— Людмила Алексеевна, признайтесь: мужчины, наверное, по-прежнему смотрят вслед? Женщины всегда это чувствуют.

— Не всегда. Когда я поставлю на место лицо и выйду не просто в джинсах и кофте, мужчины, конечно, смотрят, но они не успевают оглянуться. Я очень быстро хожу, буквально несусь: фьють! Когда еду в метро, тоже иногда всматриваются: похожа не похожа? Кто-то, наверное, узнает, а кто-то подходит: “Извините, вам никто не говорил, что вы похожи на одну артистку? “

Моя мама в молодости была невероятно хороша собой. Мы жили в Тбилиси, в районе Аблабара, и когда они с папой шли по спуску, то кинто, которые сидели в своих кепарях и курили трубку, не сдерживали восторга, провожая долгими взглядами мамины ноги необыкновенной красоты. Папе, с одной стороны, было приятно, что женщина рядом с ним вызывает такую реакцию, но, наверное, он ревновал маму.

— У вашей мамы такое редкое имя — Геновефа.

— Ее отец — латгальский латыш, бабушка — русская, а у отца и греки, и турки в роду — в результате мы все русские! Дома маму называли Гена. Для папы она была Генашей. У нас вообще в семье принято давать необычные имена. Когда родилась моя сестра, она на 9 лет младше, в моде были такие имена, как Ленина, Сталина. Мы думали, как назвать сестру, и дали ей имя Эвелина.

— Кстати, имя Люся вам совсем не подходит. Мне кажется, что Люся и Людмила — два разных человека.

— Да. Я — Людмила, а вот Гурченко Люся была. Недавно на юбилее Михаила Михайловича Державина в Театре сатиры ко мне подошел Саша Ширвиндт: “Ну, вот и Люсечка! “Я ему сказала: “Сашенька, лучше Людмилка, Людка, но я не Лю-сеч-ка! “

— Не родись красивой — это про вас?

— Наверное, Господь меня пощадил. Да, бывали часы, дни, месяцы, даже годы, когда я думала, что я несчастна. Но чтобы осознать, что это совсем не так, нужно помудреть немножко. Уже пора — возраст обязывает. Не одно десятилетие я амортизирую свою внешнюю оболочку и понимаю, что это такое счастье, когда встаешь и идешь, несмотря ни на что: на погоду, недомогание или боль. Господь одаривает нас сразу при рождении огромным подарком — жизнью. У многих сперматозоиды не сошлись, и они не явились на этот свет. Одни родились здоровыми, другие — больными. В последние восемь лет сталкиваюсь с детьми, у которых проблемы опорно-двигательного аппарата, но вы бы видели, какая у них жажда жизни, какие благодарные глаза!

— Общаясь с такими людьми, остро чувствуешь, что многие твои проблемы не стоят выеденного яйца!

— Можно я расскажу один случай? У меня была очередная конфликтная ситуация в семье. Возможно, по моей вине, потому что не хватало мудрости реально посмотреть на некоторые вещи. Я вышла из дома: лицо просто голое, синее. Бегу по Кировскому проспекту на “Ленфильм”, а там арочка, после площади Мира, сейчас это Австрийская площадь. В голове одна мысль: жизнь кончена. И из этой арочки вдруг наперерез мне на деревянном “самокате” — доске на колесиках, с утюжками для отталкивания — выезжает полмужчины: ампутация по пах, крупные плечи, голова породистая, копна волос, вот такие синие глаза! Ему, наверное, было за сорок. И вдруг я увидела его взгляд: такой лучезарный и счастливый! Словно холодный душ по мне!”Ах ты, скотина, — корила я себя, — у тебя какой-то домашний бытовой конфликт! И ты идешь несчастная! “Мы шли вровень, возможно, он узнал меня, улыбнулся: “Может быть, мы еще когда-нибудь пройдемся с вами! “И я повернулась: “Конечно, спасибо! “И с тех пор я поняла мудрость Марка Аврелия: “Не то несчастье, что с нами происходит, а то счастье, с каким достоинством мы можем это пережить”. И вообще, когда тебя кажется, что ты несчастный, оглянись вокруг.

 

	Чурсина выглядит как модель. На Неделе российской моды.

 

Нельзя выходить замуж за публику!

— Вас называли русской Мэрилин Монро, и вам это не нравилось.

— Хорошо, что Мэрилин Монро, а не какая-нибудь Козявкина! (Смеется. ) Знаете, откуда это пошло? После фильма “Два билета на дневной сеанс”, где я играла Инку-эстонку: “И вообще, я — Мэрилин Монро, у меня такой же размер лифчика, понял! “Там такая прическа была — на минуточку! Акцентик эстонский, панорама: ноги — фигура и т. д. Но когда я иду в свой театр, то Федор Яковлевич Чеханков, который любит шутить, говорит: “Ах, Грета Гарбо! “(произносит с нарочитым придыханием).

 

	“И вообще я — Мэрилин Монро!”

 

— Грета Гарбо — уже теплее, хотя я не берусь вас вообще с кем-то сравнивать по типажу. Вас, наверное, сразу утверждали на роль?

— Бывало, не утверждали, иногда отказывалась сама. Я помню, был очень хороший, очень! крупный режиссер, но помощница по актерам так суетилась! Дала мне сценарий: “Вы прочтите и постарайтесь уже войти в характер! ““Извините, — возразила я, — мне кажется, интересней естественно войти, чтобы режиссер понял, можно ли из меня слепить героиню. Он видел мои фильмы”. И я ушла. Знаете, так уж принято, что всякой актрисе говорят, что она самая красивая женщина. Слава богу, Господь не лишил меня объективного взгляда на себя, и когда я слышу излишние комплименты и лесть в глаза, у меня всегда ощущение, что меня за такую дуру держат! Думаете, мне это надо? Я-то знаю, какая я, как я сыграла, где я недотянула.

— Людмила Алексеевна, а были случаи, когда вы отказались от роли, а потом, посмотрев картину, жалели?

— Я об этом никогда еще не рассказывала. Андрон Кончаловский снимал “Дворянское гнездо”. Он меня вызвал на кинопробы. Я чувствую, что-то ему не хватает. Опытному режиссеру достаточно посмотреть на актрису в гриме, пообщаться, чтобы понять, подходит она или нет. Но Андрон Сергеевич, он же от головы режиссер, что-то просчитывал — и меня это так раздражило! Я и так пыталась, и так, а потом решилась: “Я только сейчас поняла, что это не моя роль. По-моему, это совпадает и с вашим внутренним ощущением”. Он: “Еще не знаю”. — “Когда узнаете, может быть поздно! “И в этот момент как раз появилась Беата Тышкевич. Когда смотрю фильм, думаю: как жаль. Но это редкий случай. Другое дело, что Беата Тышкевич сыграла замечательно, с ее дородностью, шармом, сексуальностью — я всего этого стеснялась и старалась быть простой советской женщиной. А она это несла в полной мере. Так что все справедливо.

— У “простой советской женщины” соблазнительность била через край, даже тулуп ее не мог скрыть!

— Я никогда не была этим озабочена. Другое дело, что, играя Екатерину I, Екатерину II, Марию Федоровну, великую княгиню Ольгу и тут же рядом тетку в Сибири в картине “Долгая дорога в дюнах”, я понимала, что мне дана очень благодатная внешность Господом Богом, родителями.

— Сыграв Дарью в картине “Донская повесть”, вы околдовали все мужское население СССР. Вам даже пришлось поправиться для роли сочной донской казачки.

— Это было не трудно. Я даже перевыполнила план. Мы жили в доме с террасой, я спала под виноградником. Станица, в которой снимался фильм, богатейшая. Помидоры, арбузы сахарные, сметана в станичной столовой — ложка стоит, шмат мяса — ни в одном самом элитном ресторане не съешь такого вкусного и натурального. Каждый вечер нас приглашали то в один дом, то в другой на разную уху: тройную, четверную!

— Как вам было с Евгением Леоновым сниматься?

— Замечательно! Он человек был с юмором. Умел подкалывать. Даже рыл ямы, когда мы репетировали, чтобы я пониже была, а я ему советовала пользоваться скамеечкой. Он проявил достаточно терпения, помогал, советовал. Я понимала, что мне не хватает жизненного, актерского, женского опыта. Финальную сцену моего расстрела снимали уже в павильоне на “Ленфильме”. К тому моменту я уже вроде бы вошла в роль, превратилась в маститую Дарью и обнаглела. Если Леонов был на крупном плане, я хихикала, кому-то подмигивала, рожи строила. Обычно на съемках так: сделали дело — и кто-то в карты играет, кто-то гуляет, кто-то спит, а здесь все стояли и смотрели. Я поняла, значит, что-то интересное происходит.

 

	С Вячеславом Невинным в картине “Виринея”.

 

— Выбор Леонова на роль красноармейца — одна из главных удач картины.

— Конечно, Володя (режиссер Владимир Фетин. — Е. С. ) мог Лукьянова Сергея назначить на эту роль: казак, красавец! Но не каждому герою зрители простили бы расстрел любимой женщины, которая родила ему сына. А Леонов так трогательно сыграл, что ему прощается.

— Владимир Фетин недооценен как режиссер. Его “Полосатый рейс” — классика нашего кино. Но жить с гением не просто.

— То, что его забыли, это и моя боль. Надо бы собраться, найти деньги и снять фильм с благодарной памятью. Володя был такой самобытный и бескомпромиссный во всем, что касалось работы. Годами находился в простое, не соглашался ни на что. А в жизни это был большой, добрый ребенок, который не мог отказаться от застолий. А желающие всегда найдутся. Это была большая сложность в нашей жизни.

— Вы из-за этого разошлись?

— Ну, наверное. Мне не хватило мудрости. Мы расстались, потом у меня был второй брак.

— Это была романтическая история?

— Мой второй муж был очень интересный внешне — наш Ален Делон. Но, как мне говорила режиссер Роза Абрамовна Сирота: “Людочка, никогда нельзя выходить замуж за публику! “Я знаю случаи, когда в подобных союзах все было прекрасно. Просто мне тогда захотелось какого-то покоя, чтобы тебя ждали после спектакля, встречали в аэропорту. А он был в этом плане замечательным. Но чего-то не хватило во мне. Мы прожили семь лет, но все-таки меня не покидало ощущение, что мы не вместе, а рядом: по интересам, по запросам в этой жизни — не материальным, нет, — души. Я развелась и переехала в Москву.

— Вы решительный человек. Не боялись сжигать мосты?

— Во всяком случае, раньше не боялась. Сейчас остались мосты с родными — они несжигаемы, потому это единственное, ради чего живешь. Даже иногда с друзьями изживаются отношения, продолжаются звонки по инерции, общение. Но оглянешься назад и понимаешь, что в какой-то момент была и поддержка, и плечо. Вообще сжигать в жизни ничего не надо. Лучше худой мир, чем победоносная война.

— Какие-то мосты можно было сохранить?

— Наверное. В “Супругах Карениных” у нас есть текст Толстого: “А Каренины продолжали жить в одном доме, встречались каждый день и были совершенно чужды друг другу. Алексей Александрович за правило поставил каждый день видеть жену для того, чтобы прислуга не имела права делать предположения…” Сейчас другое время, но все равно очень сложно. Эти несчастные квартиры, когда некуда уйти, вынуждают людей находиться рядом.

— Но вас-то квартирный вопрос никогда не останавливал. Уходили налегке, с чемоданчиком!

— Когда мы разошлись с Володей, он остался на Кировском проспекте, я снимала углы. Но у нас были нормальные отношения. Я знала, что он такой не приспособленный к жизни. И лекарства доставала, когда он болел. Фактически я его и хоронила. Между нами сохранялась какая-то связь. Я снималась в Риге в картине “Помнить или забыть” и вдруг почувствовала: срочно надо в Ленинград! Бросилась к режиссеру: “Умоляю! Отпустите меня на один день! “Сажусь в поезд, открываю журнал “Октябрь”, читаю “Мартовские иды” и вдруг чувствую, как у меня холодеют ноги, руки, сердце. Смотрю на часы: без четверти два. А я знала, что Володя был в больнице. И когда я вышла на перрон, меня встречал второй муж, тоже Володя. Он шел с таким лицом, что я поняла: Володя умер. Утром рано приехала в больницу привести его в порядок, попрощаться, попросить прощения, потому что всегда есть за что просить прощения.

— Вы были замужем за дипломатом Игорем Андроповым — сыном бывшего главы КГБ и генсека и какое-то время носили двойную фамилию Чурсина-Андропова.

— Да, было такое, но, как-то само собой, вторая фамилия отпала. Я с глубочайшим уважением отношусь к главному представителю этой семьи. Игорь очень хотел, чтобы я взяла его фамилию. Мужчине всегда надо как-то обнаружить свое присутствие в жизни женщины, а мне не хотелось его огорчать: не дай бог, подумает, что я его стесняюсь. Поэтому я согласилась. Конечно, это доставляло мне какую-то неловкость. Кто меня знал, тот понимал, а кто не знал — думал: ну вот, решила имидж себе создать! На все ротки не накинешь платки.

— Вы долго прожили вместе?

— Около шести лет. У меня семилетние периоды в браке. (Смеется. ) Я просто ушла от Игоря, потому что обнаружилась очень большая несовместимость. Один возраст, оба свободны — казалось бы, что мешало? Если по молодости притираешься к человеку, то мы встретились, когда характеры уже были сложившиеся, окостеневшие. И искры летели! А в искрах жить все время очень сложно. Хорошо только утро любви. Но сколько можно о личной жизни!!! А вы не хотите о театре поговорить? Об Александре Бурдонском например?

Наши люди в Голливуде

— Мне посчастливилось посмотреть его спектакль “Та, которую не ждали” по пьесе Алехандро Кассоны. Полтора года прошло, а до сих пор помню пронзительный взгляд вашей Странницы в финале. Мороз по коже!

— Спасибо. Этот спектакль — подарок судьбы. Сейчас мы репетируем “Элинор и ее мужчины”. Это будет наша третья совместная работа с Александром Васильевичем. Роль требует такой энергетики, такого напряжения сил — голоса бы хватило! И партнеры у меня замечательные. Он — уникальная личность в плане служения театру в самом высоком смысле. Он действительно отдает ему жизнь. Мне кажется, не всегда театр платит ему тем же. Александр Васильевич тщательнейшим образом прорабатывает характер, выстраивает роль, с ним работать интересно, очень надежно, но и сложно, потому что он требует такой же отдачи. Он невероятно образован. И он очень сенсорный человек.

Я как-то пришла на спектакль после звонка от мамы. У меня ощущение, что надо бы с ней провести оставшуюся жизнь — маме много лет. Сижу между репетициями, лицо, как говорится, по земле, и Александр Васильевич почувствовал. Вдруг он так сел рядом и шепотом прочитал Тютчева: “Не рассуждай, не хлопочи! Безумство ищет, глупость судит, / Дневные раны сном лечи, / А завтра быть чему, то будет. / Живя, умей все пережить…” И эти стихи так легли вдруг, упали в мою разъятую душу, отозвавшись такой умиротворенностью и смирением. Я поняла, что не могу сделать больше на сегодняшний день.

— Мне кажется, он очень мягкий человек.

— Он — человек разный. Неспокойный, взрывной! Блестящий артист! На репетициях так выкладывается и так показывает, что может заразить и увлечь любого. Помню, когда он мне предложил роль в пьесе “Дуэт для солистки” — истории виолончелистки Жаклин Дюпрэ. Шесть маленьких спектаклей в одном, шесть сеансов у психиатра. Этого врача моя героиня решила уничтожить. У нее гениальный слух и глухота ко всему, что вокруг. Мы закрылись с Александром Васильевичем, и он практически проиграл весь спектакль так, что я с открытым ртом просидела два с половиной часа и сказала: “Двумя руками да, я готова! “— хотя потом обнаружилась сложность, потому что у меня закрытый темперамент, а здесь нужно было открыть нутро, вытащить из себя кишечник. Это был мой первый спектакль у Бурдонского, переломный момент. И стало понятно, что нам интересно друг с другом работать. Я этим очень дорожу.

— После триумфа “Журавушки” на фестивале в Сан-Себастьяне вам предлагали головокружительный контракт в Голливуде. Пятнадцать картин за три года! Не жалеете, что пришлось отказаться?

— Ну, конечно, нет! Неизвестно, как бы я со всем этим справилась. Не сошла бы я с ума? Однажды я снималась в Венгрии неделю, и мне очень не повезло с переводчиком. Он немножечко клеился и получил атанде. Поэтому, вероятно, он странно переводил. И режиссер и так и сяк пытался мне объяснить. На нервной почве я заболела, и когда я вернулась, полтора месяца пролежала в Мечниковской больнице, меня собирали по частям. Языка не знаешь, три года контракт, неизвестно, какие сценарии, — нет, все, что ни делается, к лучшему! Может быть, я заработала бы денег на какой-нибудь остров или большую квартиру на Манхэттене, а здесь мне платили 13 рублей 50 копеек за съемочный день. Но тогда все это было нереально. И вообще жалеть — бесполезное занятие. Разве что когда кого-то теряешь: близких, родных, друзей — и то мы все там встретимся.

 

	С Арменом Джигарханяном в фильме “Журавушка”. Гран-при за лучшую женскую роль.

 

— Тем не менее большинство актеров мечтают сниматься на “Фабрике грез”. Это как знак качества.

— Однажды с делегацией русских кинематографических деятелей я побывала в Голливуде. Когда члены американской Киноакадемии, которая номинирует на “Оскар”, посмотрели отрывки из наших лучших фильмов, они были ошарашены: “Боже мой, какие у вас талантливые операторы, артисты. Почему мы их не знаем? “Ничего, наши все равно завоюют весь Голливуд. Ведь если разобраться, пошуршать по биографиям, большинство американских звезд имеют наши корни: кто из Одессы, кто из Киева, кто из-под Минска.

— Как вы выживали в девяностые, когда кино в России умирало?

— Было грустно. Порнуха, чернуха на экранах. Тогда режиссер Арсений Сагальчик пригласил меня на роль Лизы Протасовой в “Дети солнца”. Потом я играла чеховскую Шурочку в “Иванове”. Я не была в труппе, любила свободу. Георгий Александрович (Товстоногов. — Е. С. ) пригласил меня в “Оптимистическую трагедию”. “Кто хочет комиссарского тела”? (произносит неподражаемым голосом). Я пришла. Я трепетала как ученица, а возраст-то был уже не ученический! Я жутко боялась Георгия Александровича. Мне казалось, я его раздражаю. И я зажатая, неуклюжая, как фанера. Олег Борисов мне говорил: “Терпи! Я десять лет терплю! “— а я написала благодарное письмо и тихо ушла. Но спектакль, по-моему, так и не вышел.

— В жизни каждого человека бывает ситуация, когда он говорит: если что с профессией, на кусок хлеба всегда заработаю.

— Я хорошо умею готовить. Пойду уборщицей, экономкой в хороший дом. Опыт есть: я на третьем курсе работала уборщицей в Щукинском училище вместе с Элеонорой Шашковой (жена Штирлица. — Е. С.). Я ничего не боюсь.