Владимир Жириновский — о своей обиде на «ум, честь и совесть», о следе, оставленном в архивах КГБ, об отсидке в турецкой тюрьме за пропаганду коммунизма, о том, как разочаровался в Горбачеве и понравился Ельцину, а также о трудном детстве, патологическом критиканстве и секретах ораторского мастерства 

— Владимир Вольфович, правду говорят, что ЛДПР — это проект КПСС и КГБ?

— ...Было такое заседание Политбюро ЦК КПСС, где Горбачев спросил Крючкова: «Создаются новые партии, есть ли среди них какая-нибудь, с которой мы могли бы сотрудничать?» Тогда все были против: «Долой СССР!», «Долой КПСС!». На том заседании присутствовали Собчак, Прокофьев... Крючков отвечает: «Да, есть — Либерально-демократическая партия, руководитель Жириновский, юрист». Так Собчак и Прокофьев определили, что ЛДП создана по указанию КГБ и при поддержке КПСС. А нам и не помогал никто! Напротив, я ходил и просил о помощи — у КПСС, комсомола...

— Помогли?

— Я просил у Прокофьева — первого секретаря МГК КПСС, у Александра Дзасохова — тогда секретаря ЦК по идеологии. Просил денег, автобусы, помещения... Партия есть, а у нее нет ничего! Я просил один процент от всего, что имела КПСС. Я говорил: тогда мы можем создать партию, которая будет не оппозицией, а противовесом КПСС! На что Прокофьев сказал: «Если я тебе помогу, нас обвинят, что это мы создаем ЛДП».

Тогда я пошел в комсомол и их просил. Там в то время уже все разворовывали и раздавали — тут и там кооперативы, Ходорковские, «Менатепы». Я тогдашнему главному комсомольцу говорю: «Дайте хоть одно помещение, хоть один автобус!» Ничего не дали. Я и к Зюганову приходил. Он был секретарем ЦК Компартии РСФСР. У него просил — с тем же результатом. Но им понравилось, что я к ним за помощью прихожу. Новые политики, все как один, их отвергали, искали поддержку на Западе... Я, наверное, один такой был.

Меня, например, спрашивали, как я к КГБ отношусь. А как я отношусь? Нужная организация для борьбы с иностранными спецслужбами. Я никогда не кричал «Долой КГБ!» или «Долой армию!». По мне было видно, что я не противник Советского Союза. Чист, в диссидентах не числился, в число антисоветски настроенных не входил.

— А как же тот случай в конце 70-х, когда вы чуть ли не подпольщиком стали?

— Был 1977 год. Сослуживец мой решил партию создать. Зная, что я с критикой на всех собраниях выступаю, он предложил: «Приходи к нам! Только не в эти выходные, а в следующие — не 5 февраля, а 12-го!» Я прихожу, а их арестовали неделю назад. Дело случая. Приди я 5 февраля, была бы у меня другая жизнь...

— Вы хотите сказать, что в 1977 году в СССР существовали подпольные партии?

— Создавались. С первых лет советской власти создавались антисоветские организации. Кстати, лидер той партии жив до сих пор — Анатолий Анисимов: сейчас он священнослужитель, жил в Иванове, а потом я попросил Алексия II (Патриарх Московский и всея Руси. — «Итоги») и его перевели в Арзамас. Кстати, все эти оппозиционеры коммунистами были. Их потом, конечно, выгоняли из партии...

— Но вас все-таки тянуло в КПСС.

— Меня не принимали. В университете были рекомендации, не вышло: разнарядка — по одному студенту в год. Но я уже тогда понимал, что меня отвели по политическим причинам. 20 марта 1967 года я отправил письмо Брежневу. Написал: «Необходимы реформы в образовании, сельском хозяйстве, городской жизни». Меня пригласили в горком: «Твои предложения нереальны». А за моей спиной позвонили ректору, сказали, что такому-то не нравится то-то. Вот меня с КПСС и прокатили. Кстати, в декабре того же года был диспут «Демократия у них и у нас» на физфаке. Я выступаю, критикую, меня — опять на заметку. В январе 1968 года можно было поехать в Турцию переводчиком, так мне характеристику не дали...

В армии я тоже критиковал — порядки в Грузии. Говорил: «Разве это советская власть? Бардак и коррупция!» Опять закрыли дорогу в КПСС. Так и написал в моей рекомендации майор Новиков: «Склонен к критиканству». Меня за критику и с работы потом уволили — из Советского комитета защиты мира, а место отдали племяннице секретаря ЦК КПСС Пономарева. А повод нашли такой: мол, работал с иностранными делегациями, склонен к буржуазной пропаганде, предлагает контакты устанавливать не только с компартиями... Третью попытку вступить в КПСС я сделал в Инюрколлегии. 1980 год. 110-я годовщина со дня рождения Ленина. Все было готово к моему приему в партию, но тут случилась разборка среди руководства Инюрколлегии, а я занял позицию того, кто критиковал. Он — мне: «Напиши докладную о недостатках». Я и написал! Ее отправили в министерство, там комиссию создали по расследованию... Кто ж меня в партию примет, если я разоблачил махинации начальства!

— Проблемы по части иностранцев у вас возникали не в первый раз?

— В апреле 1969 года я поехал в Турцию по контракту. Я знал, что за границей хорошо платят: год поработаешь — машину купишь. Восемь месяцев стажировка на берегу Мраморного моря, маленький городишко, работы никакой. Я служил в аппарате генпоставщика, а оборудование не поставляли, вот мы и ждали. На работу прихожу, делать нечего, отдыхаю, в море купаюсь. За восемь месяцев скопил себе на «Запорожец»! Язык знаю, в кофейнях с турками сижу, а у меня значки советские остались... Когда вылетал из Шереметьево, обнаружил, что прихватил рубли, а их вывозить было нельзя — я пошел и купил на них значки, а потом подарил их туркам. Местная полиция решила, что это пропаганда коммунизма.

— Так вы сидели в турецкой тюрьме?

— Сидел. Через 17 дней освободили. Уехал в Анкару и ездил на заседания суда еще раза три-четыре оттуда. Освободили. Не нашли состава преступления. Еще бы! Даже свидетели говорили, что я не отвечал на вопросы о жизни в Союзе. И тут обвинение в пропаганде, мне 23 года — а меня в тюрьму! Вместе со мной в камере — убийца, контрабандист, коммунист и наркодилер. Вернулся в Москву, в общежитие, не успел обжиться — в армию. Все отдыхают, устраиваются на работу, а я — в армию. Что ж, сел на «Запорожец» и поехал...

— Куда? В армию?

— Конечно. «Запорожец» — все мое имущество, не бросать же! Кстати, я его там и продал — в Тбилиси хорошо за него давали. Вообще я единственный из политиков, кто так армию прошел: Гайдар с Явлинским вообще не служили, Зюганов был рядовым и дошел до сержанта. А я служил в политическом управлении штаба Закавказского военного округа, да еще в седьмом отделе, самом интеллигентном — «спецпропаганда».

— Как же вас туда взяли — беспартийного?

— Армии было наплевать, кем закрыть вакансию на два года. А я комсомолец, да и специальность эту мне дал МГУ. Я писал листовки, сначала на русском, потом переводил на турецкий. Мы работали на подготовку местного населения на случай войны с нашими южными соседями (это потом мы сами в 1979 году войдем в Афганистан, а США в 2003‑м — в Ирак). Текст был примерно такой: «Мы пришли в ваш город. Мы — освободители от капитализма. Над вами столько издевались...» и т. д. Утром писал, а вечером их надо было сжечь, ничего хранить нельзя. Еще радио слушали, читали зарубежные СМИ. Работа — почти научное исследование. Наши цели — Иран, Турция, весь Ближний Восток. Там, где сейчас революции. Все это мы изучали. Я взял себе тему молодежных организаций Турции, интересовался партиями и написал брошюру «Политические партии Турции». Тогда же и национальным вопросом начал интересоваться. Дислоцировались мы в Тбилиси, но выезжали в Азербайджан и Армению в командировки. Я и лекции читал перед полком. Уже тогда ораторствовал перед большой аудиторией, набирался опыта.

Закончилась служба, вернулся, женился, родился ребенок. Живем у жены, вместе с тещей, тестем, ее братом. Квартира трехкомнатная, две комнаты — смежные, чуть ли не коммуналка! Нашел кооператив, купил, переехали. Наконец-то отдельная квартира! Мне 27 лет. До сих пор помню запах той квартиры в 1973‑м. Но у нас первый этаж! Только на него денег и хватило. Тяжело: входная дверь стучит, холодно. Хочется квартиру повыше. Я стал председателем кооператива. Нагрузка в дополнение к работе, а еще и профком, чтобы в партию вступить! Крутился день и ночь, зато переехали в другой дом, на другой этаж. А вот в КПСС так и не приняли.

— Осадок остался?

— Вражды не было, но было критическое отношение. Хотя мы тогда не считали, что партия виновата, разве что отдельные чиновники делают что-то не так. Я приходил в Моссовет, видел, что есть проблемы с организацией досуга молодежи в Москве. Не Брежнев же будет решать такие вопросы! А на все мои предложения ответ один: «Это не пойдет!» У них было ощущение, что я лояльный, но почему-то не подхожу системе. Но со временем я к партии охладел. 1985 год, Пленум ЦК КПСС по кадровой работе. Я выступаю на заседании партячейки: «У вас неправильная кадровая работа в КПСС!» В 1985-м Шеварднадзе перевели в Москву главой МИДа, а еще раньше Алиева сделали зампредседателя Совмина. А я же был на Кавказе, служил, знаю... Я говорил: «Нельзя этих людей в Москву!» Но я не коммунист. Мне — ничего, а моему непосредственному начальнику — выговор за плохую воспитательную работу. Какое воспитание? Это же мои взгляды! КГБ меня тогда заметил... С приходом Горбачева кое-что изменилось. Наконец-то! Другие речи, другая политика!

— И что?..

— Был такой после Андропова глава КГБ Виктор Чебриков. Он как-то шел в фойе мимо меня, в Кремле, на очередном Съезде народных депутатов. Остановился и спросил: как дела? То есть он знал, кто я и что я. Был еще Лев Сопелкин — начальник Сокольнического райотдела КГБ... Он бы мог рассказать, как меня органы оценивали тогда. Мне они ничего не говорили, но что-то думали. Можно архивы КГБ СССР запросить — там нами, новыми партиями, занимался отдел, который курировал Филипп Бобков. Меня не трогали — я против системы не выступал. Я не выдаю, как другие, отчаянных протестов, не желаю гибели страны. Напротив — говорю о созидании! Реальных предложений о сотрудничестве со стороны КПСС так и не последовало, но они могли об этом думать.

...Как только в марте 1990 года убрали 6-ю статью (о руководящей роли КПСС. — «Итоги»), началось настоящее брожение. Я ходил на все тусовки — Арбат, Пушкинская площадь. Это были площадки для неформалов. Там услышал про съезд какой-то партии. Приехал: сначала на Красную Пресню 7 мая, на следующий день — на «Речной вокзал», 9 мая собрались в лесу под Москвой. Выступаю — и меня избирают в руководящие органы. Кто я — не знают, но выбирают. Потом поехали на квартиру Валерии Новодворской куда-то в Ясенево. Я им — про День Победы, а им главное, чтобы против советской власти. Крики: «Фашистский режим! Мы презираем Горбачева!» Я ушел, а они не держали, поняли, что чужой. Я — опять на Арбат. Вижу толпу, подхожу, слушаю, что говорят. Мне не нравится, говорю: «Неправильно!» Все повернулись, слушают меня. Я так постоянно делал: подходил к любой тусовке-массовке и перебивал оратора. Ребята-то слабенькие были...

— То есть с демократами вы случайный попутчик? Все-таки ждали, что позовут из КПСС?

— Не ждал. Они ж отказали мне в приеме в 80-м. А потом череда смертей генсеков, Горбачев, перестройка... Я чувствовал, что появляются новые возможности, нужно лишь дождаться. Мне хотелось быть партийным: мне 40 лет, а я беспартийный! Как же в свое время раздражало, что меня на партсобраниях выпроваживали: «А сейчас закрытая часть только для членов партии, Владимир Вольфович, уходите!» Дискриминация! Вот мы и решили — сами создадим. И создали — Либерально-демократическую партию Советского Союза (ЛДПСС).

— Но хотели социал-демократическую?..

— Хотели — поменяли в последнюю минуту. Я слышал, что на Западе есть умеренные левые — социал-демократы. И первая моя программа 1988 года была проектом программы социал-демократической партии. Но началась пропаганда против коммунистов и левых вообще. Надо было срочно перестраиваться. Правее по политическому спектру только либеральные и демократические партии. Но я остановился на ЛДП. Думали еще о христианских демократах. Но страна была атеистическая, да и мусульман бы отпугнули. Религиозный аспект в названии — как отрезать часть электората. А у нас и тогда, и сейчас все, кто ни есть, — избиратели ЛДПР. У нас нет чванства, как у Явлинского: мол, с кем-то не по пути... Нам всех надо!

Но тогда, в конце 80-х еще, я нутром чувствовал, что нужно что-то нейтральное, к чему нельзя было бы придраться. Либерализм только входил в моду. Знать бы, что через 20 лет будет мировой кризис и мода на либеральную экономику уйдет! Назвал бы партию Народной...

— Так не поздно еще.

— Ни в коем случае! ЛДПР уже 22 года. Бренд зарекомендовал себя. Но вот Михаил Касьянов правильно сделал: Партия народной свободы. Тут вам и народ, и свобода, и партия. Никого не отпугивают. Молодцы! Поняли, что название важно. Нельзя именоваться «Правое дело»: зачем отпихивать левых? «Яблоко» — вообще непонятно, фрукт какой-то! Но потребовалось 20 лет демократии, проб и ошибок, чтобы к этому прийти. В общем, назвали Либерально-демократическая. Снял я тогда за собственные 400 рублей зал для съезда. Сегодня таких цен уже нет. И пошел просить денег и помощи у КПСС и комсомола. Результат вам известен.

— И где в итоге взяли денег на раскрутку?

— Наши активисты сами находили деньги и приезжали в Москву. Я тогда жил на свои кровные — имел счет в банке. Зарплату мы никому не платили, машину первую я получил бесплатно. Тогда был дефицит «Москвичей». А я лидер партии. Мне в одной фирме говорят: «Нам три машины нужно, если достанешь, одна твоя». Я позвонил директору завода, меня приняли, и мы купили машины. Это был мой первый «Москвич». Зарплату водителю начисляли через общество баскетболистов — я договорился с его председателем, а деньги давала какая-то фирма. Все это на первых порах. А потом уж пришли и большие деньги — в 1991-м, после президентских выборов. Как кандидату мне полагался предвыборный фонд — 200 тысяч долларов в рублях. Я освоил только 80, а 120 тысяч перевели на счет партии.

А в 1993-м мы в Думу попали: Ельцину понравилось мое выступление на Конституционном совещании. Я не для него, для себя старался! Если бы мне удалось стать президентом, нужны были расширенные полномочия. Я тогда сказал, что Конституция — это правила дорожного движения: может, не все нравится, но их надо соблюдать. Ельцин очень боялся, что Конституцию не примут, и тогда все органы будут нелегитимны, включая Думу. Я получил не только бесплатный эфир, но еще и платный — в кредит! Ни до, ни после такого не было. Весь ноябрь я был в эфире, 12 декабря выборы — мы побеждаем. А что такое Дума? Это зарплата. У меня 64 депутата, у каждого — пять помощников (320 человек) оплачиваемых, право бесплатного проезда по всей стране и за границу, санатории, дома отдыха. И пошло-поехало. Люди стали деньги приносить.

Помню, в наш штаб в гостинице «Мир» в январе — феврале 1994 года приходит человек. Открывает кейс, а там 30 тысяч долларов. «Нам нравятся ваши выступления за Россию, русских!» Люди нам всегда помогали. Помню, на выборы президента в 91-м я обратился ко всем: «Помогите, граждане, а то у моих соперников есть деньги, а у меня нет!» Данные по закону 200 тысяч были безналичными — мы предоставляли чеки, счета, а их оплачивали. Но нужны были наличные — активистам, шоферам... То есть в 1993 году мы прошли по целине. В 1995-м стало сложнее, коммунисты окрепли. Тяжело. В 1999 году нас вообще попытались отстранить от выборов — приняли закон против «Отечества — Вся Россия», против Примакова и Лужкова, но их не завалили, побоялись, а стали отстранять ЛДПР. У того же Явлинского были промахи в декларации о доходах, так его пропустили, а вот нас завернули. Так я за ночь создал блок, благо что за два месяца до этого что-то предвидел и создал еще пару партий и молодежных союзов. У них все документы были в порядке, вот мы и организовали «Блок Жириновского». Но в 1999 году мы с трудом осилили 6 процентов — 17 депутатов. А потом все выравнялось: в 2003 году получили наши 12 процентов, хотя потенциал у партии — 30.

— Сегодня можно раскрутиться с нуля?

— Сейчас ежемесячно нужно 60 миллионов рублей. В день — два миллиона, чтобы удержаться на плаву. Аппарат партии — от Камчатки до Калининграда, 83 субъекта Федерации, в каждом хотя бы десяток человек. Им нужна зарплата. В столицах цена повыше: меньше чем за 30 тысяч рублей в месяц никого не найдете. Газету издавать миллионным тиражом надо? Надо. Брошюры, аудиовидеоматериалы? Надо. Транспорт: в каждом регионе у меня микроавтобус. Штаб-квартиры: в собственности или арендованные, телефоны, оплата коммунальных услуг. Оргмероприятия — съезды, конференции, выборы. Реклама в СМИ. В год набегает около 700 миллионов рублей. Если есть такие средства, да еще чтобы на пять лет вперед, можно делать партию. Нет? До свидания, ничего не получится!

— Занятно выходит: человек из ниоткуда, без поддержки, средств, почти что в одиночку получает третье место на первых в истории России президентских выборах...

— Александр Яковлев после выборов собрал совещание и сказал, что это не победа Ельцина, а победа Жириновского. Кто он такой? Бывший рядовой сотрудник какого-то издательства! А поглядите ж: третье место и 6 миллионов 211 тысяч голосов. Целая страна проголосовала — такая как Финляндия или Норвегия. И в этой победе есть доля участия коммунистов. Они не мешали — это уже была помощь. Я был некоммунист и единственный из кандидатов, кто мог поспорить с Ельциным. И меня направляли. Ведь могли же ЛДПСС не зарегистрировать? Легко! Но в апреле нас регистрируют в Минюсте. Образовалось две партии в Союзе — КПСС и мы. За месяц до этого, 17 марта, прошел референдум о введении поста президента РСФСР, а в апреле Съезд народных депутатов РСФСР объявляет дату выборов — 12 июня. Я тут же отправился в Центризбирком. А стать кандидатом в президенты можно, собрав 100 тысяч подписей или получив на съезде поддержу 20 процентов народных депутатов РСФСР. На подписи не было денег и сил — и сегодня-то это было бы сложно.

Я выбрал съезд. Он открылся 21 мая — на всю жизнь запомнил дату. Мне дали слово, и это было мое лучшее выступление. Я на трибуне, сзади Ельцин смотрит с недоверием, Хасбулатов в оцепенении. Меня воспринимали настороженно: никак не могли взять в толк, откуда я такой взялся. Какой-то юрист, издательство «Мир»... Я говорил минут 20, за меня проголосовало в два раза больше, чем надо, — около 500 депутатов. И уже вечером того же дня мне выдали удостоверение кандидата в президенты РСФСР.

Я был в восторге! Лидер партии, теперь кандидат в президенты! Весь мир узнал. Американцы приехали, сказали: «У нас бы ты выиграл!» Я и правда выделялся на фоне остальных пяти кандидатов: они ж говорить свободно не умели — все по бумажке да кондовым языком. Но для меня выборы — лучший способ пиара. В этом и смысл участия в любых выборах — тебя узнают. Хотя и не всегда... На следующее утро я поехал по стране на своем «Москвиче». В кармане — деньги, снятые с моего счета в сберкассе в Сокольниках. Маршрут — Вологда, Иваново, Кострома, Ярославль... Приехал в Иваново. Митинг прямо на улице, подходит старушка, хлопает одобрительно по руке: «Спасибо, сынок, что ты за Ельцина!» Люди еще не понимали, что могут быть другие кандидаты, а не один. А меня утвердили накануне — в Иваново весть об этом еще не дошла. По радио же все слышали с утра до ночи: «Ельцин, Ельцин…» Мы потом подсчитали: Ельцин выступал на телевидении 25 часов, а я — 2,5.

До меня доносили «пожелания» о моем маршруте. Я выступал... Разве что ГАИ для сопровождения не давали и транспорт. Но я и так стадионы собирал. А ведь могли с их бюрократической машиной вообще в грязь втоптать. Ельцину они мешали.

— Сам день выборов помните?

— Как же! Прекрасный, солнечный день. Кругом пресса — первые выборы, толпы народа. Я очень обрадовался результатам. И вот тут-то началось!.. Демократы как с цепи сорвались: кто такой Жириновский? Какое третье место? Да это он русский вопрос поднял! Он фашист! Каждый день меня полоскали: кто он? что он? Сам нерусский! И про отца...

— Что с отцом?

— Отец уехал в Польшу в день моего рождения. Может, у мамы из-за этого даже роды преждевременные были — переживала очень. Хотя он ее любил, но оставаться в СССР ему было нельзя. Его отец, мой дед, как было сказано в советских справках, «фабрикант, крупный предприниматель, эксплуататор». Когда в 1939 году советские войска вошли в Польшу, деда не тронули, чтобы фабрика работала, а вот его старшего сына, моего отца, отправили в трудовой лагерь. Его младший брат был юристом, но и его отправили из Ровно на Турксиб. А когда потом пришли немцы, то 16 августа 1941 года всех, кто остался в Ровно, расстреляли: деда, бабушку, их дочь — мою тетку с годовалым ребенком. Двое же братьев в СССР выжили. Причем мой дядя умудрился дать взятку в трудовом лагере и ему «выдали» отца. Война закончилась, отец с братом решили вернуться в Польшу: боялись, что обнаружат, что отец незаконно покинул лагерь. Они перебрались из Алма-Аты в Варшаву, но были там недолго — работы не было. Тогда отец подался в Австрию, устроился редактором в газете «Наша цель».

До войны он учился во Франции, там же начал заниматься бизнесом. Это от отца мне достались предприимчивость, владение иностранными языками, да и французский у меня лучше, чем английский и немецкий. Отец же знал французский в совершенстве, а еще польский и русский. Способности передаются по наследству: у моей матери пятеро детей, но только я, шестой, от другого мужчины, выше ростом, симпатичнее и, главное, умнее...

Тогда, летом 1946 года, мама все же решилась и поехала со мной в Варшаву — показать отцу. Ехала почти неделю. Отец хотел было вернуться, но в советском посольстве ему отказали: Сталин боялся, что после войны из «котла народов», в который превратилась Европа, в СССР проникнет множество шпионов...

В общем, каких только историй про отца и семью я тогда не прочитал! А уж когда через пару месяцев ГКЧП поддержал... Вот тут вой поднялся! Всю осень меня поливали. Испугались меня больше, чем коммунистов. И при этом все требовали интервью. Столько запросов! Я тогда предложил брать плату за интервью — сразу половина сбежит. И точно!

— Почем?

— 30 тысяч долларов. Согласились японцы и итальянцы. Мы потом требование денег сняли. А эти 60 тысяч пошли на партию.

— И все же непонятно: вы единственная альтернатива Ельцину, а КПСС делает ставку на Рыжкова...

— Во-первых, меня еще не знали. Во-вторых, не чувствовали, что все горит. И, наконец, ЛДПСС — чужая партия... Но все же главное — они не оценили угрозу. Считали, что все пойдет по варианту ГДР: одна правящая партия и несколько сателлитов. А шло крушение страны. Они думали, что Ельцину нужно лишь сменить название его поста... Считали, что у них все под контролем... Наконец, они хотели реформировать КПСС, не меняя ни названия, ни программы. Их последний съезд, в июле 1990 года, показал полную беспомощность! Не смогли остановить решение по введению поста президента России. Чудовищная ошибка! А затормозили бы, не было бы независимости России. Кроме Прибалтики, никто бы этого вопроса не поднял. При той армии и КГБ, которые были, никто и не пикнул бы. Нужно было решать национальный вопрос. Я говорил: «Поднять русских!» Они должны стать цементом для СССР. Надо было назвать страну не Союз, а Российская Федерация. И историческое название КПСС вернуть — РСДРП(б). Убрать отрицание царского периода: мы — одна страна! И с КГБ убрать негатив — «Третье отделение», «Тайная канцелярия»... А еще лучше — «Ведомство по защите Конституции», как в Германии. Восстановить классические губернии...

Не спорю, КПСС не хватило сильного лидера. ГКЧП — идея хорошая, но вот ее исполнители... Павлов, Стародубцев, Язов — слабые. Я к Язову приходил, как ко всем министрам обороны. С помощью глобуса пытался растолковать мировую обстановку — не заинтересовало. КГБ тогда брифинги проводил — для журналистов и политиков. Конечно, я уверен, что в КГБ и ЦК КПСС было положительное отношение ко мне. Но принять решение, чтобы использовать меня более эффективно, в сценарий не входило. Или сценарий испортил ГКЧП.

— Владимир Вольфович, так ГКЧП был фальстартом?

— И да и нет. Им явно не надо было выступать так рано. Если бы в августе не было ГКЧП, то прошли бы очередные выборы, и вот тогда, присмотревшись к ЛДПР, они вполне могли бы мне помочь войти в Верховный Совет СССР или РСФСР. Тогда у меня появилась бы вторая площадка — я бы боролся с Афанасьевым, Старовойтовой, Гайдаром, Явлинским. Коммунисты же стеснялись с ними полемизировать! Я — нет.

Я бы договорился с Горбачевым, и мы бы остановили распад Союза. Горбачев испугался ГКЧП, как боялся и Ельцина. Если бы его союзником был я или он сделал бы меня вице-президентом, мы бы все осуществили: ликвидировали бы республики, дали бы права предприятиям и кооперативам, убрали советскую символику, чтобы не пугала, изменили внешнюю политику — никакие бы войска из Европы не ушли! Армия меня бы поддержала...

— Может, и Горбачев чувствовал в вас угрозу?

— У него враг на тот момент был один — Ельцин!

— А конкурент, возможно, вы...

— Мне об этом неизвестно. После ГКЧП мэр Москвы Гавриил Попов запретил деятельность ЛДПСС на территории Москвы на месяц. И я просил Горбачева, чтобы он вмешался. Он при мне отдал команду. Правда, месяц так и прошел...

— Как вы оцениваете Михаила Сергеевича как политика?

— На первом этапе он нам нравился — молодой, энергичный, стали давать свободы, выезд. Я поехал в Швейцарию в мае 1990 года. В жизни не был до этого в Европе! Все тогда радовались: можно выезжать, выступать, создавать партии... Пресса стала свободная. Телевидение все показывало. Мы были благодарны Горбачеву. Мы не знали подковерных дел в партии и чем все это закончится, что он «сдаст» страну. К августу 1991 года стало ясно: что-то назревает. В конце июля я написал письмо, оно попало к Горбачеву 1—2 августа, а он четвертого уезжал в отпуск. Не встретился со мной. Но, уезжая, распорядился Янаеву: «Тут Жириновский просится, прими его без меня». Янаев же смог меня принять только в пятницу, 16 августа, в то время план ГКЧП был уже запущен.

— Глава ГКЧП принял вас по просьбе Горбачева, чтобы вы доложили о своих подозрениях по поводу ГКЧП?

— Я не знал о ГКЧП. Янаев меня принял, звал по имени — Володя. Мы хорошо поговорили, я еще тогда подумал: «А ведь мы мыслим одинаково!» Но сам он был пассивный, безвольный.

— Горбачев знал о ГКЧП?

— Прекрасно знал. Он специально все пустил на самотек: побеждает ГКЧП — он вернется в Москву и власть в его руках, проигрывает ГКЧП — он ни при чем. Ждал. Будь я в комитете или были бы посильнее Язов с Крючковым, Горбачев бы «выздоровел» и вернулся бы, поддержал бы ГКЧП, собрал бы Съезд народных депутатов СССР, который бы утвердил программу ГКЧП, разогнал бы национал-сепаратистские организации.

— Они плохо подготовились?

— Они боялись. На 20 августа было намечено в Ново-Огареве подписание Союзного договора, а после стало ясно, что СССР перестанет существовать. Члены ГКЧП знали, что Горбачев пообещал Ельцину и Назарбаеву убрать с постов Павлова, Крючкова... Горбачев назначил дату подписания на 20 августа, вот им и пришлось «выстрелить» 19-го...

— Иными словами, Михаилу Сергеевичу было все равно, чья возьмет, лишь бы остаться при власти?

— Горбачев боялся, что если он поддержит ГКЧП, то у власти окажутся Лигачевы и Зюгановы. Они же упертые — никаких реформ! А его могут убить, потому что опасен — легальный президент, хотел другое правительство. Горбачевы тогда не на шутку испугались в Форосе. Уверен, Раиса Максимовна заболела после тех событий — такой стресс ужасный! Они ждали убийства в любой момент — его, жены и внучек. А силовики потом сказали бы, что произошло ДТП, и похоронили бы их с почестями…

Слабость ГКЧП была в том, что они не были готовы на жесткие меры изначально. Разрабатывали план ГКЧП в секрете в штаб-квартире КГБ в Ясеневе (когда она строилась, всем говорили — дом престарелых), но личный состав органов был не в курсе! Язов не знал, что ему делать и куда двигаться. Модератор всего, Крючков, молчал. Объявили бы: никакого Союзного договора, все внимание экономике, будут выборы! Все у них было: деньги, армия, страна… И действовали в рамках закона о ЧП. Они не захватывали власть — они и были властью. Янаев должен был исполнять обязанности президента, когда тот в отпуске или болеет. Вот потому и сказали о болезни Михаила Сергеевича, чтобы не объяснять, почему он не с ними. И что они вообще сделали? Закрыли на время часть СМИ? На время и не все: те же «Эхо Москвы» и ВГТРК вещали и собирали народ под Ельцина.

— Сами-то вы чем были заняты?

— С утра 19-го поехал в штаб в гостинице «Москва», собрал руководство партии, составили заявление в поддержку ГКЧП и передали его в ТАСС в 9 утра. Потом пошли на Манежную площадь — там максимум было две тысячи демократов. Все ждали: когда будут какие-то действия? Тишина. В 11 утра смотрю: танки у гостиницы «Москва» стоят. Вводится комендантский час. Но этот комендантский час так толком и не был введен. Понедельник кончился. Во вторник по-прежнему никто не знал, что происходит: никакой координации. Солдатам ничего не сказали. А вокруг мирная летняя обстановка. Армии дан приказ двигаться на Москву, но дальше — опять тишина, Язов ждал.

— Можно было сохранить страну?

— Можно. Нужно было делать ставку на молодежь — на нас... Были же реформы Косыгина, и мы им радовались! Почему эти реформы свернули? Потому что, если бы их довели до конца, роль партии резко понизилась бы. А китайцы не свернули при Дэн Сяопине. Косыгин все делал правильно, вся интеллигенция поддерживала! Но к 1982 году все остановилось... Нужно было упразднить республики и перейти к губернскому делению — Бакинская губерния, Ереванская, Тифлисская, Кишиневская. Мы бы поддержали! Приостановить деятельность КПСС на время. Развивать дальше закон о кооперативах. Вернуться к земствам, Думе, к выборам на альтернативной основе, потихоньку создавать другие партии. На 1991—1995 годы был принят великолепный союзный экономический план. Могли дать больше прав колхозникам, единоличникам, раздать землю, наконец…

— Эпоха СССР завершилась с потерями?

— С максимальными. Общее настроение было отвратительное. Люди стали умирать только от того, что была великая страна и нет ее. За четыре месяца погибло столько людей — инфаркты, инсульты, самоубийства. Как жить? Везде распад и разруха. Но это еще до новой экономики! Если бы тогда объявили, что будет отпуск цен, то многие бы потратили имевшиеся сбережения. У меня было 100 тысяч — это с десяток машин «Жигули»! Я бы их купил или дачу. Хорошей мебели в магазинах не было, но я бы купил любую. Даже десяток советских костюмов — и то дело, обувь, спортивный инвентарь. Что угодно, чтобы деньги не сгорели! И когда говорят, что эти годы прошли безболезненно, что мы вышли из кризиса лучше, чем Югославия, то это чушь. Сегодняшние алкоголики тогда начали спиваться...

— Это вы тогда так думали или сейчас?

— И тогда, и сейчас... Достаточно вспомнить первую чеченскую... До сих пор не раскрыто, почему и как Дудаев оказался в Грозном. Он ведь командовал дивизией в Эстонии, жил там с семьей — тихо, спокойно, жена русская. И тут он увольняется из армии, едет в Грозный, создает комитет, потом чеченский конгресс. И на все эти действия Центр закрывает глаза и даже рекомендует разогнать Чечено-Ингушский обком КПСС и Верховный Совет АССР. Разрешили все — вплоть до того, что они выкидывали депутатов из окон.

Из Центра им постоянно помогали, уже в ходе войны: как только успешное наступление войск, сразу команда — отступить. Окружили Грозный, оставалось только уничтожить боевиков — опять команда «Отступить!»... Чеченцы до сих пор на меня злы — думают, что я их во всем обвиняю. Вовсе нет! Все из Кремля делалось. Отсюда шли приказы не вывозить оружие из мест, которые вот-вот могли быть захвачены. Так российская власть снабжала боевиков, дала возможность заполучить склады с оружием. Чтобы война продолжалась, а на нее всегда можно списать много денег...

А те довольно быстро оперились — оружие, нефть, нефтеперегонка, экспорт... Благо грозненский аэропорт без таможни — и контрабанда шла на всех направлениях. Тут еще и финансирование Чечни из бюджета. А нефть для Грозненского НПЗ гнали даже в войну, потом продавая нефтепродукты за наличные и без налогов. Подтверждением тому: за время войны ни одна бомба не упала на НПЗ! Бомбили все и всех — Грозный, деревни, жилые массивы... а НПЗ — ни разу! Ну чем не косовский вариант — отделение территории и перманентный конфликт?..

— Владимир Вольфович, а у вас кумиры среди политиков были?

— Из западных — никого. Ни из истории, ни из современности. Из российских — Витте, Столыпин, Косыгин. Но я не считаю себя чьим-то учеником. Вот когда мне подражают, это льстит. Саакашвили хотел бы добиться такого же признания. Мне приятно, что они завидуют тому, что я могу свободно говорить и выступать. И Дмитрий Рогозин мне признавался, что он читает мои книги, а потом идет на дискуссии.

Я самородок! Как это может не нравиться? Ведь это мой прием — быстро осадить противника, заклеймить, ярлык навесить. Они так смущаются... Им лексики не хватает, исторических знаний, умения провести параллель. А главное — быстроты реакции. Пока мой оппонент заканчивает фразу, я уже говорю, почему это неправильно. Он еще только задумывается, а я уже вывод сделал. Сначала — вывод, потом его обоснование, а то может времени не хватить, а люди хотя бы запомнят мою оценку.

Представьте: начало 90-х... Нехватка всего, коррупция, бандитизм. И тут появляется человек, который понятно говорит и обещает наказать виновных. На моем фоне Зюганов талдычит про советскую власть, Явлинский рассуждает, как на экономическом семинаре. А я говорю с каждым на его языке! Они же так не могли!

— Этим вы объясняете свое политическое долголетие?

— Сколько себя помню, я интересовался политикой. Возьмем детский сад. Помню, как все покорно пили рыбий жир из трехлитровой банки. Мне же было брезгливо — всем одной ложкой! Еще там принудительно сажали на горшок в 11 ночи, через час после отбоя, чтобы не писали в постель. Я тоже протестовал. Не любил детсад. Знал, что больного туда не пустят, и симулировал. Коклюш, например. Начал кашлять — отправили домой... Или помогали мы разгружать арбузы для столовой детсада. Треснувшие разрешили есть, так что я специально пустил один «под откос»... 5 марта 1953 года. Мне без малого семь лет. Помню толпу воспитательниц и нянечек возле черного радиорепродуктора — все плачут. Что случилось? И что плакать из-за того, что в какой-то далекой Москве дядька умер?..

В школе меня быстро заметили: санитар, староста, звеньевой, потом и председатель совета отряда, позднее — комсорг. Но с последней должности сняли — не было контакта с классным руководителем. Им нужен был управляемый комсорг, а я мешал: учитель завышала успеваемость, а я не молчал.

Но помимо наследственности и обостренного чувства социальной справедливости были еще одиночество и нужда. Никто не присматривал, сразу в коллектив — ясли, сад, школа. До нее идти каждый день было довольно далеко. Одежды нормальной нет — мне холодно, и не всегда есть пять копеек на пирожок с повидлом. Я тогда думал: почему другие одеты лучше, а мне голодно и холодно? Почему другие отмечают дни рождения и накрывают столы?.. Как-то раз, в 9-м классе, ко мне пришли одноклассники поздравить с днем рождения, а у нас дома шаром покати, только сковородка с картошкой, из которой все черпали. Тарелок не было. Сестра побежала, купила тортик... Было ощущение, что я нищий. В пятом классе родительский комитет подарил мне ботинки. Так и сказали: «Вова, вот тебе ботиночки, потому что ты у нас в классе самый малоимущий!» Я обиделся. Ботинки взял, но было неприятно. Подарили бы без слов...

— Политик обязан придерживаться жестких убеждений?

— Обязательно. Мы не отступали от позиций, которые я открыто высказывал. Может, мне даже мешала лишняя доброта. И я слишком долго делал все сам: нужно больше было отдавать другим, чтобы больше времени быть в роли модератора, а я сам звонил, ездил. Вот должность вице-спикера — это генерал-полковник. Как из сержанта — сразу в генералы. Тяжело... Нас обвиняют в конъюнктурщине при том, что сами осознали важность русского вопроса только после Манежной, а мы об этом говорим 22 года. Они не знали, что он возникнет. Я-то знал, потому что в 1964-м уехал из Казахстана, а в 1972‑м — из Грузии. Антинатовская линия была у меня всегда. С Западом я изначально расходился в вопросах внешней политики. Мы изначально были против разрушения СССР, а потом и России.

— Как вы оцениваете первого президента России?

— Дважды мы жестко противостояли, особенно в 1991-м. А потом наши мнения расходились по национальному вопросу и по социально-экономическим реформам. Но и Ельцин был разный! В начале 90-х он был настроен по-боевому и шел своим путем. Не было Березовского и прочих. В начале пути он думал, что лишь чуть-чуть подкорректирует ситуацию — сократит, например, госсектор, создаст частный. Он не планировал появление олигархов, резкого социального расслоения, того, что Запад его обманет, что так запылают межэтнические конфликты. А потом его уже окружала вся эта камарилья. Он хотел отойти от власти, передав ее той команде, которая не позволит чернить его имя. Он рассчитал верно. Как хотел, так и ушел! А страна где?..

— Вы наблюдали за приходом на олимп Владимира Путина?

— Я случайно как-то зашел к Павлу Бородину. Был 1996 год, к осени ближе. Уже прощаюсь, выхожу, он мне: «Задержись, у меня новый зам приехал — познакомлю». И входит Путин. Если бы знал тогда...

Кудрин подсказал Бородину взять Путина замом — по зарубежной собственности. Потом якобы освобождается должность в Контрольном управлении. Кудрин и тут помог. К лету 1998 года Ельцин уже присмотрелся к нему и назначил в ФСБ. В 1999 году Степашина отправили в отставку с поста премьера и вместо него поставили Путина. Он тогда проводил собеседования с лидерами фракций перед назначением. Впечатление было потеплее, чем от Степашина. Его-то я критиковал по поводу событий в Буденновске — он тогда еще был директором ФСБ. А с Путиным мы никогда не сталкивались, все без конфликтов. И, наконец, его избрали президентом.

У Ельцина первоначально был другой список кандидатов — Примаков, Черномырдин, Аксененко, Немцов... Березовский сделал ставку на Аксененко — того даже сделали первым вице-премьером. При нем Борис Абрамович вертел бы как хотел! Вот на последнем этапе Ельцин и сделал финт, поставив на Путина. Понял, что тот человек слова и силен, тогда как Степашин был слабоват, что показал Буденновск...

Я поддержал многие идеи Путина — создание федеральных округов, жесткое подавление мятежа на Кавказе, борьбу с олигархами... Это то, за что ратовала ЛДПР. Не все наши предложения, но хотя бы часть — процентов на 30—40. Вот сейчас американцы внаглую намекают Путину: «Не ходи на выборы». А ведь это может его обидеть и вызвать желание иначе отнестись к предстоящим событиям. Но при таком раскладе американцы окажутся в трудном положении: они не хотели, чтобы Путин пошел на выборы, он, допустим, и не пойдет. Но ведь и не выиграет тот, на кого они делают сегодня ставку. Может быть такой вариант? Может. Тогда выиграет третий. Кандидатов в президенты может быть пять-шесть — от КПРФ, ЛДПР, от «Справедливой» и «Единой России» и от группы избирателей. Тот, на которого сделали ставку США, к примеру, пройдет во второй тур, но потом все оставшиеся возьмут и объединятся под его соперника. Если выборы будут свободными, есть шанс, что победит неизвестный пока кандидат...

Обсуждение закрыто