Российскому телевидению этой осенью исполнилось 80 лет — 1 октября 1931 года в стране начались регулярные опытные телепередачи. Аккурат к юбилею Анатолий Лысенко был награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» III степени. Анатолий Григорьевич — один из основателей современного ТВ, его прозвище в телемире — Папа. В его жизни была знаменитая в СССР молодежная редакция — «молодежка», из идей которой на свет божий появились КВН, «Что? Где? Когда?», «Поле чудес» и «А ну-ка, девушки!», а потом еще и «Взгляд», и бесконечные «Улицы разбитых фонарей»... Словом, Лысенко точно знает, из чего выросло современное телевидение, какими соками питалось и болезнями переболело, чем страдает сейчас и во что превращает нас с вами.

— Анатолий Григорьевич, сегодняшнюю жизнь все чаще сравнивают с эпохой застоя. А по телевидению это заметно?

— Про советское телевидение говорили, что оно было придуманное. Все смеялись над тем, что в каждой передаче «Время» шли стандартные сюжеты: введен новый комплекс по производству мочевины, завершен сев, перекинули мост через реку… Все время в кадре что-то стучало, лилось, сыпалось и внушало оптимизм. Нам, тем, кто был по ту сторону экрана, казалось: как только избавимся от цензуры ЦК КПСС, сделаем такое!.. Но сегодня выяснилось, что цензура не самое страшное. Диктат денег гораздо страшнее диктата партии. В результате телевидение еще больше удалилось от жизни. Если убрать из нынешних новостей падения самолетов и теракты в Дагестане, разве можно понять, чем живет страна? Застой в ней или ускорение? Кто, например, знает, что мы уже многие годы не покупаем зерно за границей? Или, например, в одной из областей ввели комплекс по производству серной кислоты, и ее выпуск в стране увеличился на 30 процентов. Когда я предлагал поставить сюжет об этом, мне сказали: это реклама. А мне-то казалось, что это стратегический прорыв, очень важный для химической промышленности.

Советское телевидение было, конечно, до идиотизма идеологизированным. Но отбросьте лозунги «Да здравствует Леонид Брежнев!» — и вы увидите великое телевидение, с огромными возможностями и ресурсами.

— В чем же величие?

— В изобретениях. Ведь как делаются открытия? Находится невежа, который берется сделать то, что считается невозможным. Так и мы (а я лично на телевидении с 1956 года), толком не выезжая из страны, не зная, как живет телевизионный мир, изобретали свое собственное ТВ. Возьмите хотя бы передачу «А ну-ка, девушки!». Мы все знали, что на Западе есть конкурсы красоты, но считали, что это унизительно, когда женщина должна показывать свое тело. И вот собрались трое — Шмелев, Акопов и Гюльбекян, все большие любители женского общества. И надумали: хорошо бы сделать передачу с девчонками. А чем славна советская девушка? Трудом. Нужен какой-то конкурс, где бы девушки трудились, то есть подбирать их надо по профессиональному признаку. Чем еще славна? Умом. Значит, нужен конкурс, который показал бы высокий интеллект. Советская девушка еще и красива — даешь танцевальный или спортивный конкурс! В общем, в 1970 году сделали «А ну-ка, девушки!». Правда, в последний момент дежурный редактор из дирекции программ спохватился, что нигде не сказано, что девушка-победитель — комсомолка. Пришлось поджимать звук и добавить к титулам еще и «комсомолку». Дня через три после первого выхода программы в эфир мне показали газету «Геральд трибюн», где рассказывалось, как русские из передачи, которую феминистки считают символом пошлости и называют «мясо», сделали гимн женщине.

— Как вы попали на телевидение? Ведь учились в институте инженеров транспорта.

— Да, сначала учился, потом работал по профессии. И к ящику относился с опаской — он в свое время надолго лишил мою семью покоя, поскольку весь двор ходил к нам смотреть передачи. Телевизор у нас в семье появился в 1950 году — бабушка сэкономила денег, и мы единственные в подъезде обзавелись голубым экраном. Я знал наизусть все спектакли театра Образцова, которые почему-то все время показывали. Но уж, конечно, никак не связывал свои планы с телевидением. Первый раз оказался в студии в сентябре 1956 года — угодил на какую-то дискуссию на тему любви и дружбы. Кто туда привел, уже и не помню. Потом у нас в МИИТе искали какую-нибудь самодеятельную группу, которая могла бы выступить на телевидении. Мы показали свои студенческие номера, нас пригласили в передачу. Видимо, выступили удачно — мне предложили вести передачу «Комсомольский прожектор». С тех пор и пошло. С 1964 года у меня на ТВ выходило каждый месяц по три-четыре сюжета, но я продолжал учиться в аспирантуре транспортного института. Когда предложили пойти редактором в штат на ТВ, не мог поверить в свою удачу, хотя на тот момент делал передачу «Экран общественного мнения». Это было из разряда чудес: лиц еврейской национальности на должность редакторов не принимали. Но меня взяли в молодежную редакцию.

«Молодежка» появилась в 1956 году, когда Москва готовилась к Всемирному фестивалю молодежи и студентов. Одной из первых передач стал «ВВВ» — «Вечер веселых вопросов» — прообраз КВН. Кстати, началась передача со скандала — во время эфира телезрителям задали какой-то вопрос, а приз можно было получить, если ты в этот летний вечер успеешь приехать в студию во время трансляции в валенках, тулупе, зимней шапке и, кажется, с пятым томиком Бальзака и самоваром в руках. Авторы и представить не могли, что кто-то выполнит все условия. Однако вдруг минут через пятнадцать на сцену, обливаясь потом, выходит человек в валенках и тулупе. Потом второй, пятый, десятый... На сотом передачу прервали по техническим причинам. Оказалось, поблизости шла стройка, строители жили в бараках, у них имелись и валенки, и тулупы, и шапки... Проблема была только с томиком Бальзака, но и с этим они справились...

А вообще наша молодежная редакция — это было удивительное образование, ничего подобного больше никогда в истории телевидения не случалось. Из молодежной редакции вышло все сегодняшнее руководство телевидения — Костя Эрнст, Эдик Сагалаев, Саша Пономарев. Кто-то стал вице-губернатором, Валера Комиссаров — председателем Комитета по информационной политике Госдумы, Михаил Лесин был министром печати… А звезды-телеведущие — Саша Масляков, Дима Дибров, Кира Прошутинская, Толя Малкин — все наши. Правда, тут нельзя сказать, что это только продукт «молодежки»: телезвезда — это от Бога. Вот, например, как Саня Масляков. Я встретился с ним сразу после окончания МИИТа. Мы были звездами самодеятельности этого института — на наших вечерах конная милиция обеспечивала порядок перед институтским ДК. И вот как-то набирали новый состав самодеятельности. Сидим с таким видом — ну просто Станиславский и Немирович-Данченко набирают труппу МХАТа. Входит мальчик худенький, кудрявенький, улыбнулся: «Здрасьте». Я тоже улыбаюсь, а потом про себя думаю: а чего я улыбаюсь-то? Смотрю на комиссию — все наши немировичи и станиславские тоже улыбаются. Это был Саня. Потом он у меня работал — я по распределению попал на Люблинский литейно-механический завод мастером участка, а он стал у меня фрезеровщиком. Кстати, Саня абсолютно необщительный человек и не душа компании, очень замкнутый и не тусовочный. А вот выходит на сцену — зал улыбается. Таких людей очень-очень мало. И когда я читаю объявления про 4-месячные курсы телеведущих, мне становится смешно. Шолом-Алейхем говорил, что талант как деньги — или он есть, или его нет.

— Вам позволяли бузить или держали в строгости?

— Нам многое позволялось, но мы все равно пытались расширить рамки дозволенного. Хочу привести любимые мною слова Шварца: «Всех учили. Но зачем ты оказался первым учеником, скотина такая?..» Так вот в молодежной редакции, где я работал, первых учеников не было. И за это надо отдать должное нашему руководству, которое все прекрасно понимало. Помню, как-то раз наш прекрасный режиссер Толик Монастырев надыбал, кажется, в павлодарской студии кадры молодого Брежнева, чью роль в истории страны нам надо было периодически воспевать: тот стоит рядом с женщиной-агрономом, наклоняется, берет в руки землю и разминает ее. Срезка всего секунд десять. Толя был гений по части технической изобретательности. Из этих десяти секунд он сделал произведение искусства — с замедлением, с повтором, растянул с музыкой. Принимал все это дело первый зампредседателя Госкомитета СССР по телевидению и радио Энвер Назимович Мамедов — человек, который видел нас не то что насквозь, а на километр вглубь. Посмотрел он на эти кадры и говорит с каким-то даже восторгом: «Надо же, своими руками землю...» И глянул на меня так, что стало прохладно: мол, что ж ты так прогибаешься...

В свое время я увидел очень хорошую резолюцию руководителя нашего телевидения Сергея Георгиевича Лапина на какую-то бумагу из ЦК: «Давайте уклонимся». Гениально. Вот мы иногда и уклонялись. Главным редактором «молодежки» был Валерий Иванов, человек эталонной порядочности. Мы с ним дружили долгие годы, и вот как-то я говорю: «А что если взять и спросить интервьюируемого: вот вас избрали членом ЦК — и что, после этого вам квартиру получше дали?» По выражению Энвера Мамедова, у Валеры были «глаза кормящей матери». Он вскинул их на меня и говорит: «Толя, ну когда вы повзрослеете? Вы можете задать, конечно, такой вопрос, но он будет последним в вашей телевизионной карьере». Тогда мы придумали такой ход. Пригласили на передачу Сергея Анатольевича Антонова, прекраснейшего человека, члена ЦК партии, Героя соцтруда, фрезеровщика завода имени Владимира Ильича. Фактура что надо: огромные разбитые лапищи, лицо такое рубленое. Это была встреча с ребятами из профтехучилища и с молодыми рабочими. И именно они, наивные ребята, задали ему сакраментальный вопрос про квартиру, а также многие другие, не менее интересные.

— Подсказанные старшими товарищами?

— Естественно. Я придумывал эти вопросы, потом мы собрали ребят, обговорили, каждый выбрал наиболее интересный для себя. На вопрос о квартире Сергей Анатольевич ответил: «Что за глупость, у меня и так хорошая квартира... Хотя, знаете, есть дураки. Когда меня избрали в состав ЦК, нашелся на заводе один умник, который догадался мне телефон установить около станка. Представляете, работаю, станок шумит, а мне будут звонить…» И все это прошло в эфир. Начальство посмотрело передачу и осталось в восторге от дерзости молодых рабочих. В результате мы сделали передачу «Молодежная пресс-конференция» — прообраз нынешних ток-шоу. Кто только не прошел через нее: ученые, спортсмены, военные… Им задавались вопросы, за которые журналиста тут же выгнали бы с работы. Как, например, меня сняли с эфира за одно только слово. В каком-то интервью с рабочим я сказал: «Я думаю...» Лапин меня вызвал и спокойно так говорит: «А кто вам разрешил это заявление?» — «Какое?» — «Думать». Я отвечаю: «Вообще-то считаю, что мне зарплату платят за то, что я думаю». Он как заорет: «Пусть думают рабочие! Пусть думают колхозники! А ваше дело — держать микрофон!»

— С собеседниками повыше рангом, наверное, труднее было? Вас ведь заставляли брать интервью с членами ЦК?

— Как-то Володя Мукусев записал интервью с членом Политбюро Никоновым, который курировал сельское хозяйство. И поздоровался с ним за руку. Боже, какой вопль поднялся в ЦК: «Ведущие совершенно охамели — членам Политбюро руку протягивать!» Они же тогда были небожителями. Их появление в «Останкино» можно было сравнить с явлением Христа народу. Первым признаком скорого визита было то, что дня за два до этого на этаже появлялись задумчивые парни, которые сидели и читали газеты. Сразу можно было заподозрить неладное — телевизионщики вообще никогда ничего не читали. Вторым признаком было появление в туалетах туалетной бумаги. В довершение всего действительно приезжал член Политбюро. Правда, люди тоже разные были — от них зависело. Помню, приехал Егор Кузьмич Лигачев. Я несколько раз снимал сюжеты в Томской области, которой он до этого руководил, — его там все звали Юрий Кузьмич, и я его тоже так привык звать. Вообще-то я не имею привычки бросаться к человеку с криком «А я вас знаю!», поэтому поначалу держался в стороне. Юрий Кузьмич и говорит: «И Лысенко тут, хотя стоит и делает вид, что меня не знает. На самом деле это мы его не узнали — слишком уж размордел». Я и правда тогда поправился. Отвечаю: «Знаете, Юрий Кузьмич, вы тоже не очень похудели…» Все аж остолбенели: как он разговаривает с членом Политбюро! Пока не увидели, что Юрий Кузьмич смеется. Сели пить чай в «Останкино», а ему отдельно наливают из термоса с серебряным покрытием. Этого, видимо, он избежать не мог, зато поделился с нами печеньем, снимая неловкость… Он и сейчас на меня производит хорошее впечатление — искренний человек, убежденный в том, что говорит.

— Сильно ли меняются публичные персоны, в частности политики, когда оказываются перед телекамерой?

— Выдержать испытание телевидением невероятно сложно. Потому что это своеобразный душевный рентген. Иногда смотришь — вроде бы нормальный человек. Потом видишь его же на экране, и отчего-то возникает ощущение, что он сволочь. Затем выясняется, что и правда сволочь. Требуется особое умение работать на экран. И немногие политические деятели им обладают. Гений телеэкрана — Жириновский. В первый раз я увидел его во «Взгляде» — господи, какой скромный, милый человек это был! Однако он молниеносно переключается, как только видит камеру. Но одно дело — уметь работать на камеру, и другое дело — уметь победить оппонентов в телеэфире. Это иной талант.

Помнится, приехала в Россию Маргарет Тэтчер, ее пригласили на телевидение. Наши со свойственной им тактичностью выставили против нее команду сразу из трех мужиков — матерых международников. Чтобы смягчить атмосферу, в центре стола поставили вазочку с цветами. Тэтчер села за стол. Стали что-то двигать, тянуть провода, вдруг перевернули вазочку и облили ей юбку. Я почему-то запомнил, как она взяла свой ридикюль и стала в нем копаться. Мне все женщины, роющиеся в сумке, напоминают белочек. И вот она, такая трогательная, рылась-рылась, достала платочек, вытерлась. После чего мужики набросились на нее с вопросами, как бультерьеры. А по окончании передачи я увидел: за столом сидел волкодав в лице баронессы Тэтчер и три совершенно порванные шавки. Она с ними расправилась без малейших сомнений.

— Кто еще из мировых политиков впечатлил вас?

— Фидель Кастро. Я работал на Всемирном фестивале молодежи и студентов на Кубе. Снимаем митинг, ни слова не понимаем по-испански. Фидель начал говорить, и через пять минут возникло ощущение, что ты все понимаешь. Он фантастически, гипнотически действует на толпу. 300—400 тысяч человек ревут... Он говорил что-то вроде: американцы но пасаран — не пройдут. Потом задумался, дотронулся до бороды и говорит: «Хотя нет, пройдут, си, си, пасаран!..» Возникает пауза. «…Но на свалку истории, куда мы им откроем дорогу!» В ответ вопль: «Вива, Фидель!» Потом я видел его интервью с какой-то американской журналисткой, она очень долго допытывалась о личной жизни Фиделя. И все намекала, может, команданте придерживается нетрадиционной сексуальной ориентации, ведь он никогда не показывает своих женщин. Фидель в ответ: «Не показываю, это же моя женщина…» А та все гнет свое. Тут Фидель не выдерживает и заводится: «Ах, вы сомневаетесь в моих мужских достоинствах? Ну хорошо, сейчас кончится запись, и я могу вам доказать обратное». Потом мне рассказали, что во время передачи этот момент был встречен дружным воплем на Кубе: «Вива, Фидель!»

Совершенно иного свойства магнетическое воздействие оказывал Ким Ир Сен. Человек-маска. Мне довелось видеть его в 1989 году на фестивале молодежи в Корее. Я боюсь обидеть наших корейских друзей, но у меня иногда возникало ощущение, что это не человек, а радиоуправляемая кукла. Культ его личности в стране был просто фантастический. Мы с трудом слиняли от своих охранников — просто погулять по городу. Раннее утро, 6 или 7 часов, абсолютно пустая площадь. Стоит гигантская бронзовая статуя Ким Ир Сена, ботинок — с меня ростом, шнурки — с руку. По площади идут парень и девушка, лет по 18. Идут, не касаясь друг друга, потому что там не принято ходить ни за ручку, ни в обнимку, но явно парочка влюбленная. И вот проходят мимо статуи, останавливаются и в пояс кланяются. При этом рядом никого нет, это искренний порыв…

Фестивальный концерт. Мы сидим в ложе, с нами переводчица, чудная девочка-кореянка. Появился Ким Ир Сен — переваливаясь с ноги на ногу, со своей шишкой на шее, натянутое лицо. Смотрю, а все корейцы плачут. Потом я спросил у нашей переводчицы, почему она плакала. «Это такое счастье — видеть нашего любимого вождя». В конце дня нас повели знакомиться с Ким Ир Сеном — оказали честь. Мы пошли с тогдашним секретарем ЦК комсомола Иосифом Орджоникидзе. Предварительно нам намазали руки какой-то зеленой гадостью — видимо, чтобы мы не заразили вождя. Он вошел, пожал всем руки. Никакого впечатления, кроме того, что рука потом воняла дня два, отмыть было невозможно.

Через энное время Орджоникидзе стал вице-премьером Москвы, а мы с Леней Млечиным на ТВЦ сделали фильм о Корее. Корейцы устроили скандал: мол, это искажение действительности. Явились на прием к Иосифу. Он пригласил меня, мы сидим напротив. Они: «Этот фильм сделан агентурой». На что Иосиф отвечает: «Нет, фильм сделан чистыми руками». Посмотрел на меня, и мы оба хрюкнули от смеха — поняли, о чем говорим. Но на самом деле — не до смеха: практически все переводчики, которые работали с нами, потом были сосланы на трудовое перевоспитание, потому что общались с иностранцами и могли поддаться дурному влиянию. В Корее со мной был такой случай: как-то сбежал от сопровождения, вошел в метро, через минуту все люди переместились в другую часть вагона — вокруг меня образовалось пустое пространство, а на ближайшей остановке они все вышли. А еще через остановку появились мои сопровождающие и сообщили, что наверху меня ждет машина.

Из наших руководителей, честно скажу, трепет у меня вызывал Борис Николаевич. Горбачев — нет. Есть фотография, где я с ним разговариваю в студии «Взгляда», — стою, руки в карманах… Меня потом, кажется, Евгений Максимович Примаков упрекал: «Ну что ж ты, как хам трамвайный? Это же президент страны, а ты — руки в брюки, в джинсах».

— Видимо, эта бестрепетность горбачевских времен и породила столь смелую политическую программу, как «Взгляд»?

— Как ни странно, «Взгляд» родился по социальному заказу ЦК КПСС. Александр Яковлев, который тогда был секретарем ЦК по идеологии, не признавался, но я подозреваю, что идея передачи была его. Логично: прекратилось глушение западных радиостанций, и нужно было что-то противопоставить вражеским голосам. И вот с начала 1987 года пошли разговоры о том, что надо запустить новую информационно-развлекательную передачу. Делать ее планировалось силами главной редакции информации, программы «Время» и молодежной редакции. У первых — техническое обеспечение, аппарат, ну а с нас — творческий полет мысли. В недрах «молодежки» была одна нереализованная идея. Когда в начале 70-х Лапин убрал меня с эфира, а Кира Прошутинская тоже почему-то оказалась не у дел, мы придумывали передачу, которая напоминала бы неформальные разговоры на кухне, являвшиеся в нашей стране символом свободы. И вот Эдик Сагалаев, а он был тогда главным редактором программ для молодежи Центрального телевидения СССР, извлек идею на свет божий со словами: «Что-то в этом есть, надо доработать». Я понимал: чтобы дали сделать что-то стоящее, нужна свобода действий, поэтому нагло затребовал две должности — заместителя главного редактора и руководителя программы. К удивлению, Эдику их удалось пробить. Начали подбирать людей и ломать голову над концепцией. Спорили до хрипоты. Но главное — у нас не было ведущих. Владимир Молчанов, которого планировали на эту роль, пошел в «До и после полуночи». Стали искать кандидатуры на иновещании. Так у нас появились Саша Любимов, Влад Листьев и Дима Захаров. У меня в голове сложились образы ведущих: шармер, тедди-бой и знайка. Саша Политковский — журналист, меняющий профессию. Только для Олега Вакуловского не было образа. Впрочем, он скоро ушел…

Первый эфир можно считать провалом. Нас ругали все: коллеги, руководство, критики. Пошли звонки от зрителей: уберите ведущих! Людей раздражали их скованность, неуместная интеллигентность («Саша, извини, я тебя перебью!»), а также то, что они постоянно срывались к телетайпам за свежими новостями. Сами новости зрителей тоже раздражали: мы-то думали, что чем больше новостей, тем лучше, но просчитались. Передача выходила в 10 вечера, когда Европа уже спит, Америка толком не проснулась, и в основном идут новости с Дальнего Востока, а интересное там трудно найти. Не было претензий только к Саше Политковскому, который понравился зрителям, и к музыкальной части программы.

— Как же передачу не закрыли?

— В какой-то момент это почти случилось. Толя Малкин с Кирой Прошутинской ушли, ведущих убрали из эфира. Один из выпусков даже провел Саша Масляков — кажется, 8 марта… И тут произошло непостижимое: зрители стали звонить с требованием «вернуть мальчиков». Эту волну подогрел слух, что «мальчиков» чуть ли не арестовали. И через две-три недели отсутствия в эфире они триумфально вернулись! Программа постепенно обрела свое лицо, мы стали уходить от молодежных тем и все больше затрагивать серьезные вещи: армия, нехватка продуктов, тяжелые условия труда, взятки и прочее. Так «Взгляд» стал политической программой.

— Сверху на вас давили?

— Постепенно передача сдвинулась на полдвенадцатого ночи — как мы говорили, пусть члены Политбюро уснут… Иногда эфир затягивался до трех утра — нам давали дополнительное время. Но первый грандиозный скандал во «Взгляде», из-за чего мы поругались с Кирой и с Толей Малкиным, случился из-за 80-летней англичанки, художницы по фарфору. Кто-то приволок ее на «Взгляд». Она отмечала свои дни рождения в очень диких местах — в Африке, например, а тут решила отметить в России — дикие люди, перестройка, Горбачев. Конец 80-х. Сидит в студии божий одуванчик с синенькими волосиками. Мы думаем: что с этой бабкой делать? Озадачили Политковского — пусть он пообщается и она угостит его чисто английским завтраком. А тут выясняется, что на завтрак она обычно ест яичницу с беконом и шампиньонами. Боже мой, где ж это все взять в полуголодной России? Ну, это дело наших ассистентов — один из них, кстати, впоследствии стал вице-губернатором Красноярского края. Они могли достать все, даже как-то раз достали для Ворошилова яйцо ихтиозавра. В общем, разъехались ассистенты по Москве, и кто-то по блату в «Национале» достал полбаночки консервированных шампиньонов и даже бекон. Бабка сделала завтрак, который Политура радостно съел. Выходит это на «Орбиту», меня срочно вызывает начальство: «Ты что творишь с этой бабкой? Страна голодает, а она жрет бекон!» Скандал вышел грандиозный.

Конечно, подстерегали нас и более серьезные опасности. Начальство страшно боялось, что у нас появится Андрей Сахаров. Как-то мы специально стали обсуждать его приход в ближайший эфир по телефону, чтобы проверить — слушают нас или нет. В тот же вечер дорогу в студию мне преградил милиционер с автоматом: «Эфира не будет, обращайтесь к начальству!» Руководство объясняет, что в студии произошло короткое замыкание, возгорание — в общем, пойдет повтор старой программы. С тех пор мы стали шифроваться — выработали систему с отвлекающим маневром: мол, нам надо в город поснимать — дождь, листья. А сами якобы случайно, по дороге, снимали то, что нужно. Выдаем острый сюжет на «Орбиту», на дальние регионы. Начинаются звонки разъяренного начальства. Часа два-три препираемся, снимаем сюжет — и для европейской части делаем замену, но на другой, еще более острый сюжет. Его же еще никто не видел! Потом, конечно, опять будет скандал, но это уже потом. Так и крутились. Мне очень жалко, что практически не сохранилось записей эфиров «Взгляда», — мы же не знали, что это станет историей.

— Почему же все-таки «Взгляд» исчез из эфира?

— Наверное, время пришло — политические передачи не бывают вечными. Сошлось множество причин — и внутренние обиды, и конфликты. К тому же Леонид Кравченко, возглавив Гостелерадио, стал бороться со «Взглядом». А я свой последний «Взгляд» провел 28 июня 1990 года, после чего ушел. Вышло постановление о создании ВГТРК, и я занял должность генерального директора. К тому же стал первым заместителем министра печати России.

— Горячие должности вам достались в то непростое время.

— Вообще-то до августа 1991 года все шло неплохо. Поначалу, правда, было трудно с деньгами. Помню, когда я стал генеральным директором ВГТРК, нужно было составить бюджет. А как это делается? Получить какие-то данные в Гостелерадио мы не могли, потому что это враждебная организация, конкурирующая фирма. Сели своей командой и стали считать. Очень жалею, что у меня не сохранились те вычисления. Мы разработали какую-то фантастическую технологию. Вычислили, сколько денег нам дали раньше — по бюджетной росписи. Разделили это на количество часов, таким образом определили стоимость часа. Это было примерно так: берем пол, потолок и четыре стены, делим на 8, прибавляем еще 10 процентов, скидываем 4 процента на цвет глаз ведущей и так далее.

Ну, в общем, с большим трудом мы бюджет составили, поехали в Министерство финансов РСФСР. Начальник управления культуры собрал большое заседание, мы сидим вокруг стола, они смотрят на нашу идиотскую бумагу. Посмотрели на общую сумму и задали мне вопрос: «А вам мало не будет?» Вспоминаю и смеюсь: с тех пор я общался, наверное, с десятком министров финансов и никогда такого вопроса больше не слышал. Мы задумались и сказали: «Вообще-то хорошо бы процентов на 30 увеличить». Они увеличили. Мы освоили. Это была эпоха эйфории.

Все остальные мои походы с бюджетом заканчивались таким диалогом: «Дайте денег!» — «Да пошел ты...» — «Я буду Ельцину жаловаться». «Ну и жалуйся, — сказал один из министров финансов. — И пусть он меня уволит. А у меня есть предложение от американцев преподавать экономику в одном из университетов, и получать я там буду в 25 раз больше, чем здесь». Я, правда, ему свинью подложил. Вышли мы из здания и сняли стенд-ап у Минфина. Я сказал на камеру: «Сегодня товарищ министр меня послал сами понимаете куда. В связи с этим мы прекращаем показ сериала «Богатые тоже плачут». На следующее утро мне позвонили от министра, я приехал, он встречает меня такими словами: «Какая же ты сволочь! Я приехал домой, а мне уже выговаривают: что ты над человеком издеваешься? Теперь из-за тебя сериал прекратят». В общем, дал мне 100 тысяч. Вот так я обычно и ходил, побирался.

— После августа что-то изменилось?

— В корне. Но сначала был сам путч — мы тогда впервые работали практически на войне. Председатель ВГТРК Олег Попцов взял несколько дней отпуска. И вдруг утром за мной приезжает водитель с известием: «По радио сказали: Меченого скинули!» Мы помчались в компанию, узнаем, что есть приказ — закрыть все СМИ. Навстречу наш начальник отдела кадров: «Анатолий Григорьевич, я вывожу личные дела наших сотрудников, спрячу на даче у знакомых». Я рванул в Верховный Совет, где у меня по статусу был кабинет. Захожу к Руцкому — тот весь в боевой готовности, с пистолетами, в сбруе, но ничего толком не знает. Ельцин еще не появился, Хасбулатов злой, ходят слухи, что будут аресты. Понятно, что надо по максимуму снимать все происходящее, и я отправляю своих людей на съемки. Здорово помог Валентин Лазуткин, тогдашний зампредседателя Гостелерадио СССР — благодаря ему мы смогли беспрепятственно вывезти технику из «Останкино».

Позвонили из Минпечати и попросили распространить по Москве листовки с указом Ельцина о неподчинении ГКЧП. Мы стали размножать их на ксероксе и подтверждать печатью: «Верно. Заместитель министра информации и печати Лысенко». Надо было также сообщить это всем местным комитетам Гостелерадио. Но как это сделать? Выручило маленькое помещение с железной дверью в нашем здании на улице Ямского Поля — там был центр связи со всей страной. Посадили туда наших девчонок, снабдили их водой, едой и ведром. Мы завалили стульями дверь снаружи, они заперлись изнутри и стали всем передавать указ Ельцина. Также забаррикадировали стульями радиостудию, из которой ребята выходили в эфир. Самое смешное, что «Лебединое озеро» в этот день показывали не для того, чтобы отвлечь народ, — оно стояло в программе!

Однако на второй день ГКЧП ощущение вселенской аферы стало очевидным. В Белый дом, кроме тысяч защитников, стала сползаться политическая элита — верный знак, что ГКЧП провалится: у элиты всегда очень хороший нюх. Мне в кабинет поставили огромную штуковину размером с газовую плиту, которая позволяла прослушивать переговоры военных. Они тоже демонстрировали полное непонимание происходящего. «Внимание, я четвертый! Включай моторы!» Ну, думаем, все — начинается. Через пять минут: «Внимание! Глуши моторы!» И так по нескольку раз. А через два года, в 1993-м, все повторилось.

Надо сказать, что эти дни в октябре стоили мне немало седых волос. Конечно, наши симпатии были на стороне Ельцина. Но мне шли звонки от людей, встревоженных слухами, что телекомпания занимает прохасбулатовскую позицию. Депутаты Верховного Совета рвались порулить нами, требовали дать им эфирное время, чтобы поговорить с народом. В какой-то момент нам обрубили правительственную связь, а управление каналом передали в «Останкино» — то есть сначала сигнал шел туда, и уже на первом канале решали, можно это давать в эфир или нет. Это означало, что нас посчитали неблагонадежными. Я позвонил Михаилу Полторанину, который был министром печати, и он мне всякими нехорошими словами объяснил, что ВГТРК не доверяют. Попцов тоже звонил из Австрии, требовал, чтобы я дал эфир Хасбулатову. Я отказался. Во-первых, потому что был согласен с точкой зрения президента. А во-вторых, если бы я не был согласен, надо было писать заявление об уходе. Нельзя быть главой компании, назначенным Ельциным, и выступать против него. Я понимал, что, если на экране появятся Хасбулатов или Руцкой, будет призыв к мятежу и прольется кровь. Примечательно, что за день до этого я дал эфир Геннадию Зюганову, но при условии, что не будет призыва выходить на улицу. Тот выступил очень взвешенно и тактично.

Когда начался штурм «Останкино» и грузовик пробил стеклянные двери, председатель «Останкино» Вячеслав Брагин отключил первый канал, хотя технические возможности позволяли вести вещание. Но он решил перестраховаться. Мы позвонили министру связи и попросили переключить вещание на Шаболовку. И наш канал был единственным, который работал в ночь с 3 на 4 октября. Всю ночь одно за другим шли выступления. Свет в коридорах погасили, потому что опасались снайперов. Говорят, что Борис Николаевич долго не мог принять решение, пока не увидел по телевизору эмоциональное выступление Лии Ахеджаковой, которая призывала: «Люди, проснитесь! Где же наша армия?» Это стало последней каплей. Борис Николаевич рванул в Москву, в Министерство обороны. И вывели танки.

Во время обстрела мы договорились с Си-эн-эн, что берем их сигнал. Картина была страшная. Американская журналистка, которая вела репортаж с крыши здания, кричала: «Сторонники Верховного Совета бегут к зданию... Нет, это были, наоборот, противники Верховного Совета… А вот теперь сторонники… Боже мой! Это же прохожие!» Это действительно было ужасно: люди подходили с детьми, с колясками — посмотреть, как стреляют...

После этого ВГТРК получило все эфирное время на второй кнопке.

— И вслед за этим пришли новые времена, эфир заполнили ток-шоу и сериалы. Трудно было перестраиваться на новые форматы и покупать программы по лицензиям?

— Первой передачей, которую мы честно купили в 1991 году, по-моему, стала «Любовь с первого взгляда». Очень она мне не нравилась, я даже с Ворошиловым из-за этого ругался. До того мы ничего не покупали, воровали иногда и отлично переделывали. Так, например, случилось с «Полем чудес». Передача и сегодня идет по всему миру, тоскливая до ужаса, люди крутят колесо, отвечают на вопросы. И ни в одной стране она не имеет такой популярности. Я увидел ее впервые в 80-х в Мюнхене, называлась она «Колесо фортуны». А в 1989 году мы во Франции, когда делали французский выпуск «Взгляда», списали «Колесо фортуны» с экрана телевизора. Не записали картинку, а просто карандашиком записали, что там происходит, не понимая ни слова по-французски. Но, выходит, украли. Однако же наши люди не могут просто украсть. Засел наш режиссер-творец, и в результате родилось «Поле чудес». Оно так понравилось создателям оригинала, что они попытались потребовать с нас какие-то деньги, но фигушки...

Сегодня на телевидении многое, как говорят, купленный формат. Это проще. Ты покупаешь все, вплоть до оформления. Но это отбивает у людей желание творческого поиска. Мы в «молодежке» каждый год выдавали на-гора от трех до семи новых передач. Некоторые жили год-два, некоторые — два выпуска, а какие-то стали долгожителями... У нас, если мне память не изменяет, собирались купить только «Что? Где? Когда?». Не знаю, купили или нет, потому что после смерти Ворошилова эту передачу физически не могу смотреть — я слишком любил Володьку. Он был моим настоящим учителем на телевидении, и я звал его почему-то Дедом.

— В девяностые, когда пропали «вести с полей», телевизионщики стали думать, чем заполнить эфир. И появились сериалы. Вы ведь были первыми, кто насадил нам эту жвачку да еще стал ее снимать?

 — Нет, первый сериал «Рабыня Изаура» прошел у нас еще в 1988 году. Помните, что творилось из-за этой короткошеей девушки с обаянием лимитчицы? Народ ее обожал. Когда она приехала в Москву, я помню, один из руководителей страны, не буду называть его, спросил меня: «Толь, как ты думаешь, ее Ельцин должен принять?» — «Вы что, зачем?» В результате ее принял государственный секретарь Геннадий Бурбулис. Я все потом хотел узнать у Геннадия, о чем они говорили.

Но в 90-е действительно пришло время учиться снимать сериалы. Мы специально ездили в Мексику, изучали кухню. Там узнали, что одна серия для сериала снимается за один день. А потом столкнулись с проблемой: у нас вокруг одни мастера, наше кино — лучшее в мире! Помню, собрал я кинорежиссеров и говорю: такая штука, недели за две надо снять серию. Они сказали: «А не пошел бы ты? Кому предлагаешь, мы же профессионалы, творцы». Когда мы создавали первые группы по съемкам сериалов, с исполнителей смеха ради брали клятву: тот, кто произнесет слова «Тарковский», «Феллини», будет немедленно уволен.

Когда стали думать о собственных сериалах, возник логичный вопрос: а что снимать, какие истории? Жизнь была такая, что сюжетов на мирные темы не найти. Представьте себе, инженер Иванов идет домой со своего завода, с которого тащат все, кто может, у него ботинки рваные, зарплату не выдают третий месяц, входит в свой загаженный подъезд, приходит к жене, а она ему заявляет, что дочка второй день домой не приходит, и так далее. Эти люди включают телевизор и смотрят сериал об инженере Петрове, который из НИИ, где все разворовано, приходит домой, а жена говорит, что сын наркоман... Кто будет это смотреть? Людям хочется от телевидения не только политических баталий, но и сказки, которая бы их отвлекала от безнадеги реальной жизни. Потому первые сериалы и были сказками типа «Графини де Монсоро». Потом последовали ситкомы «Земляничка», «Кафе «Клубничка» и другие. Это был, пожалуй, первый эксперимент. Сначала серию снимали дней пять, постепенно вышли на два... Потом появились «Улицы разбитых фонарей». Мне принесли сценарий — нормальный. Денег не было, наскребли около 10 тысяч долларов и на эти деньги сняли первую серию. Звук безобразный… Это раньше мы жили в стерильной атмосфере, в которой никто не считался с деньгами, — сколько надо было на кино, столько и давали. В этом мире, что бы ни говорили о гнусности советского строя, ни одна голливудская фирма не даст Алексею Герману-старшему снимать фильм так, как он это привык делать. Прочитайте книгу Андрона Кончаловского: 10 дней отставания от сроков — все, контракт разрывается. А для американского режиссера это еще и на всю жизнь штамп профнепригодности. Только сегодня мы наконец стали подходить к тому, что это кроме профессии еще и ремесло.

— А как рекламу осваивали — ведь на советском телевидении ее не было?

— Сначала мы не понимали, что это и в чем фишка. Смеялись: какого хрена иностранцы нам привозят рекламу, если и так все купят? Предложили нам показывать «Формулу-1», я специально ездил в Монако, договаривался с принцем Альбером. Сейчас право показа стоит миллионы долларов, и тогда это стоило бешеные деньги, но с нас не брали ничего. И вот почему. Вместе с трансляцией нам давали 10 минут рекламы шин, смазочного масла. Мы говорили: да хоть 20! А сами думали: вот идиоты, это для наших-то «Москвичей» и «Жигулей»? А они оказались прозорливыми, потому что через пять лет, когда «Жигули» сменились иномарками, потребитель был уже воспитан на том, что есть классные шины. Так реклама и появилась, пошли деньги, вначале совершенно анекдотические — типа ста долларов за сюжет.

— Итак, вы приложили руку к появлению на ТВ сериалов, ток-шоу, рекламы. А еще вы когда-то делали программу «Наша биография». Не она ли причудливо трансформировалась в документально-исторические фильмы?

— Не хочется в это верить, поскольку в них очень много подтасовок и вымысла. Пожалуй, не врут только Коля Сванидзе и Леня Млечин, потому что они профессиональные историки и выстраивают свои фильмы по архивным документам. В свое время я сделал и фильм «Наша биография». Он начинался с того, что дети собирались в Померанцевом переулке и их спрашивали: а кто были твои предки? Дальше бабушек-дедушек никто не знал. Попутно мы выяснили, что переулок был назван в честь прапорщика Померанцева, председателя какого-то солдатского комитета запасного полка, якобы погибшего при штурме складов. А он, оказывается, остался жив. Был профессором в университете, мы его сняли. Ему было лет 80, потрясающий старик. Для нас тогда, можно сказать, история перевернулась. Представляете мое лицо, когда выяснилось, что вообще никакого штурма Зимнего не было. Померанцеву в 1917 году было чуть более двадцати лет. Он вспоминал: «Вот кого мне жалко во всей этой истории, это Александра Федоровича Керенского. Я знал его, он дружил с моими родителями, милейший был человек, но тряпка… А во время революции нужно быть, знаете, таким, как Ленин».

Мы поняли, что вообще не знаем историю, в которой всегда очень многое редактировали, переписывали и пальмировали. Это слово я впервые услышал в архиве. Увидел фотографию Ленина со товарищи и удивился: я видел ее раньше, но в другом составе. «Так вы что, не видите? — удивился архивный работник. — Снимок-то пальмирован: видите — пальмочка…» Действительно, на снимках стоит лохматая пальма в кадушке. Как только товарища, изображенного с Ильичом, изымали из оборота чекисты, вместо него вклеивали изображение пальмы. Отсюда и появился термин «пальмировать». Мы живем в стране, в которой многое придумано.

— К чему сейчас идет наше телевидение?

— Оно идет, к сожалению, непонятно куда. Была знаменитая триада — информировать, просвещать, развлекать. Информация осталась, но, увы, все больше и больше превращается в официоз и трагедии. Просвещение полностью исчезло. Его загнали на канал «Культура». Остались развлечения. С сожалением могу констатировать, что телевидение борьбу за зрителя проиграло. Трагедия еще и в том, что в стране нет культуры телесмотрения. У нас есть телепотребление без всякой культуры. Такое понятие, как планирование просмотра, существует во всем мире, в интеллигентных семьях. Этому надо учиться так же, как и планировать свой выходной день. Нельзя быть всеядным в этом смысле, ведь то, что ты смотришь и слушаешь, формирует тебя как личность.

Досье
			Анатолий Григорьевич Лысенко
			Родился 14 апреля 1937 года в городе Винница, Украина. Окончил экономический факультет Московского института инженеров железнодорожного транспорта и аспирантуру во Всесоюзном заочном институте инженеров железнодорожного транспорта. С 1956 года начинает работать на телевидении как внештатный автор и ведущий молодежных программ. С 1968 года — штатный сотрудник Главной редакции программ для молодежи Центрального телевидения. В 1986—1990 годах занимает должность заместителя главного редактора Главной редакции программ для молодежи. С 1987 года руководит программой «Взгляд», после чего переходит в созданную Всероссийскую государственную телевизионную и радиовещательную компанию (ВГТРК). С 1990 по 1996 год занимает пост генерального директора ВГТРК. С 1996 по 2000 год — председатель комитета по телекоммуникациям и средствам массовой информации правительства Москвы. Государственный советник I класса в отставке. Президент Международной академии телевидения и радио. Награжден орденами «За заслуги перед Отечеством» III и IV степеней, орденом Дружбы. Женат, имеет дочь и внука.