Энциклопедии и справочники пишут, что этот человек родился 27 марта. Мемориальная табличка на месте захоронения, в Некрополе Кремлёвской стены, уверяет, что всё-таки 28 марта. Сходятся они в одном — произошло это в 1886 году. Кстати, парадоксальным образом правы и те, и другие. Дело в том, что в метрике проставлено настоящее имя — Сергей Костриков. В погребальной табличке — гораздо более известный псевдоним. Сергей Миронович Киров.

С чисто формальной точки зрения нынешняя память о нём сопоставима с памятью о героях скандинавской древности. Конунги и ярлы, впрочем, как и рядовые викинги, искренне считали — важно не то, как человек прожил жизнь, а то, как он умер. 

В случае с Кировым мы имеем примерно то же самое. Практически любой материал о самом популярном руководителе Ленинграда и Ленинградской области радует нас частушкой: «Огурчики-помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике». Вторым обязательным номером следует глубокомысленный вывод о том, что с убийством Кирова 1 декабря 1934 года в СССР началась эпоха Большого Террора.

Две подушки и гречневая каша

О жизни и стиле руководства Сергея Мироновича по какой-то загадочной причине говорят скомканно. Как правило, всё сводится к двум нехитрым клише: «Верный сталинец» и «Твердокаменный большевик». По законам современной публицистики к ним прилагается непременный «порочный шлейф». Вроде «питание из спецраспределителя, шикарная квартира, злодей и тиран, сам жирует, а люди голодают».

Здесь поклонников этого мифа подстерегает досадная западня. Да, для Сергея Кирова действительно готовил повар высочайшего класса, некогда служивший при императорском дворе. И он же постоянно жаловался на потерю квалификации, поскольку его адресат был уж слишком неприхотлив в пище. Печёная картошка, гречневая каша в горшочке, пироги с капустой. Изредка — тушёное мясо или пельмени. Что сопоставимо с нормами отпуска по продуктовым карточкам — в среднем ленинградский рабочий, скажем, в 1929 — 1931гг. получал по фиксированной цене от 800 до 1600 граммов мяса в месяц.

Зато его квартира в доме 26/28 по Каменноостровскому проспекту и впрямь впечатляет. Площадь — 200 кв. м. Целых пять комнат. Кабинет, библиотека, столовая, спальня, кухня и комната домработницы. По тем временам роскошь невиданная. Вот только есть один нюанс. Лично Кирову здесь не принадлежало ничего. Или почти ничего — известно, что в 1926 году он въехал в квартиру только с одеялом, парой подушек, и личным постельным бельём. Всё остальное было казённым, с инвентарными номерами. 

Для работы и для души

Впоследствии, конечно, сюда была перевезена библиотека Кирова, насчитывавшая около 20 тысяч томов. А также фонотека, объём которой уже не так впечатляет — чуть больше 100 пластинок. Сравнив цифры, легко убедиться, что к роскоши и скапливанию материальных ценностей для себя любимого Киров явно не стремился. Да, 20 тысяч книг — это много, очень много. Но книги — всего лишь один из рабочих инструментов руководителя такого калибра. А вот пластинки — это уже для души. И как раз их совсем мало. Кстати, там в основном оперная музыка. Редкими вкраплениями идёт джаз — классический американский биг-бенд Дюка Эллингтона и наш отечественный Утёсов.

И уж совсем-совсем для души — столярный и слесарный инструмент, с которым Киров не расставался, поскольку очень любил мастерить для дома и семьи, да и вообще питал склонность к ремеслу. Что для выпускника Казанского низшего механико-технического промышленного училища вполне естественно. А вот для высшего партийного аппаратчика — не вполне. Зато очень по-человечески симпатично.

Симпатию вызывают и моменты, связанные не с повседневной жизнью одного из партийных вождей, а с его деятельностью. Скажем, вся страна просыпалась под транслируемый по радио в шесть утра «Интернационал», бывший тогда гимном СССР. А в Ленинграде и Ленобласти по настоянию Кирова из репродуктора звучала совсем другая музыка. Один из величайших композиторов XX века, Дмитрий Шостакович. Конкретно — «Песня о встречном», на стихи Бориса Корнилова. «Нас утро встречает прохладой», — безусловный хит, актуальный и по сей день. Мелочь, да. Но характерная.

Вот уже кое-что посерьёзнее. В стране начинается индустриализация. Все заботы, все усилия, весь энтузиазм там — Днепрогэс, Магнитка, Уралмаш. А Киров публично произносит крамольную, казалось бы, речь: «Сегодня и поросёнок, и кролик, и малая живность, которыми мы должны питать рабочих, имеет значение ничуть не менее важное, чем любой Магнитогорск».

Инновации и технологии

Подобные слова у него редко расходились с делом. «Питать рабочих» — это не только кролики и поросята. Это, прежде всего, жильё и зарплата. Здравоохранение и рабочие места. В конце концов, энергетическая безопасность и промышленные инновации.

Если кому кажется, что подобные термины неприменимы к ситуации 1930-х годов, вот конкретный пример. До Кирова Ленинград и Ленобласть снабжались углём из Донбасса. Поезд, привозящий 1000 тонн антрацита, сам сжигал по дороге 132 тонны. Это называется «артель «напрасный труд». 

Киров сумел решить топливный вопрос. Целый каскад ГЭС. Добыча торфов и сланцев. Сейчас этот самый сланцевый газ склоняют направо и налево, выдавая за сверхновые технологии. А между тем горючие сланцы преспокойно добывались и перерабатывались ещё в те времена. И немалая заслуга в том, что сланцы стали активно использовать в СССР, принадлежит Сергею Кирову.

Забывают ещё об одной детали. О масштабе деятельности нашего героя. В самом деле — Ленинград и область. С одной стороны немало — второй по значению город страны. С другой — всё же несерьёзно. Один город с округой. Вот только опять-таки упускается нюанс. В 1927 году, спустя год после того, как Киров стал во главе Ленинграда, к Ленинградской области на правах округов отошли Псковская, Новгородская, Череповецкая и Мурманская области. Теперь прикиньте размер получившейся территории. 

И сопоставьте с тем фактом, что Киров, управляя такой территорией, нашёл время лично курировать самый важный для него вопрос. Строительство жилья для рабочих. 500 тыс. кв. м. были сданы к 1932 году. К тому же моменту в Ленинграде не осталось неосвещённых и незамощённых улиц.

Народ и партия едины

Слово «популизм» тогда ещё не вошло в политический обиход. Но, надо сказать, что Сергей Миронович мог бы претендовать на лавры первого популиста. С одной поправкой — это получалось у него настолько органично и естественно, что не вытанцовывается даже претензия — не то что обвинение.

Ну да, организуя революцию на Кавказе, Киров ещё носил этакую «интеллигентскую» бородку, не брезговал пользоваться очками и даже пенсне, поскольку проблемы со зрением были — в музее хранятся четыре пары очков. Потом сменил имидж — бал стали править кожаные комиссарские куртки. В Ленинграде уже пошёл другой коленкор — надо было устанавливать контакты с рабочими. «На заводе им. Егорова Киров выступал в осеннем пальто, в чёрной тёплой кепке и выглядел настолько заурядно, что егоровцы даже говорили, что многие рабочие представительнее его по внешности». За несколько лет до смерти перешёл на френчи-сталинки. Может быть, кто-то ехидно восхитится: «Как ловко колебался с генеральной линией партии, и даже в стиле одежды!». И зря. Возможно, решение гораздо проще. Слова «быть ближе к народу» для Кирова не были пустым звуком.