— Знаю, что вы жару не любите. Может, это у вас из детства идет, когда вы жили в Англии, потом в Швеции. Оттуда, наверное, привычка?

— Нет, это не привычка, это просто свойство организма. Я была маленькая, все время болела, а вокруг говорили: погрейте дочке ножки — и начинали мне парить ножки, дочка становилась беленького цвета, ее вытаскивали из этой ванночки... Потом я белокожая, сразу сгораю. Так что в жару мне плохо. А в любой холод — ради бога. Я снималась на Байкале, фильм «У озера», минус 42 градуса. Замечательно! Все удобства на улице. Но там всем было хорошо.

— А у вас дача есть, чтобы туда уехать и забаррикадироваться от всех этих жарких проблем?

— Есть, но там кондиционер надо делать. А я поняла, что на даче ставить его ни в коем случае нельзя, очень вредно.

— А лес разве не спасает?

— У нас дом в окружении дубов, просто в двух метрах от дома стоят вековые дубы. И у меня все время было ощущение, что там не может быть жарко. Но прошлым летом, когда уже было за 30, просто какая-то Индия получилась, хотя и река рядом. Но все равно такая духота... Так что сейчас я сказала: «Нет, лучше эти деньки я буду в Москве». Хотя за городом, конечно, замечательно. Я вообще очень завидую людям, которые что-то на участке сажают. У меня бабушка обожала землю, у нее там росли какие-то невероятные ягоды, сорта яблок. Одно яблоко весило полкило. Чудо какое-то! Помню, я просыпалась, еще совсем маленькая была, а она уже в пять утра поливала это все из шланга.

— А вы вообще любите уединение?

— Да, люблю. Мне Тонино Гуэрра рассказывал одну притчу. Пошел человек в горы, увидел там старца: «Боже, — спрашивает человек, — как же вы тут живете один, под облаками. Это же ужасно». «Да, — ответил старик, — но зато тут слышно, как падает снег. И еще, молодой человек, я вам должен сказать, что одиночество — это очень неплохая компания». Здорово, правда? Что-то в этом есть! Иногда человек должен услышать, как падает снег. Мы же всё бежим, бежим... А это не совсем правильно.

— Но нельзя же постоянно культивировать в себе это одиночество! Это же страшно.

— Я думаю только о том, чтобы никогда в моей жизни этого не случилось. Я вот играла в картине, тоже по сценарию Тонино Гуэрры, «Белый праздник» с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским. И когда увидела уже снятую одну сцену из фильма, по мне словно каток прошелся. Я долго ходила, просила ее переснять или вообще убрать. Ходила как затравленный зверь, ничего не понимала. Сейчас-то я уже осознаю, что, может быть, это одна из лучших моих ролей, а тогда... Я увидела разбомбленную женщину, отчаявшуюся, одинокую, без всякого будущего, и у меня внутри все кричало: «Только бы никогда со мной такого не было!» Я это полностью с собой соединила. И не хочу, чтобы это случилось не только со мной, а вообще с кем бы то ни было.

— Но при этом вы получили так необходимый эмоциональный психологический опыт. Ведь некоторые артисты не хотят играть негатив, боятся, как бы это не перекинулось на них. Вы к ним не относитесь?

— Единственное, я бы не стала сниматься в каких-то вещах, касающихся Бога, церкви. Наверно, я бы не позволила себе в кадре убить. Не хочу сказать, что это со всеми случается, но то, что человек находится в ауре какого-то негативного притяжения, — совершенно точно. Особенно если для тебя это то погружение, которому учил Герасимов. Мы два года снимали «Тиля», я понимала, что играю женщину, на долю которой выпало столько бед, испытаний, несчастья, смертей. Один человек такого вообще вынести не может. Я к тому времени, по счастью, ничего похожего не испытывала. Но все равно ты принимаешь на себя, через себя, если это всерьез. Вы знаете, начиная с XVI века у меня в каждом столетии есть своя героиня, которую я играла. Такое наслаждение, когда ты можешь обложиться книгами и погрузиться в этот мир, в эти картины...

— Вы говорите про то, что никогда бы не сыграли. Но ведь для искусства вообще нет табу, правда?

— Для искусства — да. Но вот человек играет Христа, Богоматерь. Это я не знаю, какой уровень души, духовности нужен, чтобы позволить себе сказать: «Я это буду играть». Вот что я имею в виду.

— Вы с Сергеем Безруковым на эту тему не говорили?

— Нет, но я бы никогда не ступила в эту сторону, я бы не посмела. А что касается крови, то мне вообще все это не очень нравится. Сейчас ее на экранах слишком много, жестокости, насилия. Не думаю, что это правильно. Но, наверно, это пройдет.

— Так если мы почитаем Шекспира, то там крови как минимум не меньше, чем в сериалах НТВ.

— Кроме Шекспира есть очень много разных драматургов. А если один Шекспир — это беда.

«Белоснежный, очаровательный, с длинными ресницами»

— Наталья Николаевна, а сколько вы вообще королев сыграли?

— Не одну, конечно. Но самое замечательное, что я помню, как моя мама собиралась на коронацию королевы Елизаветы. Вот это красота. 52-й год, Лондон. Я помню маму в платье с сиреневым шлейфом, шляпу с вуалью. И она вместе с отцом собирается идти на коронацию. Мама была тогда совершеннейшая принцесса. Вот в этой красоте тоже ведь что-то есть, и когда актриса оказывается в той эпохе, это тоже какое-то другое познание жизни. Я понимаю, что те люди были совершенно другими, даже физиологически. Ведь ты идешь по коридору и еще долго слышишь шорох шлейфа своего платья. Какие флюиды замечательные.

— А помните Жванецкого: «Ну вот играем XIX век, а фраки носить как-то не получается. Не приучены». То есть люди нынешние и прошлые — это как две разные планеты.

— Конечно. Но нас учили ходить, садиться. Вот «Красное и черное» Герасимова по Стендалю. Колоссальная школа.

— А «Стакан воды»?

— Да, и еще «Маленькие трагедии». Все это разные века, разные эпохи. А в «Тиле» наша художница по костюмам ходила по локоть в краске, потому что она по полотнам Брейгеля пыталась получить цвет костюма. Ничего не было случайного.

— Простите, а вы-то сами считаете себя человеком из другой эпохи? Мне вот кажется, что вы совсем иная, очень чистая и сегодняшний мир для вас некоторым образом чужд.

— Да что вы, нет. Где же он мне чужд, когда я живу сегодня, сейчас, когда у меня вокруг есть радости, горести, смерти, болезни. Я сквозь это прохожу. Другое дело, каким ты после всего этого выходишь и как ты можешь это преодолеть. И можешь ли? Просто я человек, который пытается вокруг себя создавать ауру добра. Я вот по-человечески в агрессии жить совершенно не могу, не могу в этом состоянии играть. И в жизни то же самое.

— А у вас такое было на съемках? Вот хорошо, что ваш муж — знаменитый режиссер Владимир Наумов — и он вас, конечно же, прекрасно понимает. И хорошо, что вы снимались у Герасимова... Хотя он, наверное, был жесткий режиссер.

— Самый жесткий из всех режиссеров, у которых я играла. Он был диктатор. Поэтому роль Лены Барминой в фильме «У озера» стала для меня знаковой, от которой я десятилетия не могла шагнуть куда-то в сторону. Шаг вправо, шаг влево — расстрел, и если бы не Володя, я никогда бы не сыграла то, что сделала потом. И вообще бы артисткой не была. Все бы кончилось давно.

— Но разве Герасимов мог вам запретить сниматься у других режиссеров? Или вы говорите об образе?

— Именно об образе. Я сыграла Лену Бармину, когда мне было 18 лет. Три часа две минуты длится эта картина. Кого она играет? Себя. Все, значит, меня только такой и видели. Я до сих пор это ощущаю. Меня многие воспринимают через роли.

— А вы совсем другая? Неужели у вас есть какие-то недостатки?

— У меня очень много недостатков. И достоинств много. Я верный человек и очень преданный. Не предающий никого из близких мне людей и бьющийся за каждую родную мне душу до остервенения. Это касается родных, четвероногих... Всех. После Наташиной картины (Наталья Наумова — дочь Владимира Наумова и Натальи Белохвостиковой, режиссер. — А.М.) осталась лошадь, которая была брошена. Она же меня разбила страшно.

— Какой картины?

— «Год Лошади — созвездие Скорпиона», это ее первый фильм. Сейчас, кстати, я снялась у нее в картине «В России идет снег», где сыграла пьяницу, битломанку, единственного пожарного в городе, очень несчастливую женщину. А лошадь... В последний съемочный день, приревновав меня к Калныньшу, она взяла меня за плечо и бросила под копыто. А мы снимали счастливый солнечный финал. Я мало соображала, но через несколько месяцев, когда поняла, что прихожу в себя, первое, что спросила: где он, этот белоснежный, очаровательный, с длинными ресницами? Когда мы снимали эту картину, продюсеры говорили: «Чем вы мажете Белохвостикову, что он ее облизывает с ног до головы круглые сутки?» А я: «Это любовь». И вот эта любовь сейчас стоит у меня на ипподроме. Когда я его нашла, на нем играли в крестики-нолики ножом.

— А как вы его нашли?

— С большим трудом. Мы очень долго искали, были моменты, когда я понимала, что с ним случилось что-то очень нехорошее, ведь мало кому нужны лошадки, которые возят детей по Москве. Если его побреют, то на боку видны эти крестики-нолики. Теперь он на ипподроме, на бегах. Так что люди многое про меня не знают, и это хорошо.

— Но где же недостатки?

— Я ужасно эмоциональная.

— Вы сильно можете рассердиться на кого-то?

— Могу, но себе этого не позволяю. Я все же дочь посла. Но я разная, всякая.

— Но говорят, что женщину мы любим прежде всего за ее недостатки. За какие недостатки вас любит Владимир Наумов?

— Это к нему вопрос. Но я нормальный совершенно человек. И очень искренний. Наверное, это нехорошо. И еще очень верящий всем, а это плохое качество. Потом я еще хохотушка: мне только пальчик покажи, буду хохотать до утра.

— А если говорить о ваших партнерах. Вы благодарны судьбе за то, что играли вместе с такими людьми?

— Конечно. Это, наверное, самое большое богатство, которое вообще у меня есть. И если вспомнить «У озера», то там Жаков, Шукшин. Потом Евгений Павлович Леонов, Дворжецкий, Евстигнеев, Смоктуновский, Алла Демидова, Малеванная... А дальше Олег Даль, Высоцкий.

— Даль в каком фильме?

— «Незваный друг», это картина Марягина с Ирой Алферовой. Даль, я, Табаков и Наташа Гундарева. А еще Костолевский, Армен Борисович Джигарханян, Ален Делон...

— А Высоцкий каким был партнером?

— Замечательным. Дело в том, что его часто не утверждали. На него писалось много сценариев, но он был почти под запретом, и его роли играли другие артисты. А Швейцер сказал, что, кроме Высоцкого, не будет никого снимать. Три месяца стояла его картина, он никого не снимал. Было очень много актеров, которые, по мнению начальства, должны играть Дон Гуана, а Швейцер говорил: нет, этого не будет. И когда начались съемки, мы были так счастливы, что есть мы, есть Пушкин, есть Швейцер и что всё началось. Это была последняя картина Володи, она вышла за несколько дней до его смерти.

 

	“Маленькие трагедии”. С Владимиром Высоцким.

 

— А вас Швейцер на донну Анну пробовал?

— Он меня пригласил играть без всяких проб. Но я была в шоке: она же испанка, значит, черноволосая, а я беленькая. У Швейцера была версия, что в России ангел должен быть со светлыми волосами. Но у Пушкина-то Гуан произносит: «Когда... вы черные власы на мрамор бледный...» И вот близилась эта сцена, стоит совершенно белокурая артистка. За Пушкина переписывать что-то вообще грех и кошмар. Володя ходил-ходил, потом подходит, глазки смеются (он вообще был очень смешливый), и вдруг — «и чудные власы...» И так сняли.

— Вы еще Николая Еременко не назвали.

— Да, Коля, Толгат Нигматуллин, Вадик Спиридонов... Мои замечательные однокурсники, которые безумно рано ушли. Самые яркие были на курсе.

— Вы перечислили таких мужчин... Они же не могли в вас не влюбляться...

— Ну, я не знаю. Я ко всем своим партнерам очень хорошо относилась. Никаких конфликтов у меня ни с кем не было. Я сама не конфликтна, всегда пытаюсь найти пути для понимания. Сама себе жизнь облегчаю.

— И вы в таких мужчинах видели прежде всего коллег, партнеров... И больше ничего?

— Ты приходишь на съемочную площадку, у тебя два часа грим, в это время гримируется твой партнер. Ты вылетаешь на площадку — и начинается вот то чудо, которое есть кино. С Володей Высоцким у нас работа была очень короткая, недели три. С Олегом Далем тоже около месяца. Наверное, какие-то романы, влюбленности могут быть, если общаться долго, а я, к сожалению, ни того ни другого не знала близко. Это были замечательные партнеры, которым я просто очень благодарна...

— А вы знаете, что после «Тегерана-43» Гафт сочинил на вас эпиграмму? Она же такая обидная в конце.

— Я слышала. Но потом мы вместе играли главные роли в картине Наумова «Часы без стрелок», и столько комплиментов, сколько я получила от Гафта, мне никогда в жизни никто не говорил. Ну как я могу на него обижаться? Это безумие — тратить свою жизнь на обиды.

«Мне только что Путин орден вручил, какая судимость?»

— Давайте про вашего знаменитого мужа. Он намного старше вас, но такой моложавый, энергичный. Мне кажется, это только благодаря вам.

— Нет, я сникаю, отползаю в угол, устаю. А он с утра до вечера на «Мосфильме», он фонтанирует день и ночь.

— Но это же вы его заряжаете.

— Нет, это он меня заряжает. Он разучил нас отдыхать. Мы не умеем загорать, не умеем лежать на берегу моря. Отдых для него — это всегда выбор натуры. Состояния покоя нет в нашей семье.

— Вам это надо?

— Иногда хочется расслабиться, ни о чем не думать. Но потом я понимаю, что очень скоро так заскучаю. Поэтому привыкла жить в таком темпе. Увы, но Володя меня переучил.

— Детство вы провели в Англии, потом в Швеции. Это как-то повлияло на ваш характер?

— Конечно. Я очень закрыта, все-таки дочь дипломата. Меня отец учил держать спинку. Говорил, что твои проблемы — это только твои проблемы, они не должны касаться никого больше. Поэтому я всегда говорю ровно то, что хочу сказать. А глядя на маму, я понимала, как надо одеваться, как не надо. Я понимала, что дома никогда не должно быть побрякушек.

— То есть драгоценностей?

— Нет, драгоценности должны быть, но настоящие. А все остальное — дурной вкус. Я родом из детства.

— Хочу задать вам сакраментальный вопрос по поводу вашего партнера из «Тегерана-43». Народ интересуется: Ален Делон не пьет одеколон? Или все-таки пьет?

— Ой, он замечательный! Я его совсем недавно видела в Москве, такой красавец!

 

	С Аленом Делоном.

 

— Еще красивее, чем был?

— В возрасте он мне больше нравится. У него какая-то печаль в глазах, морщины. Мужчина! Он вообще к России всегда очень хорошо относился, дочку назвал Аннушкой. Да, красавчик, обаятельный человек. Но прежде всего актер замечательный.

— Как вы относитесь к современным молодым артистам с их гонорарами, райдерами?

— Никак. Когда я училась у Герасимова, он нам говорил такую вещь: «Ребята, вы сейчас закончите институт, сильно думайте, что будете играть и какие поступки совершите. Потому что после каждой премьеры надо проснуться и жить дальше, так, чтобы не было стыдно за то, что ты сделал». И еще: «Ни одна самая звездная роль — не залог того, что хоть когда-нибудь ты сыграешь что-нибудь подобное, будьте к этому готовы». Вот с таким напутствием мы вышли. Мы были другие, нам совершенно было не важно, сколько это стоит. А важно, чтобы был материал, в котором мы потонем, будем счастливы, будем репетировать по ночам. Поэтому мы волновались, мы дергались. Волновался Смоктуновский до последнего часа жизни. Это была другая школа и другое отношение к тому, как надо жить.

— А вы могли бы отказаться от того, что вам предложит Наумов?

— Нет. Этот человек настолько хорошо меня знает, чувствует. Я ему так верю и настолько ловлю кайф, когда у него на площадке, что отказаться у него сниматься просто невозможно.

— Ваша старшая дочь Наташа замужем. Извините, а дети у нее есть?

— Сейчас нет, она кино снимает. Вот сняла второй свой фильм. Закончила актерский, очень много поездила по миру, теперь — режиссер. Очень творческий человечек и очень талантливая. И в этом похожа на отца.

— А Кирилл?

— Сыночек пойдет во второй класс. Теперь моя жизнь наполнена детским хохотом.

 

	С сыном Кирюшей.

 

— Послушайте, как это здорово: благодаря Кирюше вы вернулись опять в состояние молодой мамы. Как вы это сейчас переживаете?

— Точно так же, как с Наташей. Я была совершенно ненормальная мама. И сейчас тоже. До сих пор, когда дети болеют, у меня начинаются просто-таки обморочные состояния. Я не понимаю, почему дети должны болеть. Я так же все Кирюше прощаю, как раньше Наташе, без конца балую, много с Кириллом разговариваю, вожу в Музей Пушкина. Ездит по миру человечек, дышит с нами одним воздухом, любит кино. Уже у сестры снялся. Такой человек мира. Вдруг заболтал по-французски, сейчас во французскую школу поступил. Приехал в Италию, уже через неделю говорил по-итальянски что-то такое. Очень смешной мужичок, очень заботливый и любящий человек. Это что-то невероятное! Мне хочется, чтобы это состояние как можно дольше длилось. Но сейчас я вижу, что он совсем не маленький, за эти пять лет он так вырос, стал взрослым. Я ему говорю: «Ну куда же ты растешь такой большой?» А какой талантливый! Совершенно потрясающе читает Пушкина, Лермонтова, мифы Древней Греции все знает, за компьютером сидит. Рисует удивительно, лепит. Ну, живет в такой семье, напитывается тем, что любим мы.

— Сейчас так трудно усыновить ребенка, столько всего пройти нужно. Вы тоже все это проходили или вам было легче?

— Нет, сложнее. Всем, наверное, кажется: вот артистка, ей все можно. Но на все уговоры позвонить друзьям, чтобы они помогли, я сказала: «Нет, хочу как все». И получила столько проблем. Но теперь вспоминать об этом ужасно смешно. Самая смешная справка, которую я принесла, — о судимости. Пока я собирала одни справки, потом начинала другие, а те, первые, по сроку уже кончаются. Я говорю: «Мне только что Путин орден вручил, какая судимость?». Нет, они мне: «Принесите справку». Это гениально совершенно!

— Неужели вы всегда смеетесь, когда вам хамят?

— Нет, хамства я не люблю, конечно. И могу ответить. Я кошечка, но не всегда пушистая.