Продолжение (начало см. http://rus.delfi.ee/archive/article.php?id=21205355... )

Известие о том, что Министерство культуры уже год разрабатывает проект нового закона о культурных автономиях (КА) национальных меньшинств, провоцирует возникновение двух вопросов. Во-первых, чем новый документ отличается от закона 1993 года? И не повторит ли он судьбу старого, который так и не заработал? Ответить на эти вопросы невозможно, ознакомившись только с текстом закона. Нужно понять и контекст, в котором создавался закон 1993 года. 

Чем же плох закон 1993 года?

Признано, что закон о КА 1925 года сравнительно успешно использовался немецкой и еврейской общинами ЭР. Известно также, почему не работает его формальный «наследник» - закон 1993 года. Он не содержит тех положений, что делали закон 1925 года образцовым в современной ему Европе. Из него исчезло положение о передаче в ведение культурного самоуправления государственных школ с русским языком обучения, при гарантиях их пропорционального финансирования государством – которое считал когда-то главной целью принятия закона первый пропагандист РКА П. Баранин.

Утрачен статус публично-правового юридического лица, важность которого подчеркивал преемник Баранина - М. Курчинский (по закону 1993 года КА – частноправовое юридическое лицо). Нет в действующем законе и положения о возможности придания национальным самоуправлениям функций территориальных самоуправлений. Используя это положение, местные самоуправления фактически функционировали в 1920-х годах в режиме территориальной автономии!

Государство сняло с себя обязанности по финансированию культурных самоуправлений и выборов их культурных советов, оставив лишь обещания потенциальной поддержки. Нашим «этническим активистам» для «распила» оставлена была лишь одна статья - «пожертвования».

Зачем РКА нужна эстонцам?

Вообще-то не нужна. Само по себе эстонское представление о национальном государстве не требует присутствия национальных меньшинств с их культурной автономией. Они представляются скорее рудиментами прошлого, подлежащими скорейшему «удалению» и «перевариванию», препятствиями в становлении эстонской политической нации.

Но логике «возврата в Европу» противостоит другая – логика возврата в «утраченный золотой век эстонской культуры», который ассоциируется с довоенной ЭР. А «миф о золотом веке» требует воссоздания утраченной «идиллии» в целостности. Значит, восстановлению подлежит и такой ее элемент, как культурное самоуправление меньшинств.

Так возникает «дихотомия» - неразрешимое противоречие между стремлением избавиться от КА, как института, препятствующего установлению полного контроля национальной элиты над страной и угрожающего стабилизации меньшинства в ее культурном пространстве, и необходимостью этот же институт возродить. Эта дихотомия из идеологии переходит в риторику, законотворчество, а затем и в практику правоприменения.

Самоуправление русского меньшинства именно в форме культурной автономии устраивает (все) эстонские партии, прежде всего потому, что позволяет эффективно блокировать запросы меньшинств на участие в политике. Ведь «культурная» воспринимается как «неполитическая». С этой целью повсеместно отдается предпочтение оксюморону «культурная автономия», составленному из двух более точных терминов «культурное самоуправление» (в законе 1925 года) и «экстерриториальная автономия».

«Советский» закон о культурной автономии

Народный Фронт, писавший свою программу в августе 1988 года, попросту не мог предложить русским в своей программе НИЧЕГО, кроме КА. Автоматически положение о КА попало в сентябрьскую декларацию подконтрольного НФ «Форума Народов Эстонии». Под давлением НФ и национал–радикалов отступила и КПЭ.

15 декабря 1989 года подконтрольный КПЭ Верховный Совет XI принял закон «О национальных правах граждан Эстонской ССР», ставший «советской» версией закона о КА. Правда, этот «новодел» не могли (по разным причинам) принять ни русские «федералисты», ни национал-радикалы.

В русской среде идею создания русской культурной автономии (РКА) поддержали так называемые «либералы»: В. Миллер, И. Грязин, И. Никифоров, Д. Михайлов, С. Стадников. Но они не получили массовой поддержки – «особую важность» закона о КА в 1989 году видели только 2% русских, и лишь среди активистов цифра достигала 20% (данные Д. Михайлова). Цифра была неожиданно низкой в сравнении с массовой поддержкой «приоритета коренной нации».

Сформулированный М. Титма к весне 1989 года принцип «приоритета коренной нации» предлагал русским в обмен на отказ от участия в решении судьбы Эстонии все ту же КА. Что такое КА, что такое жизнь в национальном государстве на правах национального меньшинства, мало кто представлял. Очень многие, поддерживая «приоритет», предполагали, что изменения сведутся к провозглашению независимости Эстонии, а в остальном все останется как раньше. И жить они будут как раньше, а то и лучше. По вопросу признания упомянутого приоритета и произошел первый раскол в русской общине.

Победа идеологии реституционизма

Парадоксальным образом НФ пользовался большим влиянием на XI Верховный совет ЭССР, в котором доминировала партхозноменклатура. Но XII Верховный совет, на выборах в который победил НФ, на первом же заседании 30 марта 1990 года наложил на себя «епитимью» сотрудничества с Конгрессом Эстонии (КЭ) в деле восстановления независимости на принципах правовой преемственности.

Этот ход руководителей нового ВС укреплял их личные позиции, подрывал позиции Народного фронта и лишал перспективы борьбу русских активистов за межобщинное равноправие. Теперь для любой эстонской политической силы отход от риторики реституции означал политическую смерть.

Вскоре русские «федералисты» осознали новую обстановку и, осознав поражение, начали трансформироваться в «автономистов». Но риторику они сохранили старую, и после проигрыша «референдума» о независимости, и после провала ГКЧП, и после создания ВС и КЭ на паритетных началах Конституционной Ассамблеи, и после 6 ноября 1991 года, когда ВС ЭР лишил гражданских прав «новопоселенцев» советского времени. Последнее решение спровоцировало переход на «неоинтерские» позиции и русских демократов (РДДЭ), и без того ослабленных разрывом с единственным тактическим союзником в борьбе с национал-радикалами – правительством Э. Сависаара.

После его падения в январе 1992 года и перехода всей полноты власти к правым притормозить падение статуса русских мог бы закон о КА. И такой проект был! Он был подготовлен по заказу комиссии Верховного совета XII по межнациональным отношениям (председатель - С. Советников). Но обсуждение и принятие закона «О культурном самоуправлении национальных меньшинств в Эстонской Республике» изначально планировалось осуществить после принятия Конституции.

Объективно национал-радикалы также не были заинтересованы в восстановлении закона о КА, хотя в риторике они раз за разом подтверждали приверженность воссозданию этого института. В то время их заботой была сегментация русской общины, потому усилиями Тривими Веллисте, прежде всего, поощрялись попытки выделения внутри нее «старожильческого ядра», противостоящего «новопоселенцам». Делались обещания неких «преференций» в будущей независимой республике. И «правым» удалось добиться (второго) раскола общины. Раскол прошел по линии «укорененности». На практике ее исключительным индикатором стала степень владения эстонским языком.

Закон о культурной автономии 1993 года

По иронии судьбы, национал-радикалам пришлось все же возрождать институт КА, созданный в 1925 году усилиями левых политиков. После принятия весной-летом 1993 года жестких законов об образовании, о местных выборах и «Об иностранцах», спровоцировавших проведение «Нарвского референдума», разработка и принятие закона о КА были тактическим ходом, предпринятым по настоянию Совета Европы, миссии СБСЕ и посольства США.

О вынужденном характере принятия этого закона говорит и ход дебатов вокруг него и то, что он был забыт всеми (не-) заинтересованными сторонами и заброшен сразу после принятия 26 октября 1993 года.

При первом чтении законопроекта парламентарии нашли множество причин, по которым его одобрение нежелательно: «неэтичность … когда эстонцы составляют только 61% от всего населения в столице страны» (М. Никлус); «незаконность притязаний… «некоренных» национальных меньшинств» (К. Пылдвере); убеждение, что только 50-летний ценз проживания должен быть условием натурализации, а срок установления традиции назывался в 4-5 поколений (100-150 лет) (В. Хансен, О. Антон); неприменимость закона к столь большому меньшинству как русское (М. Нутть); опасность, что законом могут воспользоваться не только русские, но и «новые» меньшинства (К. Кукк); опасность признания ЭР мультинациональной в случае принятия закона (К. Кукк, М. Нутть).

Конструктивную оппозицию правым в ходе обсуждения законопроекта составили эксперты Совета Европы. Именно они, в частности, указали, что право меньшинства на культурную автономию должно стать лишь частью более широкой системы защиты прав меньшинств. Они предложили использовать языки меньшинств также и ЗА пределами культурной сферы (в судах, в административных делах и т.д.).

Позиция неконструктивного отрицания, которую заняла в то время Представительная Ассамблея (ПА) (и Русская Община Эстонии) спровоцировала обвинения ее лидеров в стремлении сохранить свою монополию на представительство русскоговорящих граждан. Идеологические оправдания были неубедительными – ведь сами ПА и РОА были уже прототипами РКА. Преобразование ПА в организации РКА могло дать Ассамблее вторую жизнь и спасти ее от деградации и распада. Но лидеры ПА предпочли бросить скромные ресурсы русской общины на строительство партийной надстройки.

Заключения

На примере закона о культурной автономии наглядно проявился «спекулятивно-селективный» характер, который национал-радикалы придали реституции в Эстонии. Необходимость, последовательность, содержание, глубина и время восстановления института определялись не значимостью объектов в риторике реституции, но соображениями практической полезности с точки зрения самих «реституционистов».

Русские активисты на том же примере продемонстрировали, как негибки они временами бывали. Ведь поддержка закона для многих русских лидеров означала бы признание ошибочности собственной стратегии в предшествующие годы. Главное же то, что они пропустили тот перелом, после которого уже не реституция, а «недореституция» стала средством ограничения прав русской общины.

Обсуждение закрыто