Ее новый роман «Зеленый шатер» уже второй месяц не покидает списка бестселлеров: история советского диссидентского движения, написанная с точки зрения его непосредственных участников, заворожила читателей искренностью, достоверностью в деталях и поразительной авторской беспристрастностью. А несколько недель назад к своим и без того многочисленным литературным наградам (только из российских литературных премий на счету Улицкой две главные — «Русский Букер» за «Казус Кукоцкого» в 2001 году и «Большая книга» — за «Даниэля Штайна» в 2007-м) писательница добавила еще одну — престижнейшую международную премию имени Симоны де Бовуар. Об отношении к литературным наградам, о новом романе, а также о судьбе своего издательского проекта — цикла детских книг по культурной антропологии «Другой, другие, о других» — Улицкая рассказала читателям «Итогов».

— Людмила Евгеньевна, вы недавно вернулись из Парижа, где ваша внушительная коллекция наград пополнилась еще одной — премией имени Симоны де Бовуар. Какие чувства вы испытываете по этому поводу?

— О, весьма смешанные! В нашей стране плохо знают, кто такая Симона де Бовуар. Она известна у нас скорее как спутница Жан-Поля Сартра и одна из теоретиков феминизма. Я не принадлежу ни к поклонникам Сартра, ни к феминисткам, и поэтому прежде всего я была удивлена. С другой стороны, почему-то выбрали меня из всех претендентов. В предыдущие годы премию получали то китайские женщины, которые действительно борются за права слабого пола, то иранские, собравшие миллион подписей против угнетения женщин. Мы в Европе дискриминацию женщин не чувствуем так остро, как в Иране, в Китае, вообще на Востоке, особенно в мусульманском мире.

— И как же вы попали в эту компанию?

— Мне, как написано в представлении, дали премию за мои книги, в которых присутствует тема человеческого достоинства вообще и женского в частности. И это правда. К тому же я женщин люблю и считаю их — готова отвечать за свои слова — лучшей половиной человечества. За это, видимо, мне и дали эту очень фешенебельную премию, присуждение которой состоялось в знаменитом кафе «Де Маго» при большом стечении весьма почтенных людей.

— А какая из всех наград, полученных вами, вам особенно дорога?

— Самая для меня ценная премия — в позапрошлом году я ее получила — премия города Будапешта. Для меня это означало временную победу культуры над политикой. Мне, российскому писателю, вручали награду в городе, где на стенах отметины от советских снарядов. Значит, венгры поднялись выше политики, и за это им мое глубокое уважение.

— Вы один из немногих российских писателей, которых знают и любят в Европе, особенно в Германии и Франции. Как вы думаете, почему так? Вы пишете о вещах глубинно российских, даже советских — казалось бы, совершенно чуждых западному сознанию — и тем не менее такой интерес. Чем вы это объясняете?

— Не знаю. Самой интересно. Вероятно, есть какой-то общий знаменатель, который объединяет людей помимо их национальной и культурной принадлежности. Общая человеческая природа, и именно она мне всегда интересна.

— Ваш последний на сегодня роман «Зеленый шатер» — опять о советской эпохе. Почему вы все время к ней возвращаетесь? Что заставляет вас снова и снова писать именно об этом времени — разве в современности мало близких вам сюжетов?

— Как же мне туда не возвращаться? Это моя жизнь. Там много вопросов, на которые ответов нет. До сих пор нет. И есть ощущение, что там завязано много узлов и узелков, по сей день не развязанных. Признаться, в современности я нахожу для себя меньше сюжетов. Наверное, я приближаюсь к возрасту, когда вспоминают о колбасе, которая в детстве была вкуснее…

— В «Зеленом шатре» в центре вашего внимания — эпоха 70-х годов, пожалуй, самое затхлое, унылое и однообразное десятилетие отечественной истории ХХ века. Почему вы выбрали именно его?

— Действительно, самое затхлое, самое унылое, самое душное время. Именно это время совпало с моей юностью, взрослением, осмыслением многих важных вещей. В эти годы я училась в университете, по интереснейшей профессии, и преподавали такие крупные ученые, что мы, студенты, даже не могли этого оценить в полной мере. И было огромное чтение, круглосуточное, увлекательнейшее. Наше поколение можно назвать поколением книги. Но существовал и другой круг, который искал свободу у костров с гитарой, песнями и портвейном, и очень симпатичные там были ребята, были и другие, избранники, которые свой глоток свободы получали в консерватории. Не скажу, что я всех знала. Но многих очень ярких людей того времени знала, кое с кем и дружила. Все это — мой опыт, и даже отчасти байдарки, палатки и походы.

— Вы пишете о диссидентском движении — о людях, которые, как вы сказали в одном из своих интервью, были «первым поколением, возжаждавшим правды». Но ведь сегодня многие не любят и даже осуждают шестидесятников, считая их косвенно ответственными за то, что происходит с нами и нашей страной сегодня...

— Водораздел проходит, с моей точки зрения, таким образом: идеалисты и прагматики. Относительно сегодняшних 30—40-летних мои сверстники были, конечно, идеалистами. Идеи были разнообразные, кого тянуло в религию, кого в философию, были и марксисты, и националисты, но люди были горячие, страстно предавались своим увлечениям, а за свои принципы многие платили высокой ценой. Теперешние  — «теплохладные», как говорил апостол Павел. Сначала договорятся о цене, а уж потом будут кровь сдавать. Но скорее не будут. Разве что чужую… Я никому не судья. Я наблюдатель, и наблюдать мне очень интересно. Нелюбовь теперешних молодых к шестидесятникам — плод слабой информированности, а также большой свары внутри тех, кого принято называть шестидесятниками, а это была совсем не однородная масса.

— И своим романом вы хотели их, этих шестидесятников, защитить? Или у вас была какая-то иная цель?

— В защите, собственно, они не нуждаются. Пусть защищаются те, кто уродовал нашу жизнь, сажал в тюрьмы, сторожил, рот затыкал, лгал бесстыдно. Или эти люди нынешнему поколению больше нравятся? Хочу, чтоб глаза протерли, опомнились. Вот и вся цель…

— Рассказывая о диссидентах, вы как будто специально избегаете говорить о крупных фигурах — Сахарове, Солженицыне, Буковском, Якире, Горбаневской... Кого-то из них вы упоминаете вскользь, кого-то не упоминаете вовсе. Почему, решившись писать о диссидентах, вы так мало внимания уделили титанам?

— Я не хотела о титанах. Я хотела об обычных людях, не о героях и чудовищах, а о моих сверстниках, друзьях. Хотелось показать, что происходило с обыкновенными людьми, как трудно было сохранить чувство собственного достоинства, независимость, освободиться от страха, который всю страну держал в тисках. Последнее время я почувствовала, что снова государство пугает независимо мыслящих людей и снова страх поднимается. Не хотелось бы возвращаться в то прошлое.

— В «Зеленом шатре» все герои — каждый по-своему — страдают и умирают. Да и в целом ваши книги трудно назвать оптимистичными, счастливые исходы в них — скорее исключение из правил, чем норма. Почему так?

— Таковы общие, заданные от века условия жизни: рождение и смерть. Так что весь проект в целом можно считать пессимистическим. Чем ближе жизнь к концу, тем яснее чувство, что личная и единственная задача каждого человека — достойно завершить свой путь. Но это высказывание носит возрастной характер и не имеет отношения к тем, кто нацелен на счастливый исход. К сожалению, такого в принципе не бывает.

— Уже известно, что на Западе ваш роман выйдет под другим названием — «Имаго», так в биологии обозначают взрослую особь. Вообще в «Зеленом шатре» очень много говорится о категории взрослости-невзрослости, о неотении и прочих вещах, связанных c феноменом взросления. Почему эта тема так важна для вас сегодня?

— Мы все сегодня живем в «подростковой» цивилизации. С одной стороны, весело и зажигательно, с другой — недальновидно и неблагородно. Так поступают подростки, желающие поскорее все попробовать, отведать, употребить, испытать. Взрослые — те, кто берет на себя ответственность, кто жизнь не потребляет, а созидает ее. Их все меньше и меньше встречается, этих взрослых. На них очень многое держится.

— Если уж говорить о людях не вполне взрослых, то хотелось бы спросить о вашем книжном проекте — цикле познавательных книг для подростков. Почему вы, писатель, а не редактор, не издатель, вообще за него взялись?

— Я бы предпочла, чтобы проектом «Другой, другие, о других» занимался кто-нибудь другой. Другого не нашлось, а у меня было такое ощущение, что проект этот необходим. Если бы наше государство вкладывало деньги в воспитание уважения к другому человеку, к другой культуре, то это могло бы сбросить то напряжение, которое мы сегодня наблюдаем. Те бывшие мальчики, которые вышли на Манежную площадь в декабре, может, не были бы так агрессивны, если б их больше любили, прижимали к груди и объяснили с малолетства, что мир велик, история длинна, культура разнообразна, другой человек имеет право на жизнь, даже если у него другого цвета кожа, он ест другую еду, носит другую одежду и у него иные обычаи. Интересно же.

— Как вам кажется, имеет ли проект должный резонанс?

— Мы находим неизменную поддержку и понимание со стороны школьных учителей, библиотекарей, родителей. Но государство трех копеек не выделило на распространение этих книг по культурной антропологии по школам.

— А какие новые книги в рамках проекта ожидаются в ближайшее время?

— Книг на сегодня имеется четырнадцать, еще две пока не готовы — об агрессии и о праздниках. Надеюсь, в этом году осилим.

— Вообще вы — одна из очень немногих наших литераторов — достаточно много внимания уделяете общественной жизни. Ваша переписка с Ходорковским, ваши высказывания по политическим вопросам... Наша власть такого, в общем, не одобряет...

— Я никогда ничего не делала, чтобы получить одобрение властей. С чего бы это мне менять привычки? Моя жизнь так счастливо сложилась, что я всегда делала то, что мне хотелось. Или то, что я считала нужным.

— Спрашивать писателя о творческих планах — занятие неблагодарное, и все же... Что после «Зеленого шатра»?

— У меня накопилось много долгов, что-то наобещала, не выполнила, и меня это угнетает. Это касается и литературной работы, и разных человеческих отношений. С любимой двоюродной сестрой год не можем встретиться... Во мне борются две природы — богемная, разгильдяйская и высокоорганизованная, дисциплинированная. По этой причине стараюсь планов не строить, потому что неисполненные обязательства ввергают меня в депрессию.