Лидия Русланова родилась 27 октября 1900 года.

Шаляпин, впервые услышав выступление молодой Руслановой, записал: «Вчера вечером слушал радио, пела русская баба, пела по-нашему, по-волжскому. И голос сам деревенский. Песня окончилась, и только тогда заметил, что реву белугой. И вдруг рванула озорная саратовская гармошка и понеслись саратовские припевки. Все детство передо мной встало. Объявили, что исполняла Лидия Русланова. Кто она? Крестьянка, наверно. Талантливая, уж очень правдиво пела».

«Повопи, баба, по тятьке»

Агаша Лейкина родилась в 1900 году на Волге, недалеко от Саратова, в семье крестьянина Лейкина Андрея Маркеловича. Вместе с бабушкой, большой мастерицей петь песни, маленькая Агаша ходила по свадьбам и по девичникам, слушала песни, запоминала. В то время ни одно событие в деревне не обходилось без песни: ни полевые работы, ни праздники, ни гулянья, ни девичьи посиделки. «Первая настоящая песня, которую я услышала, был плач, — рассказывала много позже Лидия Андреевна. — Отца моего в солдаты увозили. Бабушка цеплялась за телегу и голосила. Потом я часто забиралась к ней под бок и просила: «Повопи, баба, по тятьке». И она вопила: «На кого же ты нас, сокол ясный, покинул?..»

Бабушка не зря убивалась. Началась Русско-японская война, отец на ней так и пропал. Трое маленьких детей остались на руках больной матери. «Не помню, когда я сама научилась петь... Но «представления» начала давать лет с шести. Мать лежала больная, а я расхаживала, как по сцене, по русской печке и пела все подряд, что знала, и деревенские, и городские. Все удивлялись: «Вот бесенок, какая памятливая».

Вскоре мать умерла, и трое детей попали в разные сиротские приюты.

Талантливую девочку определили в лучшую в Саратове школу-приют — помогли добрые люди, однако имя и фамилия выдавали ее крестьянское происхождение. Тогда-то и появилась фиктивная грамота с новой фамилией и именем: Лидия Русланова. В церковном хоре девочка быстро стала солисткой. Люди плыли по Волге за сто верст из многих сел — послушать, как сирота поет...

Однажды под Вязьмой после концерта Русланову пригласили в землянку к тяжело раненному бойцу, метавшемуся в беспамятстве и звавшему маму. Русланова, не сдерживая слез, села возле него, взяла за руку и запела волжскую колыбельную, «зыбку». Солдат затих, рука его стала холодеть, и его унесли. А через полгода на другом участке фронта, едва она начала петь, как к ней бросился солдат с Золотой звездой на гимнастерке и закричал: «Мама! Мама! Я узнал вас! Я помню, что вы мне пели, когда я умирал». Через несколько месяцев Русланова снова встретилась с этим солдатом, тяжело раненным, и снова ему пела, и опять его, холодеющего, унесли. А уже в Берлине после концерта пробрался к ней офицер, вся грудь в орденах, и в нем она узнала того дважды спасенного ее песнями солдата. Она взяла его за руку и громко сказала: «Смотрите! Вот русский солдат! Умирая, он верил в победу! Он дошел до Берлина! Он победил!»

Когда разразилась Первая мировая война, Русланова отправилась на фронт сестрой милосердия. В 1916-м она сошлась с неким Степановым, от которого в мае 1917 года у нее родился ребенок (его судьба неизвестна). Через год Степанов ее бросил. Революцию Русланова встретила в Ростове-на-Дону, где, кстати, прошел ее первый настоящий концерт. В 1919-м в Виннице она вышла замуж за сотрудника ВЧК Наума Наумина, с которым прожила 10 лет и развелась в 1929 году, чтобы выйти замуж за артиста Мосэстрады Михаила Гаркави... 

Летом 1942 года после одного из концертов на передовой к Руслановой подошел генерал Владимир Викторович Крюков и предложил, пока на позиции затишье, прогуляться. Неожиданно прервав беседу, он попросил ее прислушаться: где-то плачет ребенок. Вслушалась Лидия Андреевна, действительно, где-то за линией фронта плакал ребенок. «У меня дочка в Ташкенте, — проговорил генерал, — одна, совсем маленькая. Так тоскую по ней». Русланову поразил тон, каким это было сказано. И неожиданно для самой себя она произнесла: «Я выхожу за вас замуж». Это был четвертый и последний ее брак. Улучив момент, Русланова съездила в Ташкент, забрала девочку и стала приемной, нет, правильнее будет сказать — родной матерью единственной маленькой дочери генерала.

Дело N 1762

Спрева об этом шептались, а потом, когда начали сдирать афиши с ее именем, заговорили в открытую: Русланову арестовали. Но даже сегодня, по прошествии пятидесяти пяти лет, никто толком не знает, что же тогда произошло.

В постановлении на арест указано, что Крюкова-Русланова Лидия Андреевна вела подрывную работу против партии и правительства, распространяла клевету о советской действительности, кроме того, находясь со своим мужем в Германии, занималась присвоением в больших масштабах трофейного имущества.

Из допроса Л. Руслановой 5 октября 1948 года.

— Какие правительственные награды вы имеете?

— Я награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

— Материалами следствия вы изобличаетесь в том, что во время пребывания в Германии вы занимались грабежом и присвоением трофейного имущества в больших масштабах. Признаете это?

— Нет!

— Но при обыске на вашей даче изъято большое количество ценностей и имущества. Где вы его взяли?

— Это имущество принадлежит моему мужу. А ему его прислали в подарок из Германии... По всей вероятности, подчиненные.

— Дополнительным обыском в квартире вашей бывшей няни Егоровой, проживающей на Петровке, 26, в специальном тайнике под плитой были изъяты принадлежащие вам 208 бриллиантов и, кроме того, изумруды, сапфиры, рубины, жемчуг, платиновые, золотые и серебряные изделия. Почему вы до сих пор скрывали, что обладаете такими крупными ценностями?

— Мне было жаль... Мне было жаль лишиться этих бриллиантов. Ведь их приобретению я отдала все последние годы!

— А где вы брали деньги?

— Я хорошо зарабатывала исполнением русских песен. Особенно во время войны, когда «левых» концертов стало намного больше. А скупкой бриллиантов и других ценностей я стала заниматься с 1930 года и, признаюсь, делала это не без азарта.

— С не меньшим азартом вы приобретали и картины, собрав коллекцию из 132 картин, место которым в Третьяковской галерее.

— Не стану отрицать, что и приобретению художественных полотен я отдавалась со всей страстью. К тому же этим занималась не только я. Картины и драгоценности скупали и другие артисты.

Никаких коллекций

Рассказывает дочь Руслановой и Крюкова Маргарита:

— Беда свалилась на нашу семью неожиданно: папу и маму арестовали 18 сентября 1948 года в 5 часов утра. Мы готовились встретить маму во «Внукове» (это был тогда единственный аэропорт в Москве), но не успели. Папу арестовали на квартире в Лаврушинском переулке, мне тогда не было еще 13 лет, а Русланову доставили из Казани в Лефортово и инкриминировали ст. 58-10 (антисоветские разговоры) — мура, глупее которой ничего нельзя придумать. Папе вменяли вооруженное восстание — абсурд! И чтобы повернуть общественное мнение против родителей и еще 48 генералов — соратников Жукова, из них сделали бандитов, барахольщиков, которые грабили антиквариат, бриллианты, картины, хотя В. Крюков за всю свою жизнь не мог отличить бриллиант от булыжника: круг его интересов лежал в иной плоскости. Он был умным, образованным человеком, и особой его слабостью была русская классическая литература, а на чем он сидел и спал, для него не представляло никакого интереса. 

Когда мои родители поженились летом 1942 года, у мамы в это время уже были все картины, собранные еще до войны. Она была чрезвычайно работоспособным человеком, объехала всю страну вдоль и поперек, выступала на полевых станах, заводах, рыболовецких судах. По советским понятиям, она была обеспеченным, богатым человеком, но это было заработано ее трудом. И как ей тратить деньги — это только ее личное дело. Вся коллекция была конфискована и передана в Третьяковскую галерею, после реабилитации часть картин вернули, но у мамы отпало всякое желание заниматься коллекционированием. Она говорила: «В нашей действительности обладать частной собственностью в каком-то выражении — полная бессмыслица, в доме должно быть чисто, уютно, но без всяких коллекций». Она сама хотела в дальнейшем отдать коллекцию государству, но ей не дали этой возможности, и мама потихонечку начала с ней расставаться: большая часть коллекции — в Белорусском музее, несколько работ в Таганрогской галерее и, кажется, в Киргизском национальном музее, некоторые работы попали в частные руки.

«Все выше, и выше, и выше...»

Много грязи было выплеснуто в ходе следствия как на самих обвиняемых, так и на людей из их окружения, и историкам еще предстоит кропотливая работа по отделению плевел от зерен. Но как бы то ни было, супругов осудили не по уголовной, а по политической статье. Сломленной, измученной актрисе с приговором: «Обвиняемая распространяла клевету о советской действительности и с антисоветских позиций обсуждала мероприятия партии и правительства. Установила связь с одним из военачальников, претендующим на руководящую роль в стране» — дали 10 лет исправительно-трудового лагеря с конфискацией имущества, затолкали в спецвагон и отправили в Иркутскую область в Озерлаг. Сюда же — в Чуну, Новочунку, Тайшет — бросили ее мужа, Героя Советского Союза, соратника генерала Доватора, героя обороны Москвы и взятия Берлина генерал-лейтенанта В. Крюкова.

Много лет спустя бывший начальник Озерлага полковник в отставке Евстигнеев пояснял, что основной задачей лагеря было строительство железной дороги Тайшет — Лена. Основным средством воспитания — труд. Свою работу он считал нужной, совесть — чистой. За верную службу режиму Евстигнеев получил 5 орденов и 13 медалей. Вот как описывает порядки, царившие в Озерлаге, один из бывших узников Николай Крамник: «Зимой солдаты заставляли жечь костры, для чего нужен был сушняк. Случалось, солдат указывал пальцем за линию запретзоны и посылал туда доверчивого зэка, из новичков. Не чувствуя подвоха, тот охотно бежал за сучьями, перешагивал коварную линию, отделяющую жизнь от смерти, и тут же замертво падал, сраженный пулей. На таких смертельных забавах опытные вертухаи неплохо подрабатывали, получая за „геройский“ поступок — предотвращение побега опасного преступника — месячный отпуск и две сотни в придачу. Дома не спрашивали, откуда деньги. Домашние были уверены: за верную службу».

Один из бараков Озерлага отгородили для артисток. Рядом — барак для артистов. Какие там были имена! Солистка Большого театра Л. Баклина, пианист, аккомпаниатор Давида Ойстраха Всеволод Топилин, пианистка Татьяна Перепелицына. Вокалисты и танцоры А. Блюджевайтите, Л. Ильзен, И. Курулянц, Г. Дурян, Л. Леренс, А. Кравцов, А. Батыгина, Т. Мартынова, скрипачка Н. Кравец, композитор, автор популярнейшего марша «Все выше, и выше, и выше...» Ю. Хайт...

Соловей в клетке не поет

Буквально на следующий день, после того как привезли Русланову, собралось все начальство Озерлага — послушать знаменитую певицу. Открылся занавес. Она вышла, стала у рампы и молчит. Голос из первого ряда: «Почему не поете, Русланова?» А она: «Не вижу здесь моих товарищей по несчастью. Пока не приведете в клуб заключенных, петь не буду». Зашушукалось начальство: что делать? Срывается концерт. Дали команду привести работяг. Человек сто усадили в последние ряды. И Русланова запела. Ах, как она пела в тот вечер! Начальству недозволено аплодировать артистам-зэкам, а тут такое началось — и офицеры, и надзиратели (о работягах и говорить не приходится) еле отпустили ее со сцены. С ее песнями появилась какая-то надежда на лучшую долю. Слух о том, что Русланова находится в лагере под Тайшетом, быстро облетел окрестные деревни, и жители понесли ей кто варежки, кто валенки, кто продукты. Опасаясь проявления народной любви, руководство Озерлага спешно отправило на Лубянку бумагу, что «вокруг Руслановой группируются разного рода вражеские элементы из числа заключенных» и поэтому 10 лет ИТЛ надо заменить на 10 лет тюремного заключения. Ходатайство лагерных властей было тут же удовлетворено, и в июне 1950-го Лидию Андреевну перевели во Владимирский централ. Татьяна Окуневская в своих мемуарах писала: «...Тюрьма огромная, старая, гнилая, грязная, холодная, похожая на Тауэр. Командует всем довольно интересная, с умным лицом, матерая женщина лет тридцати пяти, и она сразу подтащила меня к подоконнику: стены исписаны, оказывается исписан фамилиями и широкий подоконник на уровне наших верхних нар. Она показывает чем-то выдавленную фразу: „Лидия Русланова“.

— Это правда?

— Да.

— Сейчас мы напишем и вашу.

Какое постыдное чувство: от того, что здесь была Лидия Андреевна, на душе легче, я не одинока в этом ужасе...»

Тюремное начальство не раз просило Русланову спеть на праздничном вечере, посвященном очередной годовщине Октября или Первомая, на что Русланова неизменно отвечала: «Соловей не поет в клетке».

От Бреста до Камчатки

Назначенный в марте 1953-го первым заместителем министра обороны Жуков первым делом позаботился о друзьях, которые оказались за решеткой. В августе 1953-го Лидия Русланова была уже в Москве. И снова вышла на сцену, как будто не было пяти лет забвения, и еще двадцать лет народ валом валил на ее концерты.

Рассказывает Маргарита Крюкова:

— Когда после смерти «отца народов» мои родители вернулись и были полностью реабилитированы «за отсутствием состава преступления», они никогда не рассказывали о годах заключения, словно наложив на эту тему табу. От папиных коллег я узнала, как «добывались сведения» на Лубянке, как истязали долгими ночными допросами и сырым карцером маму, — она пережила 12 воспалений легких. Вернувшись, она с головой окунулась в любимую работу — снова концерты, записи, гастроли. Концертный зал им. Чайковского перед ее первым после освобождения выступлением был оцеплен конной милицией — такая масса людей рвалась на встречу с Руслановой. Папа слушал концерт дома по радио. Мама очень его берегла и любила, она опасалась, что его присутствие добавит им обоим волнений. А я была в зале и видела, как у мамы перед первой песней дрожали губы, но она была сильным человеком и быстро взяла себя в руки. Зал стоя приветствовал певицу. Ее популярность была столь велика, что однажды во время гастролей на Сахалине люди остановили поезд, чтобы хоть несколько минут посмотреть на свою любимицу.

Лидия Андреевна предпочитала все русское. Московская ее квартира была обставлена исключительно в русском стиле. Столы, стулья, скатерти, посуда... Как-то один из друзей сказал: «Хочу тебе, Лида, подарить маленький заварочный чайник». — «Железный?» — «Фарфоровый». — «Русский?» — «Немецкий, красивый». — «Не надо. Зачем иноземщиной портить мою кухню...» Она часто подчеркивала свою русскость. Говорила: Европу уважаю, Россию люблю до боли.

Всего шесть лет прожил на свободе папа. Врачи сказали, что его сердце висело не на волоске, а на паутинке. Мама очень тяжело переживала кончину отца — около года она «молчала», но надо было продолжать жить, и она, несмотря на тяжесть утраты, снова начала петь — она не мыслила своей жизни без любимого дела. В концертных залах, на стадионах, на полевых станах, на погранзаставах — от Мурманска до Кушки, от Бреста до Камчатки — звучал ее красивый сильный голос, и люди просили «Валенки», «Степь да степь», «Меж высоких хлебов» — песни, которые были неразрывно связаны с именем великой певицы Лидии Руслановой.

***
Свой последний концерт — так распорядилась судьба — она спела в августе 1973 года в Ростове, там, где за 56 лет до этого начиналась ее жизнь в песне и на эстраде.