домашней, просто мамой?

— Конечно, была! Но я очень хорошо помню, как бабушка по телефону все говорила: «Собака на сене, собака на сене...» И не могла понять, что это за собака такая. Потом выяснилось, что речь идет о моей маме и о фильме, где она сыграла. И, конечно, вид мамы в кино, такой красивой, необыкновенной, ее очень возвышал в моем восприятии. А когда она приходила домой, то была совсем другая. Но всегда относилась ко мне с душой и с большой любовью.

— Ну расскажите хоть немного о другой Тереховой.

— Когда я была маленькой, то от мамы отвыкала. Больше привыкла к бабушке, даже ее мамой называла. А когда мама приезжала, поначалу это было как-то необычно. Она и говорила: «Боже, ты не мой ребенок, ты Галин ребенок. (Мою бабушку Галей зовут.) Так что мне надо обязательно родить еще одного». Она очень этого хотела, поэтому мой брат Сашка стал желанным. И, когда он родился, мама, конечно, была абсолютно счастлива. Она и меня очень любит, но Саша для нее — свет в окне. Мама никогда не была мне подругой, но всегда другом. Я могла с ней посоветоваться о том, что касается творчества. Хотя личную жизнь, честно признаюсь, она никогда со мной не обсуждала, и я почему-то тоже. Я спрашивала ее каких-то советов, она мне отвечала на это: «У тебя, Анечка, больше опыта в личной жизни, чем у меня. Так что сама разбирайся». Вот так мы и жили.

— Но разве ваш личный опыт не похож на тот, что пережила мама? И у вас, и у нее ранний брак, быстрое рождение ребенка, потом развод...

— Ну что вы, у меня все как раз совсем наоборот. (Смеется.) Мама по жизни всегда была творчески недосягаемой. Она и сейчас такая. Она никогда не являлась ни бытовой актрисой, ни бытовым человеком. Вот я, например, да, люблю свою профессию, творчество, но и очень люблю то, что касается моего дома, быта, личной жизни.

— А мама выше быта?

— Да! Но не потому, что она все это презирала. Кстати, мама всегда прекрасно готовила, очень любила застолье с друзьями, с нашей семьей, особенно когда были живы мои бабушки двоюродные. Но ей просто физически на все не хватало времени. Например, какие-то счета бытовые — она не могла в это вникнуть.

— А в магазин ходила?

— Конечно. И в очередях стояла. Во-о-т с такими сумками приходила. Она всегда любит покупать много. Хотя в последнее время мы ее от этого отучили. Я говорю: «Мам, давай мы уже теперь все это взвалим на себя, не надо тебе». Но иногда она все равно чего-то прикупает, ей нравится. А раньше, знаете, она возила с гастролей книги чемоданами. У нее огромнейшая библиотека! Помню, в начале 90-х мы с мамой участвовали в каком-то фестивале, а тогда было очень трудно и с едой, и с деньгами, и со всем остальным. И там нам подарили стиральную машину «Малютка». Мы ее притащили в Москву, причем сами. А еще подарили какое-то безумное количество еды: мясо, ветчина, сыр... Конечно, было безумством везти все это из другого города, но мы везли. «А что делать? — говорила мама. — У нас дети». У нее Саша тогда еще был маленький, у меня Миша и того меньше. Но в основном, конечно, у мамы на первом месте творчество. И если ей нужно было прийти и сесть с книгой, а не готовить, то она, конечно, забывала о еде.

— А вы, дети малые? Бабушка готовила?

— Мне — бабушка, а Саше другие помогали — няни, просто добрые люди. Маме, кстати, всегда помогали и сейчас тоже помогают.

«Я никогда не могла с мамой жить долго»

— Это кто, поклонницы?

— Сейчас уже, конечно, не поклонницы, а раньше были. Такие любящие, искренние. Но я все-таки никогда не могла рядом с мамой жить долго.

— Почему? Она часто находилась в нервном, напряженном состоянии?

— Я была в нервном состоянии. Знаете, мама такой человек, что с ней невозможно быть спокойной. И даже сейчас.

— Может, она вас и не замечала, готовясь к очередной роли?

— Она меня всегда замечала. Мы с ней хорошо общались. Хотя, конечно, были какие-то трения. Но я никогда не чувствовала себя самостоятельной рядом с ней. Всегда была зависимой. И если мы спорили, ее решение оставалось главным.

— Она вас так подавляла?

— Нет, просто она была такая. А сейчас, кстати, совсем другая, это очень смешно. Я всегда думала: да, вот мама, я ее люблю бесконечно, восхищаюсь и уважаю ее. Но мы всегда с ней на дистанции. Я думала, что так будет всю жизнь. Когда она несколько лет назад снимала «Чайку», я боялась: как же она со мной поступит как с актрисой, опять будет давить? Но ничего подобного, мама меня совсем не выделяла из группы. Это было мудро с ее стороны. Она вообще смотрит за всеми моими ролями, подмечает такие нюансы, о которых я и не подозревала, очень тонко оценивает.

— То есть по творчеству она вам может дать такие нужные советы, а по жизни уже нет?

— Она мне всегда хотела помочь, хотела, чтобы я была счастлива. Но так бывает, мы не настолько были близки... Может, что-то было упущено с ее стороны. Меня часто спрашивают: «Ну как же вы жили, такая бедненькая?» Ничего я не бедненькая, мне хватало бабушкиной любви, особенно в детстве. И я всегда понимала, что маме это нужно, иначе она была бы другой.

— Знаете, после ее Миледи в «Трех мушкетерах» у людей возник образ Тереховой как довольно холодного человека.

— Может, для кого-то она и была холодна, но для меня всегда очень открыта, особенно если мы куда-то ехали вместе. Я помню, как она на ночь меня укладывала... Может, ей самой в ее юности, молодости не хватило какой-то теплоты, которую она мне недодала, и когда мне уже было 8, 10 лет, она хоть как-то попыталась эту нежность отдать. Она меня гладила, рассказывала какие-то интересные истории, читала вслух. Мы очень много с ней смеялись вместе. Когда куда-нибудь ехали вдвоем, то либо с нами была какая-то ее приятельница или подруга, либо мы там с кем-то знакомились. И нам всегда было хорошо.

— А казалось все-таки, что она была нервная и замкнутая.

— Иногда, конечно, была. С таким ритмом, с каким она жила, вообще мало кто может справиться. Да, маме было тяжело, но если мы ссорились, то никогда долго друг на друга не обижались, не дулись, не молчали друг с другом, как некоторые. Но когда мы с мамой вместе выступали в концертах, помню, на первых порах мне с ней всегда было очень трудно выходить на сцену. Потом уже привыкла, осмелела. И даже наслаждалась, когда видела, как она все это делает.

«Что она себе позволяет, эта молоденьая!»

— А вообще можно Маргарите Борисовне возражать, переубедить ее в чем-то?

— Сейчас можно. А раньше — нет. Но у мамы всегда было несколько близких людей, к мнению которых она прислушивалась. Прежде всего Тарковский, конечно.

— Она — абсолютная актриса Тарковского еще и потому, что у нее очень высокий IQ. Это же видно через экран.

— Конечно. И еще Завадский маму очень любил, я знаю, что в театре даже ее из-за этого ревновали. Он маму всегда выделял. Она там Сонечку Мармеладову играла, еще в спектакле «Цезарь и Клеопатра» с Пляттом.

— А с Раневской у нее какие были отношения?

— Раневская к ней относилась по-матерински. Как-то мама, еще студентка, ее спросила: «Фаина Георгиевна, а вы когда-нибудь забываетесь на сцене?» И та ей ответила своим знаменитым басом: «Голубушка, если бы я забывалась на сцене, я бы свалилась в оркестр». Вот так они познакомились. А потом мама играла ее внучку в знаменитом спектакле «Дальше тишина». Мама очень любила эту роль, а Фаина Георгиевна очень любила, когда мама играет. Но один раз, когда мама возвращалась со съемок, задержали самолет. Она позвонила в театр и сказала, что опаздывает к началу. Тут же стали готовить другую актрису и всем об этом объявили. Фаина Георгиевна рассердилась: «Как же так, что она себе позволяет, эта молоденькая?» Но все равно мама успела приехать к самому началу, ворвалась в гримерку, а там другая актриса натягивает ее джинсы, которые ей не налезали. Мама же всегда была очень худенькая. Быстренько оделась, и с Раневской они встретились уже на сцене. Та посмотрела, оценила и минут 15 играла мимо нее. Наказывала. Потом простила, конечно. Когда Завадский дал маме главную роль в «Живом трупе», она была в положении, как раз я должна была родиться. И мама отказалась. Раневская подошла к ней: «Ну как же, у вас только карьера начинается?» «Фаина Георгиевна, я очень хочу ребенка. Неужели одна человеческая жизнь не стоит каких-то ролей?» — ответила мама. «Ну, тогда, Риточка, вы, наверное, правы», — согласилась Раневская.

— Получается, вашу маму все так любили... И все-таки в театре случалось, наверное, разное? Она же такая непохожая, неподдающаяся, не такая, как все. Белая ворона!

— Она и была такой. Но мы-то говорим о корифеях, а они как минимум умные люди, понимающие. Но были-то и другие, конечно. Мама так и говорила, что всегда шла сквозь. Сквозь сплетни, разговоры, осуждения. Ей было наплевать на все это. Она просто знала себе цену. Конечно, она расстраивалась, но никогда это не показывала. А вот сейчас мама совсем другая стала, такой ребенок. Она радуется всему, что происходит. И всех простила. Сейчас у нее все хорошие и замечательные.

— Когда человек на себя столько берет, он быстро себя сжигает. Нет ощущения, что ваша мама переживает некий надрыв?

— Да, точно, вы правы. Но в отличие от многих других, которые в этом случае становятся какими-то угрюмыми, подавленными, у мамы этого нет. Был, конечно, надрыв. Особенно в тот период, когда мама с ее красотой, талантом должна была перейти от этих своих красивых героинь...

— Вы говорите о возрасте?

— Да. Вот тогда мама захотела уйти в режиссуру. Она даже в «Чайке» не хотела играть, ее уговорили.

— Это боязнь старости, боязнь, что тебя будут видеть не такой, как когда-то запомнили?

— Наверное. И я тоже не хочу, чтобы маму сейчас снимали, о чем-то спрашивали. Ведь по большому счету ничего нового у нее в жизни, к сожалению, не происходит. А может быть, к счастью. Может, это ей и не нужно, она сейчас другая совсем. И я не хочу, чтобы на нее смотрели и говорили: ой, какая она стала. Не хочу, чтобы люди жалели ее: бедненькая, какая она была и какая сейчас. Не хочу!

— Немного о личном можно? Известно, что вы дочь болгарского артиста Савы Хашимова. Ваши родители вместе были недолго, около двух лет. Как вы пережили их расставание, помните?

— Нет, не помню. Потом с папой я встречалась, много. Он был таким красивым, высоким, статным. К сожалению, недавно он ушел из жизни, в январе этого года. Болел, у него был инсульт. В детстве я папу помню только по его приездам. Сама же впервые поехала к нему в Болгарию, в Софию, когда мне было лет 14–15. А он часто приезжал, в основном со своим театром, они давали спектакли во МХАТе им. Горького. Он приходил к нам с бабушкой, дарил подарки, бабушка всегда его вкусно угощала. И никакой обиды у меня на него не было. А когда я приехала к нему и познакомилась с его замечательной семьей, то вообще была счастлива. Там у меня есть младший брат Николай, старшая сестра Яна, дочь папы от первого брака. Она сейчас вообще профессор в Америке. Когда-то мне бабушка объяснила эту ситуацию, и я все поняла.

— А кто же отец вашего брата Саши? Он же носил фамилию отца — Тураев.

— В свое время мама решила не говорить об этом, ну и я тоже. Понимаете, это не мое дело. Мое дело то, что Саша есть, я его очень люблю и он мой брат. А уж если кто-то говорит, что он его отец, ради бога. Если ему это приятно, пожалуйста.

— Но после развода ваших родителей у вас не появился отчим?

— Нет, я даже не представляла, что такое может быть. Хотя сейчас, честно признаюсь, немного жалею, что маме не встретился такой человек, который мог бы с ней быть рядом, именно в эти годы. Наверное, это должен был быть такой мужчина, который понял бы ее как никто другой. Мама сама как-то сказала, что неправильно относилась к мужчинам. К ним надо относиться как к детям, добавила она. Да и не каждый решился бы стать ее мужчиной. Мало кто бы решился.

— Ой, хватит о грустном. Хотите развеселю? Ведь ваша мама дважды снималась с Боярским. Тот еще мужчина! Тоже слухи ходили? Уж очень красивая пара!

— Михаил Сергеевич попал в «Собаку на сене» именно благодаря маме. Она очень хотела, чтобы он Теодоро сыграл.

— Он там все время смотрит на нее снизу вверх.

— Но это по роли.

— Не только по роли. Видно, что и по жизни.

— Может быть. Там же в «Собаке на сене» мама должна была ему наносить пощечины и била по-настоящему. Потом Боярский сказал, что это у него было вообще первый раз в жизни, когда его бил кто-либо по лицу, тем более женщина. Он просто был в шоке. Потом отомстил ей в «Мушкетерах» при помощи кнута, помните? Он так нервничал на съемках, что мама позвала его: «Миша, ну хочешь, ударь меня. Может быть, тебе будет легче от этого?» У них были очень высокие отношения.