«Тебя встречают по одежке, а это неправильно»

— Игорь Николаевич, дома вас не застанешь: сегодня вы играете спектакль в Питере, на следующий день вас отвозят на спектакль в Тверь, ночью привозят обратно, а уже утром — съемки. Что за темп такой, для чего вам это нужно? Остановиться не можете?

— Нормальным людям это кажется чем-то ненормальным, зато для нормальных людей в нашей среде эта ситуация вполне нормальная.

— А в вашей среде есть нормальные люди?

— Ну да... Хотя, может быть, со стороны они выглядят не совсем так... С самого начала, закончив институт, нам чудом удалось сделать театр пантомимы, которым руководил Александр Александрович Румнев, преподававший этот предмет во ВГИКе. И вот, сыграв первый спектакль в Москве, мы отправились на гастроли и три месяца кочевали по стране: были в Киеве, в Черновцах, на Западной Украине, в Тбилиси, Крыму.

— Понятно, вы с самого начала почувствовали, что такое быть бродячим артистом.

— Да, это норма жизни. Были же еще картины, съемки, на которые надо было летать, возвращаться. Это обычная составляющая профессии.

— Но в этой профессии есть материальное и творческое. Как найти эту гармонию, золотую середину и не свалиться в халтуру за деньги?

— Чего ж греха таить, материальная составляющая присутствует. Я же человек семейный, и у меня есть ответственность перед семьей.

— Семья-то большая?

— Ну, достаточно большая: жена, сын, невестка, внучка.

— И они все на вас рассчитывают?

— По-разному. Пока были живы родители, они нас опекали. А потом, когда ты переходишь черту, остаешься уже один на один, там эта ответственность на тебя возлагается. Здесь речь не идет о том, что деньги надо лопатой грести, просто поддерживать какое-то нормальное привычное состояние.

— Глядя на вас, никто никогда в жизни не скажет, что вы гребете деньги лопатой. У вас это скорее всего и не получится. Не знаю, насколько ваш экранный образ соответствует жизненному, но кажется, что вы очень интеллигентный, мягкий, скромный, глубокий и умный и никогда не позволите себе шиковать. Я прав?

— Спасибо за комплимент. Но ведь раньше, в советские времена, очень важно было как-то выглядеть, одеваться прилично. Не богато, но прилично. Это, наверное, тоже составляющая профессии: надо уметь носить костюм. Ну а вкус к каким-то хорошим вещам у меня есть.

— Да, костюмов тогда было немного, но даже тот единственный надо было уметь так носить...

— Это все мои учителя. Румнев любил говаривать, что не настолько богат, чтобы носить дешевые костюмы. Помню Михаила Ильича Ромма, у которого я учился: он всегда ходил в тройке, при галстуке. И в то время это было для меня эталоном. Я тоже долго ходил в пиджаках и костюмах с разными галстуками. Так мне хотелось.

— Это в советское время. А сейчас?

— А сейчас, когда проблем особых нет, что носить, что покупать...

— Серьезно? У вас с этим нет проблем?

— Ну а какие проблемы? Можно пойти и купить.

— У кого на это есть деньги.

— Когда раньше мы попадали за границу, держа в кулачке суточные, судорожно высчитывали, кому что привезти, какие подарки. Это было приятно, и до сих пор у меня такая привычка сохранилась. Но зачем покупать вещи, которые стоят больших денег. Ну посчастливилось тебе, ты облачился в какой-то миллионерский прикид... Но ты же не миллионер. Тебя встречают по одежке, а это неправильно. Но все это никакого значения не имеет.

 

	фото: Наталия Губернаторова

 

— Да, имеет значение другое. Вот вы считаете себя русским интеллигентом?

— Я не задумываюсь и не теоретизирую по этому поводу. Но у меня перед глазами есть люди, на которых я привык равняться. Чрезвычайно важную роль в моей жизни сыграл мой учитель Ромм, другие педагоги по мастерству — Румнев, Бендер, Ирина Александровна Жигалко. Может, и у них случались какие-то поступки компромиссные, но я не хочу даже вдаваться в подробности. Они для меня были эталоном. И когда у меня возникали моменты выбора, я всегда мысленно думал, что они мне скажут.

— Например?

— Ну это не бог весть что. Я закончил режиссерский факультет, снял несколько картин. Когда я снял свой первый фильм, мне сказали, что нужно пойти в ЦК комсомола, поговорить, попросить там первую категорию. А ведь это очень важно: от категории зависели постановочные, премиальные. Вроде речь шла о людях, они работали, и я совсем было уже согласился пойти... Но не смог. Ну не мог я этого сделать.

— Вы не умеете просить в принципе? Для вас это унизительно?

— Конечно. Ты сделал, так пускай оценивают то, что ты сделал, в конце концов.

— Но ведь за вами стояли люди! Так разве нельзя в чем-то даже унизиться, но не для себя же, для других?

— Есть такое чувство: органично-неорганично. Да, можно пойти, но не факт, что они бы откликнулись. А стыда натерпишься. Но я не к тому это говорю, что вот, мол, какой замечательный поступок совершил. Просто всегда в подобных случаях я думаю: а как бы это оценили мои учителя. Ведь Михаил Ильич Ромм был для меня в этом смысле безупречным человеком.

«Сейчас с моралью большие проблемы»

— Ну а как бы Ромм оценил ваши работы в сериалах? Вот случайно я, переключая каналы, наткнулся на нечто невообразимое. Там играл замечательный народный артист. Но что он играл... Просто ужас. Было его жалко, но и понятно, что он это делал только ради гонорара.

— Не могу я в кого-либо кидать камень. Может быть масса всяких привходящих обстоятельств. И у меня такое было. Попросили приехать на пробу и там же дали почитать сценарий. Я прочитал и понял, что сниматься не буду, не то что пробоваться. Но там же на площадке были люди, которые меня уже ждали. Тогда я сказал: «Хорошо, я подыграю, все сделаю и уеду навсегда, извините». Да, тут можно так попасть... Сейчас с моралью большие проблемы, и как тебя могут обвести вокруг пальца, предугадать невозможно.

 

	Из фильма “12 стульев”.

 

— А были ли фильмы с вашим участием, когда вы смотрели их и даже не понимали, что это, кто это?

— Это другие вещи. Но кино — не театр. Вы работаете, снимаетесь, а потом все это монтируется, какие-то куски выбрасываются. Тем более что в нынешние времена такие вещи иногда и от режиссера-то не зависят, только от продюсера. Так что все может быть.

— Это философский подход к жизни.

— Но если ты на что-то соглашаешься, то делать это должен качественно. Могу сказать, что у меня нет такого пренебрежительного взгляда на сериалы, ведь сегодня кино в таком жутком состоянии...

— Уже 20 лет как в жутком. Хотя сейчас, правда, лучше, чем в 90-е.

— Нет, я этого не могу сказать, я в 90-е тоже много снимался. Проблема в прокате. Ведь говорят иногда: ах, это люди не поймут, а значит, картина не окупится. Но вот приходит кому-то в голову снять классику, советскую или русскую, и вдруг рейтинги подскакивают, а все с удивлением говорят: надо же. Так что интерес есть, и не надо кормить людей этой попсой.

— Но кормят и кормить будут, потому что попса все равно лучше продается.

— Ничего подобного! Не верю я в то, что попса востребуема. Хотя, посмотрел тут недавно какой-то правительственный концерт, где в зале сидели государственные люди. И что было на сцене? В советские времена все-таки старалась держать какую-то марку.

— Ну да: Зыкина, Магомаев, ансамбль «Березка»...

— Это же были классные, высокохудожественные номера. Это было искусство! А сегодня я наблюдаю эти лица, которые частенько вижу в программе «Время», а на сцене та же попса. И эти кремлевские чиновники на нее, как это принято сейчас говорить, ведутся. Им это нравится, понимаете? Так не надо путать их с большинством зрителей. Есть же еще канал «Культура».

— Который очень мало смотрят — только мы с вами, да еще два-три зрителя.

— Тем не менее мне кое-что удается. Я же много езжу, играю спектакли в разных городах. Я вижу, сколько народу в зале. К нам в театр приходит молодежь, смотрят Достоевского, Чехова...

— Вам повезло, у вас в жизни есть кино и театр. В театре вы полностью востребованы, играете серьезную драматургию...

— Я сейчас говорю о другом. Перед тем как выходить в «Нелепой поэмке», где мы играем три главы из «Братьев Карамазовых» (первую половину ведет Коля Иванов, играющий Ивана Карамазова, а потом выхожу я — Великий Инквизитор), я могу посмотреть, что происходит в зале. Я вижу лица людей слушающих, внимающих, молодые лица, они сидят и сложнейший материал воспринимают. Так что не надо нам вешать лапшу на уши, потому что есть люди, которым это нужно.

— Но они всегда в меньшинстве.

— Да, но именно эти люди двигают вперед страну.

— Так есть еще массовка, которая двигает страну в другую сторону. И интересен им не ваш театр, а то, что видели политики на том правительственном концерте.

— Не знаю... Где-то я прочел, что сейчас опять в рок-музыке появляются протестные группы. Нужно задуматься об этом. Мне кажется, мы стремительно приходим к поздним советским временам. Это очень чувствуется. Когда-то, в то советское время, я видел, как на Тверской перед магазинами мыли тротуар с мылом, шампунем, а сегодня дождаться ответа от продавца магазина, куда вы приходите, невозможно. Он занят собой и отмахивается от вас как от назойливой мухи.

 

	“Не может быть!”

 

— Подождите, это же в советское время было, когда продавщица кричала на очередь: вас много, а я одна! Разве сейчас не по-другому?

— То же самое! Если месяц назад я приходил в магазин и со мной еще как-то разговаривали, то сейчас пришел лампочки купить — он на меня ноль внимания, фунт презрения. Я ему: «Скажите, пожалуйста...» А он: «Вы что, не видите, я занят!»

— И что вы отвечаете на это хамство? Молчите в тряпочку?

— Нет, не молчу, а говорю: «Вот и замечательно, опять советские времена настали». Неужели эти вроде молодые люди на понимают, не видят, что это такое? Вот сколько лет нашим главным?

— Путину — 59 будет, Медведеву — 46.

— А теперь посмотрите: если Путин останется на два срока, что это будет?

— Леонид Ильич Брежнев.

— Если ничего не произойдет за это время, если нефть будет держаться в той же цене. Странная вещь, они не смотрят вперед и почему-то думают, что их это не коснется.

«Так я непьющий, а уж тогда тем более»

— Согласен. Но мы далеко ушли от вашей профессии. Вот есть Лариса Долина, она для души поет джаз, а попсу — для денег. Конечно, у вас другая ситуация, и нельзя сказать, что театр у вас для души, а кино для другого. Но вам не кажется, что в кино вас многие помнят лишь по роли голого инженера в «12 стульях»?

— Да, эту роль помнят. Есть какая-то судьба — актерская, профессиональная. Что я могу поделать, если кинорежиссеры не видят меня в главных ролях. И эту ситуацию переломить я не могу. Но то, что мне предлагают, я же могу сыграть на определенном уровне. Значит, и надо это делать. А хорошо это или плохо? Думаю, что нормально.

— Я вспоминаю, как вы там стоите голый, в этой пене, с такой согбенной фигурой. И этой фигурой столько сказано об этом инженере.

— Прежде чем снимать эту сцену, мы с Леонидом Иовичем Гайдаем долго репетировали, проходили всю хореографию этого кусочка, от чего-то отказывались, что-то оставляли. Вся эта сцена на лестнице снималась целый день.

— И вы все это время были в таком интересном положении?

— На репетициях нет, а в дублях, конечно, был. Это же классика.

— Да, у Ильфа и Петрова действительно был голый инженер, ничего не поделаешь.

— Сегодня в такого родах сценах вообще ничего удивительно нет. А в те времена... Это зависит от того, как сделать, с какой мерой подойти.

— Гайдай вас любил, по крайней мере очень хорошо относился и пригласил в свою «Бриллиантовую руку», где вы запомнились в той самой секундной роли, когда собака куда-то тянет вас на поводке, а Мордюкова кричит на Никулина, что у нас управдом — друг человека.

— Я служил в Театре киноактера, и это была наша обязанность — обслуживать кино. Если предлагали большие роли — замечательно, посчастливилось, нет — значит, нужно играть маленькие. Были в моей биографии и большие роли, но они как-то шли на периферии. Была такая картина «Жил отважный капитан», еще была «Зудов, вы уволены», где я играл Зудова, «Ай лав ю, Петрович», где я играл Петровича.

— Но это все как-то прошло мимо. Зато у Захарова вы снялись в «Мюнхгаузене». Правда, опять роль крошечная.

— Не такая уж и маленькая. Я там играл секретаря у Броневого. Захаров снимал преимущественно своих артистов, а на «Мосфильме» существовала квота для обязательного участия в фильмах артистов Театра киноактера. Наверное, поэтому меня в «Тот самый Мюнхгаузен» и взяли. Правда, потом часть моей роли отдали другому исполнителю.

 

	Из спектакля “Скрипка Ротшильда”.

 

— Ну а вот эту секунду с поводком в «Бриллиантовой руке» сколько снимали?

— Один день.

— И сколько вы получили суточные?

— Два рубля 60 копеек.

— Даже на водку бы не хватило.

— Так я непьющий, а уж тогда тем более... Но картин достаточно.

— Среди ваших фильмов я увидел «Маркиза де Сада». Это что такое?

— Не знаю, как сейчас, но было время, когда «Мосфильм» оказывал услуги американцам. Они приезжали на «Мосфильм», строили декорации (наверное, это было дешевле) и снимали здесь свои картины. Часть актеров была американская, а часть — наша. Вот я там и играл. Это фильм о маркизе де Саде, но я даже не видел, что там получилось, ведь он прошел в Америке. Вся сложность была в том, что роль нужно было играть на английском языке. Играл я там то ли прокурора, то ли адвоката, сейчас уже не помню. Конечно, было интересно сотрудничать, но еще и заработать какие-то деньги. Я не скрываю, в нашей работе есть рутина, но ведь и рутину можно сделать хорошо. «Маркиз» был первой работой какой-то американской режиссерши, и не могу сказать, что она оставила во мне яркий след.

— Конечно, ведь главный режиссер для вас — это Генриетта Яновская.

— Мне всегда с ней интересно, замечательно работать, как и с Камой Гинкасом. И еще, конечно, с Декланом Доннелланом, с которым у нас уже четвертый спектакль.

— Но это все театр. Зато в фильме «Гостья из будущего» вы с козлом подружились, нашли общий язык.

— Ничего там особенного не было, надо было время, чтобы с ними, козлами, познакомиться. Приходят дрессировщики, которые открывают секреты, на ушко шепчут, что надо делать, и все получается. Если потренироваться часа два-три.

— Вот видите, с этими козлами у вас получилось... Ну а в жизни, наверное, когда видите каких-то конкретных козлов, то стараетесь держаться от них подальше?

— Нет, я бы не сказал. Я просто не очень часто с ними пересекаюсь. Вот есть съемочная площадка, театр, и там козлов я не наблюдаю. Есть такой анекдот. Приходит человек в восторге и говорит: «Надо же, какие у нас теперь гаишники вежливые, даже мою фамилию знают». — «А что такое?» — «Ну так он мне говорит: «Для вас же, козлов, тут знак поставлен».

— А еще я узнал, что, оказывается, роль Арамиса в «Трех мушкетерах» дублировали вы.

— Мне не хотелось бы говорить на данную тему. Это ведь всегда болезненная вещь. Видит Бог, я не оттирал никого, так случилось, вынужденно, а объяснять и оправдываться не хочу. Но должен сказать, что, когда зовут что-то подобное сделать, первый вопрос: по какой причине и обсуждалось ли это с исполнителем?

— Игорь Старыгин был согласен, чтобы вы говорили за него?

— Как мне сказали — да.

— Я знаю, что и Смоктуновского в «Маленьких трагедиях» вы озвучивали?

— Там как раз все было нормально. Только я дублировал не Иннокентия Михайловича, а его сына. Это же было в сцене «Скупого рыцаря».

— И все-таки, Игорь Николаевич, какую бы роль, тему вы не согласились бы играть ни за что и никогда? Вот кто-то не играет фашистов, дьявола, просто плохих людей или отказывается раздеваться, лежать в гробу...

— Но это же не повод для того, чтобы не играть. Если нет материала и ты видишь, что все бессмысленно, то нет и предмета для разговора. Ну какая разница, что за человек — плохой, хороший, злодей, важно понять мотив, нащупать болевые точки, выяснить, что за ним стоит. И если понимаешь, что есть за что зацепиться и вытащить это наружу, то какие проблемы?