1917 год. 16 марта (3 марта ст.ст.) великий князь Михаил Александрович подписал отречение от престола
«Не успели родзянковские посланцы отдышаться после поездки в Псков, как попали в новую переделку. На Миллионной улице, в квартире П. П. Путятина, 3 марта в 10 часов утра открылось обсуждение вопроса: брать ли Михаилу Романову отписанную ему корону, то есть объявлять ему себя императором или не объявлять? На совещание явились ведущие буржуазно-помещичьи лидеры старой России. В нем участвовали помимо Михаила Романова М.В.Родзянко, А.Ф. Керенский, П.Н.Милюков, Г. Е. Львов, В.Н.Львов, В. В. Шульгин, А.И. Гучков, М.И. Терещенко, И.В. Годнев, И.Н. Ефремов, М.А. Караулов, Н.В. Некрасов. Печать тревоги и страха лежала на их лицах: они собрались в центре громадного города, бурлящего и клокочущего, охваченного кипением страстей; в любой момент могли явиться сюда рабочие и солдаты; охраны почти не было: у подъезда и на внутренней лестнице стояли несколькими группками кое-как собранные офицеры Преображенского полка. Посредине салона сидел Михаил, вправо и влево от него, полукругом, расположились на диванах и в креслах приглашенные. Он попросил высказываться.
Один за другим берут слово. Советуют Михаилу власть на себя не брать. Мотив: в данной обстановке такой шаг Михаила навлек бы на него большую личную опасность. Уже сию минуту кто угодно может сюда вломиться. И нигде в России, даже если бы Михаилу удалось куда-нибудь выбраться, он реальной безопасности для себя не найдет. В такой обстановке, говорили советчики, когда народные массы проявляют крайнюю, прямо неистовую враждебность идее сохранения монархии, попытка Михаила взобраться на трон может стоить ему головы. Мнения разделились.
"Я не вправе скрывать здесь, - заявил Керенский, - каким опасностям вы лично подвергаетесь в случае решения принять престол... Я не ручаюсь за жизнь вашего высочества..."
А Милюков, возбужденный, убеждает, что Михаил не только может, но и должен занять трон (…)
К 6 часам вечера был подписан акт, составленный В.В. Шульгиным, Н.В. Некрасовым и В. Д. Набоковым. Когда расходились, Родзянко обнял Михаила и назвал его "благороднейшим человеком". В свою очередь, разразился многословным комплиментом и Керенский: перед всеми, сказал он «сейчас заявляю, что великого князя Михаила Александровича я глубоко уважаю и всегда буду уважать»
История в лицах
А. Ф. Керенский:
К большому раздражению Михаила Александровича Милюков попросту тянул время в надежде, что разделявшие его взгляды Гучков и Шульгин, вернувшись из Пскова, поспеют на встречу и поддержат его. Затея Милюкова увенчалась успехом, ибо они и впрямь подошли к концу его выступления. Но когда немногословного Гучкова попросили высказать свою точку зрения, он сказал: «Я полностью разделяю взгляды Милюкова». Шульгин и вовсе не произнес ни слова. Наступило короткое молчание, и затем Великий Князь сказал, что он предпочел бы побеседовать в частном порядке с двумя из присутствующих. Председатель Думы, в растерянности бросив взгляд в мою сторону, ответил, что это невозможно, поскольку мы решили участвовать во встрече как единое целое. Мне подумалось, что коль скоро брат Царя готов принять столь важное решение, мы не можем отказать ему в его просьбе. Что я и сказал. Вот каким образом я «повлиял» на Выбор Великого Князя. Снова воцарилась тишина. От того, кого выберет для разговора Великий Князь, зависело, каким будет его решение. Он попросил пройти с ним в соседнюю комнату Львова и Родзянко. Когда они вернулись, Великий Князь Михаил Александрович объявил, что примет Трон только по просьбе учредительного собрания, которое обязалось созвать временное правительство. Вопрос был решен: монархия и Династия стали атрибутом прошлого. С этого момента Россия, по сути дела, стала республикой, а вся верховная власть – исполнительная и законодательная – впредь до созыва учредительного собрания переходила в руки временного правительства
Мир в это время
В 1917 году началась актерская карьера американского актера Бастера Китона
Кадр из фильма «Помощник мясника» с участием Бастера Китона. 1917 год
«Добравшись до Нью-Йорка в феврале 1917 года, я пришел прямо в офис Макса Харта, наиболее влиятельного театрального агента в Нью-Йорке. Я сказал ему, что бросил семейное шоу и хочу некоторое время поработать один.
– Я достану тебе любую работу, какую захочешь, – сказал Харт. Он тут же надел шляпу и повел меня в офис братьев Шубертов на той же улице. Они набирали новый состав для своего годового ревю «Мимолетное шоу», которое тогда было одним из лучших на Бродвее.
Мистер Харт, немногословный агент, отвел меня прямо в личный офис Джей Джей Шуберта. Как обычно, Джей Джей отбирал людей с помощью вялого шепелявого джентльмена, которого все называли «Мамаша Симмонс».
– Это Бастер Китон, – сказал им Макс Харт, – возьмите его в свое шоу. Джей Джей оглядел меня и спросил:
– Вы умеете петь?
– Конечно, умею, – ответил я, хотя это был довольно глупый вопрос. Если мистер Шуберт примет меня, то за мою комедию. И он нанял меня, не попросив спеть и не задавая других вопросов.
«Мимолетное шоу» обычно выступало в Нью-Йорке шесть месяцев, а потом отправлялось в дорогу на оставшиеся полгода. Мою зарплату определили в 250 долларов в неделю за Нью-Йорк и 300 долларов за турне. Через пару дней я получил сценарий ревю.
Но за день-два до начала репетиций я натолкнулся на Лу Энгера, комика-голландца, который много раз выступал с нами в одной водевильной программе. Энгер был вместе с Роско (Фатти) Арбаклом, экранным комиком. Представляя нас, он объяснил, что Арбакл недавно ушел от Мака Сеннета, чтобы делать свои собственные комедии в двух частях. Джо Шенк их продюсировал, а Энгер только что бросил водевиль и стал менеджером студии Джо.
Я видел некоторые работы Арбакла в комедиях Сеннета и от души восхищался ими. Он сказал, что много раз смотрел наши выступления и они всегда ему нравились. – Бастер, ты когда-нибудь снимался в кино? – спросил он. Я ответил, что не снимался, и Роско предложил:
– Почему бы тебе не прийти завтра утром на студию «Колони»? Я там начинаю новый фильм. Ты сыграешь эпизод, и, возможно, тебе понравится.
– Мне бы хотелось попробовать, – сказал я.
Студия «Колони» располагалась в большом складском здании на Восточной 48-й улице. Когда я пришел, все гудело от бурной деятельности. Помимо компании Арбакла, в других частях студии делали романтические мелодрамы компании Нормы Толмадж, ее сестры Констанс и пары других. Мне это показалось удивительным, как будто я попал на огромную фабрику развлечений, где одновременно выпускались различные шоу.
Двухчастевка, которую Роско начал в тот день, называлась «Ученик мясника» (The Butcher Boy). Действие происходило в провинциальной лавке, и мне досталась роль наивного незнакомца, который просто так зашел в тот момент, когда Роско и Эл Сент-Джон начали швырять друг в друга мешки с мукой. Как и Арбакл, Сент-Джон был одним из «Кистоун копс» у Сеннета.
У Роско под рукой были коричневые бумажные мешки, наполненные мукой, завязанные и готовые к употреблению. Он, не теряя времени, подключил меня к работе. – Как только ты войдешь в лавку, – объяснил он, – я кину один из этих мешков в Сент-Джона. Он присядет, и ты получишь прямо по лицу.
Это казалось пустяком после взбучек, которые я долгие годы получал от папы. – Ужасно трудно не уклониться, если ждешь, что тебя ударит такая штуковина, – сказал Арбакл, – поэтому, когда войдешь в дверь, оглянись. Как только я скажу: «Поворачивайся!» – ты повернешься, а она уже летит в тебя.
Так и было».