“Я заставил раскаяться своего предателя”

— Владимир Васильевич, вы простой человек?

— В каком смысле? Простых людей вообще не бывает. Я очень сложный человек.

— Вы считаете себя гениальным артистом?

— Нет. Я пытаюсь сделать хорошо свою работу. Меня с детства научили отвечать за свои поступки. У артиста есть один выбор, потому что это самая зависимая профессия. Артист может либо отказаться, либо согласиться. Если я согласился, то должен выложиться на все сто.

— Но иногда артист не может себе позволить отказаться. Даже если ему не нравится роль, не подходит режиссер, он ради денег всё равно вынужден соглашаться.

— Я отказываюсь. Если по каким-то причинам меня не устраивает предложенная роль в сценарии или пьесе, я отказываюсь всегда. Я отказался даже играть у великого режиссера Ларисы Шепитько, которой очень многим обязан. После фильма “Восхождение” она предложила мне сыграть у нее же в “Прощании с Матёрой”. Мне показалось тогда, что эта роль по смыслу очень похожа на Рыбака в “Восхождении”. Я об этом ей написал в письме.

— Насколько актер должен быть интеллектуалом, как вы думаете?

— Есть разные артисты. Одних актеров ведут по роли режиссер, драматургия. А я обязательно анализирую тот характер, за который берусь, то есть сам занимаюсь в какой-то мере режиссурой. Поэтому режиссерам иногда бывает со мной трудно. Я всегда пытаюсь доказывать свою концепцию. Глубоко погружаюсь в характер, анализирую его. От этого мне трудно бывает работать, особенно в первые дни. Потом я уже цепляюсь за натуру, начинаю ее в себе ощущать в пластике, внутри себя, в психологии своей, как бы постоянно это в себе разминаю. И после я как бы становлюсь совсем другим человеком, и подчас по окончании фильма мне бывает трудно с ним расставаться. Он какое-то время существует во мне.

— Вы согласны, что лучшая ваша роль именно в фильме “Восхождение” Ларисы Шепитько?

— Не мне судить. Эта роль мне необыкновенно дорога. Но больше всего я люблю своего старшину Кацубу в фильме “Старшина”. А какая лучше из всех 80 с лишним ролей, которые я сыграл, не знаю. Каждый из зрителей выбирает то, что ему ближе. Кто-то любит мой персонаж в “Белом вороне”, кто-то — Рыбака в “Восхождении”, кто-то майора Мак-Наббса в “В поисках капитана Гранта”. Вот сейчас очень много поклонников у фильма “В лесах и на горах”. После того как вышел этот фильм, мне звонят, подходят на улице, благодарят за эту работу. Так что зритель выбирает, не я. Я не для себя работаю.

— А как может наш простой, наивный зритель любить вашего Рыбака, то есть предателя?

— Зритель разный бывает. Если он за характером видит некий смысл, который его волнует, заставляет размышлять — это ему нравится, а не сам герой.

— Но от вашего Рыбака становится просто страшно. Вас потом не принимали именно за него?

— Особенно этим страдают дети. Мы в свое время играли в Чапаева, потому что по многу раз бегали смотреть этот фильм. Как-то я увидел, как дети играли в Мак-Наббса и Паганеля после того, как вышел “В поисках капитана Гранта”. Но меня часто не ассоциируют с моими героями, поэтому очень долго не узнавали на улице.

	“Восхождение”.

— Недавно на канале НТВ прошел фильм о генерале Власове. Картину бурно обсуждали, и некоторые даже готовы Власова оправдать. Вы, сыгравший предательство на войне, как к этому относитесь?

— Однозначно, как относился в советские времена. Это армия предателей. Но я в Рыбаке сделал даже то, что не было написано у Василя Быкова. Я увидел, почувствовал его покаяние, которое произошло в финале. И ежели кто-то во время войны, когда люди не щадили живота своего, стояли до конца за свою Родину, за свой народ, осознал свое падение, то я это приму. Я вообще принимаю покаяние.

— Это потому, что вы сами склонны признавать свои ошибки, грехи, сами готовы каяться?

— Да, жизнь сложна, а мы не боги. Человек падает, поднимается… Важно осознать свое падение, понять причину его.

— За какое ваше падение вам до сих пор стыдно?

— Есть такое. Я до сих пор очень глубоко укоряю себя… Когда-то в юности я ни за что ударил человека. Просто выпендривался перед шпаной, показывал свою силу и парню, совершенно мне ничего не сделавшему, даже не сказавшему мне ни одного слова, вмазал так… Очень сильно. Подло, я бы сказал.

— Но после вы никогда не позволяли наносить удары исподтишка в прямом и переносном смысле?

— Конечно, больше никогда такого не было. Я вообще в интригах никогда не участвую, существую сам по себе, делаю свое дело. Естественно, когда я в момент фильма живу только работой, людям со мной непросто, я даже могу при этом кого-то обидеть. Но это выходит несознательно. А кто-то завидует, еще что-то, но эта суета относится только к театру. В кино мы собираемся на определенный срок, и там не с кем интриговать. А в театре я работал не так много. Сейчас у меня свой театр, уровень которого я всегда поддерживаю самостоятельно. Я не играю в спектаклях других режиссеров, только в своих. Мне интриговать там не с кем.

— Это антреприза?

— Нет, это наши репертуарные спектакли в Театре-студии киноактера в городе Минске.

— Всем известен случай, когда в Театре сатиры на репетиции режиссер Плучек сказал что-то неприятное Татьяне Пельтцер, и она его практически по громкой связи послала куда подальше. У вас было что-то подобное?

— У меня был конфликт с художественным руководителем нашего театра Александром Ефремовым. Я репетировал в его кабинете, репетиция затянулась. Он рвался в кабинет, а я не открывал, потому что находился в самой горячей точке репетиции. После этого произошла очень бурная сцена. И всё, этот человек перестал для меня существовать, стал практически чужим, хотя мы и здороваемся. Если я вместе с каким-то человеком исповедую определенные принципы, а потом он в угоду сиюминутной выгоде их предает, то его для меня больше не существует. Я своих принципов не меняю.

— Знаю, в юности вы часто выясняли отношения на кулаках. Но сейчас-то повзрослели. Зачем бить в морду, когда словом можно ответить гораздо больнее.

— По окончании съемок фильма “Охота на лис” мы очень горячо сцепились с Вадимом Абдрашитовым. На словах, конечно. Но потом по-мужски всё пережили, злость ушла и отношения наладили. Тем более что каждый своих внутренних принципов не нарушил. После я очень тяжело переживал, как Вадиму выкручивали руки с этой картиной, отстраняли от монтажа. Всей душой я был с ним, и у нас остались между собой великолепные отношения на всю оставшуюся жизнь.

— Если вы такой неизменный в своих понятиях, значит, за последние лет 30 мало изменились?

— Я сформировался в городе Екатеринбурге с 16 до 21 года. В этот период установились мой характер, мировоззрение. Я очень много читал, накапливал знания. Это время у меня было очень экспрессивным, динамичным. Именно тогда я впервые влюбился, выбрал свою дорогу, учился, работал, хулиганил, был королем улицы, занимался спортом, то есть формировал свое отношение к миру, к людям, к товарищам, друзьям, женщине. Всё произошло именно тогда. А дальше я уже только набирал, увеличивал свой душевный объем, что ли.

“Судьба Влада не была для меня безразлична”

— Может, я не прав, но кажется, что вы с Владом Галкиным по характеру, по каким-то эмоциям были очень схожи.

— Во многих вещах — да, иначе мы бы с ним не слились в “Дальнобойщиках”. Просто я старше, а он моложе, но в каких-то внутренних движениях наших характеров мы были близки. У Влада тоже очень подвижная нервная система, он актер такого, психологического склада. Только он был в какой-то степени менее сдержан, чем я. Все-таки у меня опыт. Я научился держать себя в руках. Но, конечно, я его понимаю.

— Но при этом Галкин был очень добрым человеком?

— Да, он очень переживал какие-то свои взрывы, открытые эмоциональные поступки. Когда-то Лариса Шепитько абсолютно верно сказала, что актер — это профессия человека без кожи: ткни, и она закровоточит.

— За время съемок “Дальнобойщиков” вы с Владом стали друзьями или это будет слишком сильно сказано?

— Нет, друзьями мы не стали. Но за то время, что вместе играли, общались постоянно. А после окончания съемок мы вообще не виделись, каждый жил своей жизнью. Но я всегда следил за его актерской дорогой, очень переживал, когда он сильно травмировался, звонил Борису Галкину, его отцу. Судьба Влада не была для меня безразлична.

	“Дальнобойщики”. Фото: Владимир Чистяков.

— А у вас вообще есть друзья?

— К сожалению, я их терял. Мой лучший друг, оператор, погиб в автомобильной катастрофе. Почему-то дорогих мне людей уносила трагедия. Мама погибла в автокатастрофе, Лариса Шепитько…

“Наконец я нашел свою женщину”

— Вы сказали, что отношение к женщине формировали в возрасте от 16 и до 21 года. Но у вас же было три брака, три дочери от разных жен. Как сейчас оцениваете свою личную, частную линию жизни?

— Наконец я нашел своего друга, свою женщину. Сейчас я живу с Аллой Пролич и считаю, что мне повезло в жизни. Как говорится, через тернии к звездам. Если я уходил от женщины, то потом не бросал ее. Продолжал общаться, помогать дочерям. И бывшим женам. Моя первая жена умерла, осталась дочка. Со второй женой, с которой я прожил почти двадцать лет, мы расстались не очень просто. Но я продолжаю заботиться о ней. Все-таки я очень много работаю, и моим близким от этого перепадает.

	С женой Аллой.

— Но и вы человек, мягко говоря, непростой и наверняка с вами вместе жить трудно.

— Да, очень непростой. Я очень сильно перегружен разными проблемами, еще и общественными. Поэтому надо понимать, сочувствовать мне. Но подчас я этого сочувствия просто не видел. А мне хотелось. Это накапливалось, и мы расходились. Моя вина, конечно, есть в этом. Получается взаимный клубок претензий, который катится и всё время увеличивается по дороге. В таких случаях надо расставаться, зачем мучить друг друга.

“Для тех, кто нахапал, Белоруссия как бельмо в глазу”

— Помню, после обстрела танками Белого дома в Москве в 93-м прочитал про вас, будто вы в Минске топтали ногами и разбили пластинку Окуджавы за то, что он одобрил эти действия Ельцина. Было такое?

— Я не считаю, что художник имеет право призывать огонь на кого бы то ни было, даже если этот кто-то тебе неприятен. После расстрела Верховного Совета и безоружных людей у “Останкино” Окуджава приехал в Минск давать концерт. И я, любивший Окуджаву, знавший все его песни, считавший его своим кумиром, около здания филармонии на глазах у тысячи людей разбил одну его пластинку и бросил под ноги идущим на его выступление “новым русским”. А в зале к Окуджаве подошел человек с цветком, сломал его и бросил ему в лицо. Его потом посадили на 15 суток, а ко мне то и дело подбегали репортеры “Голоса Америки”, радио “Свобода”, говорили, что я так поступил по национальному признаку. Да я не знал, какой национальности Окуджава, и мне это было абсолютно все равно. Просто я думаю, что столь выдающийся гуманист не имеет права так поступать. Это непростительно. Но Булат Шалвович меня потом простил, хотя я до сих пор считаю, что сделал всё правильно.

— Вы по-прежнему себя считаете советским человеком?

— Во многом да. Я не могу избавиться от того, что меня воспитало, и бросить с той легкостью, как многие побросали свои партийные билеты, которого у меня, кстати, не было. Я и в советские времена оставался самим собой и всегда высказывал то, что думал, открыто. Я отказывался вступать в комсомол в армии, в институте. И в партию не вступил, когда мне предложили. А как раз те, кто предлагал, потом свои партбилеты и сжигали. Мне было на это смотреть омерзительно, я их стал презирать. Я вырос в Советском Союзе, впитал в себя многие принципы, которые мне были близки, — принципы справедливости, духовности советской, которые во многом исповедовала Шепитько. Но я не принимал тех идеологических идиотизмов, которые существовали, из-за чего чуть не получил два года дисбата в армии.

— Получается, что Белоруссия, где вы живете, идеальное для вас место?

— В Белоруссии многое из истории нашей страны осталось невыброшенным, это мне понятно и близко. Я ненавижу термин “до основания, а затем”. Не должно так быть! Я считаю, что Россия сделала глубочайшую ошибку при Ельцине. Всё правление Гайдара, Ельцина я категорически отвергаю. Ведь обездоленные были превращены просто в пыль, а маленькая кучка успела хапнуть добро, которое не они создавали. То, что происходит в Белоруссии, гораздо более разумный подход к бытию и к истории. Для тех, кто нахапал, Белоруссия как бельмо в глазу. Давно пора понять, что в Белоруссии за Лукашенко голосует народ, потому что понимает, что кроме него некому удерживать маленькую бедную страну без полезных ископаемых. Все-таки социальная справедливость еще как-то в Белоруссии существует, хотя с каждым годом всё труднее и труднее.

— Вы поддерживаете Лукашенко, но при этом готовы всегда говорить правду. В Белоруссии пропадают люди — ну так встаньте и громко скажите об этом.

— Вот бывает: кто-то пропал, а потом появился, как одна банкирша бывшая. Теперь в Лондоне живет. А сколько в России пропало людей! Но я знаю, что некоторые журналисты устраивали в Белоруссии настоящие провокации. Немцов приезжал, так его отсюда выдворили, и правильно сделали. Ведь если я приеду в Москву и на Манежной площади бузить стану, меня тут же в тюрьму заберут. Но я точно могу сказать, что в Белоруссии жить комфортнее и безопаснее. Да, я гражданин Белоруссии, но сердцем, душой остаюсь гражданином России, моей Родины, и глубоко за нее переживаю.