Словосочетание «русский омбудсмен Эстонии» обещало разговор исключительно скучный. А как иначе — русский чиновник, показательно назначенный на пост дискриминационными властями? «Я сам себя назначил», — жизнерадостно нейтрализовал сомнения гость из Эстонии Сергей Середенко.

«Идея эстонского национального государства» не имеет права на жизнь как человеконенавистническая. Потому что «идея национального государства» в прибалтийском понимании, принципиально отличном от «государства–нации», со своей примитивной силой национализма яростно противостоит самому гуманизму и побеждает его в трех отдельно взятых прибалтийских странах. И этому уже пора просто положить конец. Для начала — заявив о намерении сделать это…"

Это выдержка из статьи Середенко, опубликованной в сборнике «Этнические конфликты в странах Балтии. Постсоветский период», изданном в Риге Институтом европейских исследований. На его презентации мы и встретились с автором.

— Для начала объясните главное, господин Середенко, что значит «сам себя назначил»? Разве вы не чиновник?

— Я юрист, правозащитник. Омбудсмен — это общественная должность, я ее сам придумал. Решил, что пора институционализировать русскую общину (институционализация — превращение какого–либо явления или движения в организованное учреждение. — Прим. авт.).

На пост заступил в 2004 году, отработал на нем 7 лет, решил, что для одного срока достаточно, подал в отставку, но первая конференция русских школ предложила продлить мои полномочия. Вот я и продолжаю работу.

— И хорошо платят?

— Вообще не платят, на общественных же началах работаю.

— Права русских защищаете?

— Нет. У нас в Эстонии, как и в Латвии, я думаю, очень необычная русскость — она реактивная. То есть если ты не разделяешь веру в оккупацию и тому подобные вещи — ты русский. Не по знанию — незнанию языка тебя определяют, а таким вот «точкам опоры». Следовательно, если ты жертва правонарушений, причем в политической сфере, то ты, как правило, русский. Поэтому я своей должностью обозначил некий пограничный столб. Правда, он до сих пор стоит себе одиноко и все эти годы остается единственным постоянно работающим институтом русской общины.

Омбудсмен в прямом смысле это доверенное лицо. То есть человек, имеющий мандат на озвучивание общей позиции. Поскольку русская община в Эстонии чрезвычайно пассивна и добиться выборов и организованности ее крайне сложно, я решился на самозванство. Зато хоть какая–то точка опоры в общине все–таки появилась.

— Вы были одиночкой или вас поддерживали какие–то политические силы?

— Скорее мешали, но это обычное дело на нашем ландшафте. Я ведь сам для себя в течение нескольких лет определял объект своей работы и пришел к выводу: это правосознание. По большому счету я сам создаю смыслы и сам их продвигаю, показываю, что возможен новый взгляд на привычные вещи.

— Например?

— Ну вот последний телефонный звонок был директору Художественного музея. Я спросил, почему у них в путеводителях по музею текст на русском языке обозначен российским флагом. На первый взгляд совершенно пустяковый, малозначащий вопрос, но для меня это важно, потому что я не турист, я родился в Раквере, живу в Эстонии, почему я должен привязываться к России?

Подробно объяснил, что русский язык является госязыком в двух государствах — в России и Южной Осетии, официальным — в Белорусии, Казахстане и Кыргызстане, официальным региональным — на Украине. Есть международный, буквенный классификатор обозначения языков, а российским флагом меня в Эстонии обозначают как туриста.

— И что в ответ?

— Обещал подумать. Понятно, переиздавать буклеты не будут. Это не катастрофа, не криминал, это зарисовка. Но этот телефонный разговор я сделал публичным, состоялась дискуссия, в ходе которой мнения разошлись, но был все же поднят важный вопрос о том, что русский язык потихоньку вот так вымывается за пределы Эстонии, как будто он привозной здесь. А это не так!

— Наверное, даже сам факт такой дискуссии для Эстонии прогресс, ведь, как мы слышим, русская община там фактически отсутствует, она раздроблена, размыта…

— Да, это так, но я не вижу в этом никакой драмы. Потому что стоны о единстве и консолидации не учитывают суть русскости. Кажется, Нарочницкая сказала, что пока мы спорим, мы — русские. В отличие от западного материального индивидуализма, в русских очень развит индивидуализм интеллектуальный. То есть для нас приход к общему знаменателю возможен только через подавление воли. Поэтому меня радует то, что русская школа Эстонии сейчас растет как организация, чего очень давно уже не было.

Русские партии Эстонии в свое время развалились прежде всего из–за недостатка организации, люди у нас от нее просто отвыкли. Время от времени появляются личности, говорящие от лица многих, но не имеющие на это мандата. На ближайших муниципальных выборах, которые пройдут через 3 недели, впервые во всей Эстонии не баллотируется самостоятельный русский список, то есть ему уже просто было не собраться. Поэтому русские пойдут за центристов.

— Интересно получается: мы тут в Латвии добиваемся права для неграждан выбирать муниципалитеты, у русских Эстонии такое право есть, а выбирать им некого. Русские политики так уронили свой авторитет?

— Русских политиков в Эстонии не было изначально. Власти их таковыми назначили. Русские партии были созданы эстонцами с ранней степенью длины поводка. Создали сразу две партии, чтобы они убивали друг друга. Очень разумный подход, и они последовательно теряли, теряли, теряли… Даже стартовые позиции их нельзя было назвать блистательными — 6 мест в парламенте из 101, при том что потенциал их был гораздо более сильным.

— Как выглядит ваша работа — у вас есть бюро, вы принимаете население?

— В том–то и дело, что нет. Немало времени у меня ушло на то, чтобы найти себе цель по силам, я ведь работаю один. Постепенно она оформилась сама собой — я помогаю тем, кто помогает другим. То есть работаю с активистами, занимаюсь их защитой. Например, долгое время я был единственным юрисконсультом «Ночного дозора».

С самого начала сотрудничаю с «Русской школой Эстонии» — практически все судебные процессы вел по закрытию русских школ, по защите прав на свободу собраний. Так вышло, что я давно вовлечен в европейскую круговерть, а международный опыт в таких делах очень полезен. Взять, допустим, технику стратегического судопроизводства. Это когда ты не реагируешь на какое–то нарушение, а прогнозируешь его, сам готовишь и подходишь уже к этой ситуации во всеоружии, с мощным медийным сопровождением.

— То есть оппоненты, сами того не зная, исполняют заготовленные для них роли.

— Да. Допустим, было судебное дело о свободе собраний. Готовился митинг в поддержу демократии в годовщину «бронзовой ночи». Заранее было ясно, что откажут в разрешении, поэтому была заготовлена целая стратегия — подготовлены люди, которые пошли в суд, медийное сопровождение. Или, например, очень масштабными были дела по закрытию русских школ. Нужно было построить правовую ситуацию, предусмотрев все мелочи. Элементарный вопрос: закрывается школа, но чьи права нарушены? Права школьников — нет, их же переводят в другую школу. Там все важно — подобрать людей, которые будут обращаться в суд, найти такие доводы для их обращений, на основе которых суд все–таки будет рассматривать дело. Режиссура — это необходимая часть судопроизводства.

— А результаты?

— Лучший результат работы правозащитника — плюс ноль. Я сам придумал это выражение — мне кажется, оно лучше других выражает суть моей работы. Власти собирались закрывать школу — мы бились два года, но школу отстояли. Все осталось на месте, ничего нового мы не создали. Все, чего мы добились колоссальным трудом, — это нуля, сохранения прежней ситуации. Поэтому я считаю, что правозащитники — консерваторы по определению, а прокладывать дорогу новому — это удел политиков. Хотя, честно говоря, я работаю на грани — иногда приходится совмещать в себе и политика, и правозащитника. В сегодняшнем сборнике есть статья моего близкого друга и коллеги Мечислава Русакова, где он как раз исследует непрямые результаты наших судебных процессов.

Например, у нас было дело по дискриминации, которое мы формально проиграли. Но мужик, который отказался принимать человека на работу в нарушение закона, был уволен. Потому что слишком серьезным было обвинение и слишком серьезной была компания, которая допустила дискриминацию.

— Как относятся эстонские чиновники к вам — они же не обязаны принимать претензии общественного деятеля?

— Не скажу, что многие были рады меня видеть, но принимают по крайней мере вежливо. Опыт же за эти годы наработан большой и уже очень многие проблемы удается решать без судов. Прихожу на прием, представляюсь и сообщаю о своей цели. Меня уже четко воспринимают именно как русского омбудсмена, и мы в деловой атмосфере обсуждаем проблему, что и как можно сделать для ее решения.

— Очень мощным должно быть терпение у человека на вашем месте, ведь победить дискриминацию русских эстонцами в обозримом будущем вряд ли удастся.

— Как сказал один мой знакомый адвокат, я уже в таком состоянии, когда удачи не радуют, но поражения по–прежнему злят. Измерение удачи оценкой «плюс ноль» дисциплинирует само по себе. Но я вижу даже по сегодняшнему собранию в Риге, что эксперты разных стран уже не просто исследуют проблему — мы уже близки к тому, чтобы прозревать будущее и конструировать его по своему представлению. Все чего мы добивались эти 20 лет — не доминирования, а равенства. Фактически мы работали на идею «плюс ноль», немалого добились в ее достижении, а теперь нам вполне по силам переходить к новым формам работы.