Корреспондент «АиФ» встретился с киноведом, доктором искусствоведения Валерием Фоминым, которым был знаком с Василием Макаровичем и присутствовал на съемках его фильмов.

Точное и выразительное слово

Сергей Прудников, SPB.AIF.RU: - Валерий Иванович, расскажите, как вы познакомились?

Валерий Фомин: - Первое, хотя и заочное знакомство наше произошло на студии им. Горького. Мы, студенты-киноведы, пришли однажды в павильон, где намечался просмотр кинопроб к фильму «Живет такой парень» (фильм В. Шукшина 1964 года, - прим. ред.). В зале собрались члены худсовета во главе с Сергеем Герасимовым. А потом вошел Василий Макарович, тогда еще просто Вася. Кивнул всем и сел в уголок, весь напряженный, будто перед дракой. А ведь в таких случаях режиссеры, даже именитые и независимые, стараются вести себя деликатно – чтобы избежать любых столкновений с начальством. Начался просмотр, и игра актеров была настолько хороша, что я перестал понимать – кто лучше, кто хуже? И тут я понял – это ведь играет слово шукшинское, такое яркое, точное, выразительное. А еще меня посетило странное и сильное ощущение, как будто здесь и сейчас Россия ко мне вернулась. Я сам деревенский, а тогда вся студенческая и преподавательская московская тусовка – это были западники. И вдруг это зашкаливающее русское начало…

- Как продолжилось ваше заочное или незаочное знакомство?

- В 60-е годы прокатилась потрясающая волна режиссерских дебютов – Лариса Шепитько, Элем Климов, Андрей Тарковский, Василий Шукшин. Все они вышли из одной вгиковской школы, но снимали по-разному. И я решил написать книгу о методологии и технологии разных авторов, разобраться – кто как работает? Составил список из 16 человек и первым пошел к Шукшину на «Печки-лавочки». В тот день как раз снималась сцена в вагоне, где герой Георгия Буркова – «конструктора с авиационным уклоном» – рассказывает про поезда на воздушной подушке. Все очень забавлялись, веселились. Меня представили Шукшину. Но я сразу ему чем-то не понравился. «Приходите, наблюдайте, но я ничего вам говорить не буду!» - отрезал он. И во время всех съемок держал меня на расстоянии. Позже я сообразил, что, вероятнее всего, он принял меня за «киноведа» с Лубянки.

Что касается самого фильма, то когда мы посмотрели первую черновую сборку, я увидел, что редакторы вырезали несколько колоритнейших вещей! Например, потрясающий пролог, где под треньканье балалайки по деревенской пыли шагает человек – босые ноги. Камера поднимается, и мы видим мужичка, который несет на голове стакан с водкой, а в конце ловким движением подкидывает его, ловит зубами и опрокидывает внутрь. В роли мужичка снялся балалаечник Федя Телецкий, певец и частушечник, житель села Сростки.

Зависть коллег

- После Шукшин долго не мог пробить на студии Горького съёмки «Степана Разина»?

- Увы, в киносреде очень распространено такое явление, как зависть коллег. С одной стороны, тебя ценят. А с другой ревнуют к успеху, даже – будущему. И разработка «Разина» - мощного двух или трехсерийного полотна - многих очень напрягала. Ясно было, что это будет прорывная работа, открытие новой линии в русском кино. Василий Макарович собирался сосредоточиться на крупном плане – на движении души, развитии мысли Разина, вызревании в нем идеи восстания. И проект дважды зарубили. Со студии он ушел со словами: «В этот гадюшник я больше не вернусь!»

- Далее была «Калина красная»…

- Он пришёл на «Мосфильм». Но и там его не приняли с распростёртыми объятиями. Поставили условие – фильм о современности. Он предложил «Калину красную». Её взяли как резервный вариант, если вдруг другая картина завалится. Да к тому же на очень жестких условиях: без подготовительного периода, без подбора фактуры, фактически без проб. Срок – полгода. А он только-только вышел из больницы. И сразу приступил к работе: съемки проходили в городке Белозерске и окрестностях. В группу ему свалили самый отстой «Мосфильма». Операторская группа, например, на месте занималась в основном тем, что скупала у местного населения по дешевке старинные иконы. Для директора это был первый фильм. Кроме оператора Анатолия Заболоцкого, которого Василий Макарович привел с собой, никто не работал. Пример: снимают эпизод у бани, когда Егор Прокудин ошпарил Петро кипятком, - а работают только Шукшин и Заболоцкий. Остальные загорают, купаются.

«Калина красная». Лидия Федосеева-Шукшина - о мистических совпадениях

Читайте далее

С утра и до утра

- В качестве кого вы присутствовали на съемках?

- Как корреспондент журнала «Советский экран» - я приехал с 10-дневной командировкой. Но и тут мы долго не могли обстоятельно поговорить. «Не до того мне, видишь, что творится!» - отмахивался он. Режим работы, действительно, был страшно напряженный. С утра отправлялись на съемки – часто в одну из деревень. В 7 вечера, сразу с колес – летучка – планы на следующий день. При этом имели место постоянные организационные проблемы, директор ничего не делал. Вечером Шукшин уходил к себе, а мы с Толей Заболоцким долго гуляли, разговаривали. Проходя мимо дома Василия Макаровича, каждый раз видели, что до утра у него горит свет – он дорабатывал сценарий. За два дня до моего отъезда, к счастью, случился перелом в наших отношениях. 

- Расскажите об этом.

- В Белозерск приехала редактор фильма Ирина Сергиевская – увидеть материал. И он предложил мне: «Хочешь – приходи вечером, посмотрим. А потом, если будут вопросы – поговорим». Вечером мы посмотрели материал – и, признаться, он мне понравился даже больше будущего фильма. Толя Заболоцкий снял на улицах Белозерска много колоритных репортажных сценок. В целом материал был в стиле «Заставы Ильича» Хуциева – созерцательный, долгий. Вечером мы пошли побеседовать. И он сразу: «Две вещи меня беспокоят. Первый раз снимаю в цвете. Натура яркая, пышная, как бы не забукетить изображение. Второе – в любом кино я терпеть не могу двух вещей. Когда дерутся – это всегда туфта! И когда кто-то умирает - тоже искусственно. А тут получается, я сам умираю в кадре…» - и смотрит на меня. Я говорю – «Все верно снято». Шукшин – «Да, мне тоже кажется, что более-менее получилось. И то благодаря Толе Заболоцкому, который показал огонек в глазу Егора, который гаснет, гаснет, а потом потухает. Это может быть спасает».

- О чём беседовали, спрашивали?

- Как родился замысел фильма? Он начал рассказывать, и вдруг раскрылся, распахнулся, как вулкан. Говорит – «Калина красная» для меня – это история распадающейся России. У меня было две России на памяти. Первая – послевоенная, когда народ в полный рост стоял. И нынешняя – когда на карачки опустился». Эти слова я больше не встречал ни в одном его интервью. На вопрос – «Где истоки вашего пути?» он объяснил – все лежит в фольклоре, и в частности – в искусстве народного рассказа. Мужики на пашне во время перекура рассказывали истории из жизни, и всегда это было к слову, ярко, увлекательно, без манерничанья, без пустоты. И прозу и кино, - сказал он, - я делаю, чтобы было похоже на мужицкий рассказ. Чтобы во всем этом было обязательно что-то настоящее.

- «Калина красная» тоже, к сожалению, вышла колоссально порезанная…

- Да, что-то он убрал сам – чтобы из длинного повествования фильм превратился в стремительный рассказ. Что-то – по настоянию Госкино. Особо сложной оказалась сдача картины, пришли поправки – убрать это, убрать то! Выход картины был под угрозой. Он лежал в больнице, но сбежал оттуда босиком по снегу, чтобы самому сделать окончательную правку. В павильоне каждые 3-4 часа у него наступали приступы язвы. Вся группа была здесь, которая к тому времени его уже полюбила. Шукшин ложился лицом вниз, все уходили, выключали свет. Потом он появлялся бледный и виноватый – «Ну, ребята, полегчало, пошли дальше!» И так продолжалось 15 дней. Картину он успел сдать. А сразу снова попал в больницу. Во время грандиозной премьеры в Доме кино его привезли только на пару часов.