ИСТОРИЯ

Развалины Императорского Птичника. Гатчина, 2003 год

Перунчик

К компании эго-футуристов прибился заведующий гатчинским Птичником заика Петр Ларионов, который тоже писал стихи и носил «поэтическую» шевелюру. Одежда его вечно была в птичьем пуху, и к нему быстро прилепилось прозвище «Перунчик». Хотя не исключено, что Перунчиком Ларионова прозвали не за перья на куртке, а за то, что громадный, плечистый и полупьяный он был похож на древнего языческого Перуна.

Приятели устраивали поэтические состязания — «элоквенции». Абсолютный трезвенник Иван Игнатьев еще до того, как зарезался на собственной свадьбе, настаивал водку на махорке и поил ею гостей. После водки с махоркой Перунчик переставла заикаться и читал свои довольно посредственные стихи так, что заставлял собутыльников рыдать от восторга. Игорь-Северянин покидал компанию не прощаясь, когда его умение пить, не пьянея, начинало стеснять собутыльников.

Однажды начинающий поэт Георгий Иванов затеял проказу. Загорелое лицо Перунчика размалевали белой краской на индейский манер и выбрили ему правую половину черепа. В оставшуюся половину «поэтической» шевелюры вбили перья из раздерганной подушки. В довершение картины на куртку Перунчика пришили скроенное из скатерти клеймо каторжан — «бубновый туз». В таком диком виде Ларионов был отпущен восвояси.

Однажды Игорь-Северянин и Перунчик пьянствовали у мельника из Пудости Андрея Антоновича, приходившегося потомком приятелю Павла I мельнику Карлу Штакеншнейдеру. Выпили крепко, и мельник приревновал поэта к местной чухонке Матреше. Слово за слово, а мельник — за нож. И ведь зарезал бы поэта, если бы не Перунчик, скрутивший дебошира за что был удостоен благодарственной поэзы:

Русокудрый, плечистый, громадный,

Весь лазоревый и золотой,

Ты какой-то особо отрадный:

Полупьяный и полусвятой!

Соловей

В концертах Федора Сологуба Игорь-Северянин откровенно пел свои поэзы на отчетливый мотив из оперы Амбруаза Тома. Зал хохотал безудержно и вызывающе. Люди хватались за головы. Некоторые, измученные хохотом, с красными лицами бросались в коридор. Всего через год-полтора та же публика внимала поэту в безмолвном восторге.

Одна на двоих

Зимой четырнадцатого года Игорь-Северянин и Маяковский кутили в симферопольских ресторанах за счет спонсоров местной знаменитости — поэта Вадима Баяна. Маяковский разорял спонсоров без стеснения. Он заказывал самые дорогие блюда и закуски, изысканные вина и отборные коньяки. В апогее кутежа посуду на столе меняли вместе со скатертью и случайными дамами. Однако одна дама все же была участницей кутежей. В этом турне поэтесса Валентина Солнцева, соблазняла одновременно обоих поэтов. Наивный Игорь-Северянин собрался, было осупружиться, но Маяковский рассказал ему, как Валентина являлась к нему в гостиничный номер:

— Она пришла ко мне нагою,

Взамен потребовав венца,

А я ей предложил винца

И оттолкнул ее ногою.

Восторгаюсь тобой, молодежь!

В одном из симферопольских ресторанов, не будучи еще пьян, но уже изрядно навеселе, Игорь-Северянин написал начинавшееся с оксюморона знаменитое стихотворение:

Восторгаюсь тобой, молодежь,

Ты всегда — даже стоя — идешь!

Любимый доктор

В журнале «Женское дело» фельетонист Клавдия М., описывая поэзоконцерт Игоря-Северянина, свидетельствует, что публика на выступлениях Игоря-Северянина вела себя крайне непристойно:

«Плеяда намагниченных "принцесс" подготовляет толпу к появлению царя и бога, декламируя на все лады самыя изысканныя из его поэз. Наконец, появляется он, гений Игорь Северянин и начинает "популярить изыски". В зале происходит нечто невообразимое. Закроешь глаза и начинает казаться, что попал в среду беснующихся обезьян. И ведь имя-то какое удобное — Игорь! Удивительно приспособлено для визга. И точно также, говорят, ведут себя обитательницы сумасшедших домов, когда появляется любимый доктор».

По части дамских восторгов конкуренцию Игорю-Северянину мог составить только Леонид Собинов.

Рядовой Мерси

Весной шестнадцатого года Игорь-Северянин около двух недель провел в армии, откуда его вытащила поклонница — княгиня Ирина Юсупова. Однажды на стрельбах из малокалиберной винтовки поэт отличился: из пяти пулек две или три попали в цель, причем легли кучно. Батальонный командир похвалил солдата:

— Молодец!

— Мерси, господин полковник!

В наказание батальонный приказал впредь именовать Лотарева рядовым Мерси.

Чай по-северянински

В последние годы жизни Игорь-Северянин любил чай «по адмиральски». В стакан с чаем добавлял вермут, после каждого глотка доливая стакан доверху. Вскоре в стакане оставался один только вермут. Был у него и собственный рецепт: в чайный стакан наливал горячий вермут с кружком лимона и пил с сахаром вприкуску.

Злая эпиграмма

«Жена по совести» Вера Коренди — тоже талантливая поэтесса, перед продажей части архива Игоря-Северянина в ЦГАЛИ, из некоторых фотографий вырезала женские персонажи и выдрала из рукописей стихи, посвященные законной жене Фелиссе. Однако она так увлеклась, что пропустила эпиграмму на «одну провинциальную поэтессу»:

Есть — по теории

Невероятности —

В этой инфузории

Признаки опрятности.

Последняя эпиграмма

В Усть-Нарве Игоря-Северянина лечил курортный врач Алексей Иванович Круглов. Круглов был страстным театралом, и в местной самодеятельной труппе играл под псевдонимом Тригорин. Игорь-Северянин всю свою жизнь считал себя гениальным ироником. Его последняя, едва ли не предсмертная ирония в стихах досталась доктору Круглову. Этот текст, датированный 10 июня 1941 года — последнее, что написано рукой поэта:

У актера у Тригорина

Нет ни мимики, ни слова

(Только потная изморина!)

В роли… доктора Круглова!

 

Михаил ПЕТРОВ

Обсуждение закрыто