«Большой театр нужен всем, а ему не нужен никто. Это вечная история»

— Время летит незаметно, и вот вы уже представляете ретроспективу. Какие ощущения?

— Никаких. Надо очень любить себя и свое творчество, чтобы сидеть и предаваться размышлениям, как же жизнь прожита. Ну, показывают мои старые фильмы. Если их еще кто-то увидит и они понравятся — это будет приятно.

— Многие режиссеры не пересматривают свои картины. А вы?

— Никогда. Выпускаешь фильм, какое-то время переживаешь за него, но проходит время и это становится твоим прошлым. Мне неинтересно им жить.

— Недавно вы защищали свой новый и весьма впечатляющий проект «Большой» перед экспертами Фонда кино. Вы подошли к теме, про которую надо много всего понимать, знать специфику балета. Откуда «такая к музыке любовь»?

— Если вы думаете, что я балетоман, то это не так. Совершенно необязательно им быть, чтобы снять подобный фильм. В конце концов, что такое балет? Некая чистая красота, которой очень мало. Не так много в мире людей, способных ее по-настоящему оценить. Но при том искусство балета сохраняется, проходит через поколения и существует по сегодняшний день. Кроме того, это невероятное зрелище с божественной музыкой. Я спросил у одной балерины, почему все так стремятся туда. Она ответила, что в тот момент, когда находится на сцене и танцует, у нее возникает состояние совершенного счастья, полета. За эти пять минут, подобные наркотику, человек готов отдать жизнь. Качество человека, способного к этому прийти, осмыслить, отдать все во имя таких мгновений, состояться, — это же жутко интересная история. А дальше можно говорить о том, что Большой театр — хорошая площадка, где и происходят события. Я вникаю во все, облазал все что можно, поговорил со многими людьми. Существует сценарий, который еще тысячу раз будет улучшаться.

— Написали его вы?

— Нет. У нас уже пять сценаристов успели поработать. Один и тот же сценарий пишут разные люди, пытаются сделать его лучше.

— Вы говорите, что балет для балерины как наркотик. Но для любого творческого человека его занятие сродни этому. Разве у вас не так?

— Конечно, так. Просто балет имеет изобразительно законченный образ. И плюс ко всему это дико интересный мир.

— Снимете что-то вроде «Призрака оперы»? Призрак балета, фантом?

— Я не про мистику собираюсь снимать, а кино, в котором кипят огромные страсти и амбиции, про живых людей с кровью и потом.

— Интерес к проекту подогревается помимо вашей воли в связи с последними событиями в Большом театре. Почувствовали это на себе?

— Нет. В Большом театре многое происходило за последнее время. Балетные сами говорят, что это такое место, которое притягивает к себе. Большой театр нужен всем, а ему не нужен никто. Это вечная история. Люди приходят и уходят, а страсти как кипели, так и будут кипеть. Все сиюминутное рассосется, забудется через год. А театр будет стоять, и все будет продолжаться. Меня интересует история о том, как сохраняются фундаментальные вещи в этом мире. Я не собираюсь показывать изнанку жизни. Когда начинают говорить про балет, возникают клише: стекло, подсыпанное в пуанты сопернице по сцене, ненависть и борьба. Да, в театре существует страшная конкуренция, но не на таком кухонном уровне.

— И кто будет играть не только главных героев, но всех остальных? Профессиональные балетные люди?

— Будут разные исполнители: и актеры, и балетные люди. Я только собираюсь делать первые шаги на уровне того, кто и кого может играть.

— А вы не испытывали неловкости на защите проекта?

— Нет. В мою профессию входит такое понятие, как умение убеждать людей: артиста на площадке в том, что надо сыграть; съемочную группу — в том, что мы делаем что-то стоящее, чтобы они горели этим, и им было интересно.

— Вы снимаете фильмы с большими паузами. Не растренировывается механизм, как у актера? Не возникает страх при запуске очередного проекта?

— Страх возникает всегда. Когда съемки приближаются, то первое чувство, которое ты испытываешь, — чудовищный, панический страх. Но он становится твоим двигателем, не дает возможности расслабиться и вяло заниматься своим делом. Режиссура — не та профессия, которая требует тренировки. Нужно здоровье и огонь внутри, страсть. Да, я снял фильм «Стиляги» в 2008 году. Но успел только что закончить 12-серийный фильм «Оттепель». Два с половиной года жизни я ему отдал и ни разу не пожалел, потому что делал то, что хотел и как хотел. Получил огромное удовольствие от процесса. Осенью у вас будет возможность увидеть фильм. Это был риск со стороны продюсера, но, надеюсь, что я его оправдал.

	Валерий и Евгения. фото: Сергей Иванов

— А в чем заключался риск?

— В том, что я сделал авторский сериал. Он не вписывается в лекала, существующие в формате. Риск был в том, что я сниму что-то непонятное, недемократичное, и люди не поймут.

— Фильм камерный или с размахом?

— Вполне масштабный. Костюмы, автомобили, декорация, эпоха — все есть. Конечно, не блокбастер, не про войну или инопланетян. Но улицы, город, квартира, воссоздание быта потребовали огромного труда. Сценарий сложнейший. Огромное количество персонажей.

— Исторические личности у вас появляются?

— Нет. Просто люди. Я не пытался делать фильм с конкретными именами и фамилиями. Будут люди на фоне эпохи.

«Это обывательское представление, что если жена актриса, ты должен ее всю жизнь снимать»

— Ваша мама Мира Григорьевна недавно представляла проект по сценарию вашего отца — Петра Тодоровского. Какова его судьба?

— По этому вопросу к ней обращайтесь. Я не несу ответственности за нее.

— Вы отдельная творческая единица?

— Конечно.

— А Мира Григорьевна про вас тоже не станет говорить?

— Может, и будет. Поймите, у нее есть какая-то своя кухня. И так как этим занимается она, я не хочу за это отвечать.

— Вы самостоятельный и отдельным смолоду были. Когда-то Петр Ефимович говорил мне, что как вы решите, так и будет.

— Да, так и есть.

— Ваши дети такие же самостоятельные, чем они занимаются? Недавно встретила вашего сына и даже испугалась — поразительное портретное сходство с вами.

— Сын начинает свой путь как сценарист. Он окончил журфак МГУ. Работал на телевидении, был журналистом, искал себя. А потом понял, что кино его все-таки затягивает. Моя дочка Катя — студентка второго курса МГУ. Учит иностранные языки. Ей 18 лет. Кино осталось для нее в стороне. Еще у меня есть четырехлетняя дочка Зоечка. Она пока что радуется жизни.

— Обычно режиссеры снимают своих жен. А вы свою Женю немножко обижаете.

— Это такая странная тема. Да, моя жена — актриса, причем хорошая. Я с удовольствием ее сниму, если в моем фильме будет роль, на которую она подойдет не просто хорошо, но идеально. Это тот путь, который я избрал. А есть другой, губительный путь: у меня жена актриса и я буду все проекты под нее придумывать, чтобы ей было что сыграть. Такие примеры существуют в российском, советском и мировом кино, когда режиссер занят обслуживанием жены-актрисы. Многих это погубило. Я снимал Женю Брик в «Стилягах». По-моему, у нее там прекрасная роль. В «Оттепели» у нее был хороший эпизод. Она появляется на экране на семь минут. Ну и все! Мне кажется, она должна такие вещи понимать. Это обывательское представление, что если жена актриса, ты должен ее всю жизнь снимать. Есть и другие актрисы, которые больше, чем моя жена, подходят на ту или иную роль. А она подходит на что-то другое. Поэтому я не вижу здесь проблемы.

— Но есть и другие режиссеры, которые, возможно, опасаются обратиться к Евгении, зная, кто ее муж.

— К сожалению, это иногда и происходит. В этом смысле мне Женю очень жаль. Но я ничего не могу изменить. Я же не могу выйти и сказать: «Снимайте мою жену! Она хорошая».

«Я большую часть жизни находился среди таких людей, как Алексей Балабанов: мы в одно время с ним начинали»

— Начинали вы свой путь в кино обоймой. Целая компания талантливых молодых режиссеров тогда пришла в профессию. А сейчас где эта «новая волна»?

— И сейчас есть — Боря Хлебников, Алексей Попогребский…

— Да они уже «старые», всем за сорок. А вот кто идет за ними, чаще всего растворяется в сериальном производстве или еще непонятно где.

— Я не киновед и не занимаюсь анализом того, почему такие режиссеры появились именно в данное время. Я вижу бездарных и способных людей. Каждый раз, когда талантливый человек появляется, это яркое событие. Их мало. Почему они иногда появляются сразу, какими-то пачками, а когда-то нет, не знаю. Я большую часть жизни находился среди таких людей, как Алексей Балабанов, мы в одно время с ним начинали, Дима Месхиев, Вася Пичул, Саша Хван. Я говорю сейчас про начало 90-х. Было ли это каким-то внятным поколением — не знаю.

— Но каждый из вас был яркой индивидуальностью. Вас поименно знали.

— И сейчас такие люди есть. Но вы говорите, что они уже старые. Профессия у режиссера такая, что редко люди в двадцать лет открываются. После тридцати это происходит. Думаю, что появится неизбежно новая компания.

— Существует ли разобщенность среди тех, с кем вы в одно время начинали? Поддерживаете ли вы с ними отношения? Или каждый сам по себе?

— Это профессия одиночек. Есть приятельские отношения, радость от встречи, что обычно происходит где-нибудь на фестивале. Можно выпить вместе, поговорить. Это же люди близкие мне по судьбе, биографии и духу. Являемся ли мы какой-то группой? Нет. И никогда режиссеры не будут являться группой.

	С отцом и Евгенией. 2005 год. фото: Александр Корнющенко

— У вашего отца был круг близких людей, своя компания. Вы выросли среди них. А у вас есть ближний круг?

— Тогда была другая атмосфера. Кроме того, у моего отца была компания, куда входили не режиссеры, а люди разных профессий. Это миф, что шестидесятники держались друг друга. Все они очень разрозненные и разные люди. Особенно с возрастом их жизнь разбросала. И это не история про одну профессиональную группку. У меня есть друзья, близкие люди, с которыми хорошо вместе проводить время. Поймите, я же не такой, как мой отец. Мы разные люди.

— Весьма жесткая продюсерская деятельность наверняка вносит свои коррективы во взаимоотношения с людьми? Она вас чего-то лишила в человеческом плане?

— Единственное, чего она меня лишила, так это свободного времени. Когда я был только режиссером, то снимал фильмы, а в перерыве между ними по два-три года жил свободным человеком — как птичка. Думал, размышлял, читал книжки. А продюсерская деятельность пожирает время и силы. Ты устаешь. У тебя не остается больше ни на что сил. С другой стороны, она очень обогащает жизнь. Я делаю не только свой фильм, но и чужие. И это большая радость видеть, что получается в конечном счете. Ты можешь сделать что-то, чего сам бы никогда не снял. Вот сейчас выходит «Географ глобус пропил» — история о том, как я выступил продюсером фильма, снятого Сашей Велединским.

— Вы же сами должны были его снимать?

— Изначально была такая мысль, а потом я перегорел, остыл к материалу. Пришел Саша и снял свой авторский, ни на какой другой не похожий фильм. И это большая радость для меня.

— Так в какой версии пойдет картина — режиссерской или продюсерской? Скандал, возникший на «Кинотавре», разрешился?

— Мне казалось, что фильм надо чуть подсократить, а Саша не хотел. Мы даже с ним не поругались на эту тему. Просто была некая дискуссия. В итоге фильм получил главный приз на «Кинотавре» в Сочи. И мы его оставили таким, какой он есть. Хотя я и сейчас про себя думаю, что был бы он короче — только выиграл бы. Но это не вопрос жизни и смерти. Фильм хороший, он нравится людям, его хорошо принимают.

— Вы ведь можете собой распоряжаться — браться самому за какой-то материал или стать продюсером проекта. Какой тут срабатывает механизм?

— Когда ты видишь сразу несколько молодых и прекрасных девушек, должен ли ты на каждой из них жениться? Нет. Ты женишься на одной. Потому что при всем том, что все они прекрасны, ты влюбился в эту. А остальные выйдут замуж за кого-то другого, когда возникнет любовь. Просто симпатия, такое понятие, как «нравится», — недостаточный повод для женитьбы. Так и здесь. Когда выбираешь то, что будешь снимать, существует сто причин и при том ни одной решающей, почему ты снимаешь именно это. Ты делаешь что-то, потому что влюбился, не можешь спать ночами.

— Вы все про души прекрасные порывы. А в современном кинопроизводстве во главу угла ставится рубль. Главное — любой ценой получить деньги.

— Это не так. Кто-то выбирает кассу, а кто-то хочет ездить на фестивали, снимать арт-хаус и вообще не думать о зрителях и кассовых сборах.

— Предположим, появляется у вас некая идея, маленькая история, которая вам чем-то дорога. Но вы понимаете как продюсер, что она не принесет особого успеха, что это только возможность для самовыражения. Какой сделаете выбор?

— Если я пойму, что жить не могу без этой истории, то мне будет плевать, принесет она успех или нет, соберет деньги или нет. Если это то, чем я живу, то сделаю все, чтобы снять фильм. Почувствую в себе шатания — не буду за него браться. Это все равно вопрос — по любви женишься, по симпатии или по расчету. По расчету я не женюсь. По симпатии редко. А вот по любви — да. Конечно, хочется полюбить девушку, которая одновременно умная, талантливая, при том невиданная красавица, да еще и веселая, добрая. Не часто любишь ту, которая не обладает данными талантами, но ты ее полюбил и все. Когда я запускался с фильмом «Стиляги», никто не знал, что получится в итоге. Картина была дорогой, да еще в жанре мюзикла, который — внимание! — по официальным опросам в России, это жанр, на который зритель никогда не пойдет. Нет традиции. Мои друзья говорили: «Валера, не лезь в это дело. Погоришь, сделаешь капустник. Потратишь деньги, а он провалится в кинотеатрах и подмочит твою репутацию». А я снял. Почему? Была любовь. Вот и весь ответ. «Стиляги» оказались самым моим коммерчески успешным фильмом, но одновременно и самым востребованным на фестивалях. Это ведь вещи абсолютно разные и, как правило, несовместимые. А никто, кроме меня и моих продюсеров, не верил в успех. Объяснение — любовь.