Видный критик-народник пророчил Чехову раннюю смерть под забором от пьянства. Ошибся. После ухода писателя 2 (15) июля 1904 г. его оплакивала вся страна.

«Человек будущего»

Над могилой Чехова один из его друзей сказал: «Мы... любили и ценили Чехова как друга, горячо, искренне, страстно. И пусть помнят, что на могиле Чехова не одни женщины плакали — плакали и мужчины...» Чехов оставил 18 томов сочинений и всего десять пьес — они по сей день на сценах и экранах по всему миру, от Канады до Японии.

Его никак нельзя назвать праведником, «правильным человеком». Но всё же первая публикация у нас ещё в 1991 г. писем Чехова Суворину без купюр уважения к нему не поколебала. В письмах этих, касающихся отношений Чехова с женщинами, он по-мужски откровенен (не будем забывать, что по профессии он медик, интересовавшийся венерологией и психиатрией), но не циничен, не скабрёзен, не пошл. К тому же всё написанное — с таким изящным чеховским юмором! А вывод по части «девок», до которых он «в молодости был большой охотник» и которых следует «тараканить» и «употреблять», сделан весьма простой: «Жизнью не надо брезговать в любых её проявлениях».

Чехов давно и прочно оброс штампами и клише. Даже его внеш­ний облик: сухощавый чопорный старичок в пенсне, с редкими волосами — а глаза добрые, с эдаким мудрым прищуром! Кстати, сам «старичок» (а Чехову на этом известном портрете И. Браза нет и 40) это своё изображение терпеть не мог: «Я на нём точно нанюхался хрену».

Горький писал, что Чехов родился немножко рано. Книппер обращалась к нему в письме: «мой человек будущего». А классик абсурда Эжен Ионеско на вопрос, кого он видел бы Президентом мира, ответил: «Чехова».

«Я всё ухожу...»

«Я не боюсь ничего...» — чеховское признание. «Даже смерти и слепоты не боюсь», «на этом свете на всё нужно быть готовым...» Он умер в 44 года. Смолоду был чудо как хорош собой: «малороссиянин», под 1 м 90 см ростом, с дивным баском и густой шевелюрой. В 24 обнаружились первые признаки чахотки. В 37 у него впервые пошла кровь горлом, на обеде в ресторане «Эрмитаж». В 40 он составил завещание. Лечиться и «выстукиваться» сам он, врач, не любил. В его письмах лишь беглые и чаще шутливые упоминания о недомоганиях и ещё, совсем редко, одно слово — «хандрю»... Лишь за четыре года до смерти вдруг признался: «Я всё ухожу, ухожу, ухожу куда-то без ­остановки, бесповоротно, как воздушный шар». В 1904 г. он, по словам близких, «был плох, почти не ходил». Но всё отшучивался в беседах с собратьями-писателями, так любящими порассуждать о трагизме человеческой жизни: «заладили тоже — "трраги-изм, трраги-изм"... А вы поменьше водки пейте!»

В 30 лет, уже больной чахоткой, он неожиданно для всех 81 день едет через всю Россию на перекладных на «каторжный остров» Сахалин. Опросив лично 10 000 (!) каторжных и поселенцев, рецидивистов-убийц и малолетних проституток, сделал перепись всего населения на Сахалине, вернулся и написал книгу «Остров Сахалин». Представил её на докторскую степень — не зачли.

При всей «много­населённо­сти» его жизни Чехов был одинок: «Около меня нет людей, которым нужна моя искренность и которые имеют право на неё». Чехову было 27 лет, когда он писал брату Александру: «Молодость пропала!» Он работал в то время над «Ивановым», где главный герой застрелился...

Чехов прожил весьма нелёгкую жизнь. Но лишь раз в его письме говорится об «исковерканном детстве», которое «тошно и страшно вспоминать». С 16 лет, он, не самый старший сын, взваливает на себя обязанность кормильца. Всех своих родных всю жизнь содержал или поддерживал деньгами он один. И формировался во многом не благодаря, а вопреки укладу жизни в семье (два его старших брата были алко­голиками. В итоге — ранняя смерть Николая, талантливого живописца, беспорядочная жизнь литератора Александра, оставившего единственное своё «творение» — сына Михаила, великого артиста). Отца, Павла Егоровича, позволил себе судить, кажется, лишь однажды, поминая в письме, как тот, человек одарённый, но деспотичный, устраивал скандал из-за пересоленного супа, как регулярно бил сыновей, «ругал мать дурой». Но в зрелости написал: «Отец и мать единственные для меня люди на всём земном шаре, для которых я ничего не пожалею».

Венчался тайно

По сути, вся его жизнь — это ряд поступков, очень точно отражающих его натуру. По­ступков решительных. Мужских. Гражданских. Он, с дипломом «лекаря и уездного врача», 10 лет практикует как доктор везде: «Что делаю? Лечу...» «Рвота, сифилис, холера, поносы...» 1892 год, Мелихово, работа во время эпидемии холеры. Его участок — 25 деревень, 4 фабрики и монастырь. В 1896-м он пишет: «Если весной война, то я пойду». И наверняка пошёл бы.

Чехов — человек, в полном смысле слова «сделавший», воспитавший себя сам: «от природы характер у меня вспыльчивый, резкий», но «нельзя распускать себя», «нужно себя дрессировать». Всю жизнь он очень много работал, даже юмористические подписи к карикатурам ради денег писал. Всю жизнь был вынужден считать деньги: ответственность кормильца большой семьи, хозяина имения в Мелихове, дома в Ялте. В Мелихове на крыше дома был флаг: если доктор дома — принимает. Чеховская судьба — это ночные вызовы, больные дети, бабы с чирьями, мужики с грыжами, увечья, вскрытия, грязь, зловоние, бездорожье, отсутствие медикаментов... Выстроенные школы и мост в Мелихове, собранные им библиотеки на Сахалине и в Таганроге, лечебница в Ялте — и всё скромно, без шумихи, без саморекламы.

Чехов всегда был очень сдержан и в чувствах. Романы свои (а дамы и девицы его обожали) не афишировал. А женитьба незадолго до смерти на актрисе Ольге Книппер многих удивила. Но при этом он знал силу и цену «нерассуждающего» чувст­ва: «Когда любишь... нужно исходить от высшего, от более важного... чем грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе». Брак страшил его — формальностью, повсе­дневностью, бытом, мелочами, пошлостью. И свадьба — когда «нужно держать бокал шампанского в руке и при этом неопределённо улыбаться». У него свадьбы не было — венчался тайно. Последний, предсмертный, странный замысел его был «на тему о любви»: во льдах на Севере затёрт корабль, и в видениях перед капитаном проносится тень женщины, которую он любит...

Чехова никогда официально не запрещали, пытаясь лишь приспособить к той или иной эпохе. Но его публицистические высказывания «звучат» и сейчас. О политике: «Отвратительные средства ради самых благих целей делают и сами цели отвратительными. Неужели светлое будущее может искупить... подлую ложь?» О свободе: «Если бы теперь вдруг мы получили свободу, о которой так много говорим, когда грызём друг друга, то на первых порах мы не знали бы, что с нею делать, и тратили бы её только на то, чтобы обличать друг друга в газетах в шпионстве и пристрастии к рублю и запугивать общество уверениями, что у нас нет ни людей, ни науки, ни литературы, ничего, ничего!» О «народном искусстве»: «Надо не Гоголя опускать до народа, а народ поднимать к Гоголю». Мысленно поместим Чехова в любую ситуацию, связанную с общественными процессами и проблемами, или личную, житейскую — и тотчас всё становится на свои места, будто вдруг освещается светом, ясным и чистым.