ИСТОРИЯ

Портрет Леонтия Васильевича Дубельта (1792-1862), генерал от кавалерии, начальник тайной полиции.

Художник: Соколов Петр Федорович (1791 —1848)

Бумага, акварель, карандаш 1834 г
Фрагмент. Смотреть полностью.

Доносы на Леонтия Васильевича Дубельта

Доносы на Леонтия Васильевича Дубельта (Из материалов секретного архива III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии)

По безъименным письмам о генерал-лейтенанте Дубельте, 1856 г. // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2005. — [Т. XIV]. — С. 139—142.

Ваше Императорское Величество

Россия торжествовала, когда узнала, что мерзавец Клейнмихель уничтожен. Для коронации Вашего Величества сделайте еще одно благодеяние для Вас любящей России: уничтожте другого мерзавца — гнусного, подлого инквизитора, эту хитрую, кошачью физиономию Дубельта. Бедный пехотный, армейский штабсофицер, из роду литовской шляхты, а теперь генерал-лейтенант и обвешан орденами, богат, — каменный дом и тысяча душ крестьян. А за что? Как и я он сделал заслуги России, Отечеству, гнусные доносы, и его Шемякин суд, а какими он средствами нажил такое богатство, вот вопрос? Мать его была ключницей у Бенкендорфа, а при этом случае и сводничала ему, вот в знак благодарности ее заслуг он перевел из армейского пехотного полка Леонтия Дубельта, штабсофицеришку, который на плечах имел один мундиришко и засаленную шинель, сделал впоследствии штабсофицером по ведомству жандармскому, и вот знаменитый наследник достойной матушки и полез в люди, — какими средствами — ему все равно, — подлость, низость, ему нипочем, это завещал ему батюшка, это с молоком перешло к нему от его матушки. О, я его хорошо знаю, около тридцати лет, это все было на глазах моих, брат мой, умерший в одном из гарнизонных батальонов, подполковником служил с ним в том же пехотном полку, из которого его Бенкендорф и взял к себе, и биографию его хорошо знал, как и я его здешние дела.

Государь правду редко услышит, но Богу все известно, и Он видит, что это истина.

Он меня назвал грабителем, обидел невинно, следствие оправдало бы меня, а он откуда все набрал. Вот правила достойного сановника России, — достославного, знаменитого Дубельта: — вышедши сам из грязи, он взял себе за правило добиваться до своей цели всеми средствами позволительно, и делая подлости, он старается только, чтобы они скрыты были от лиц его высших, на низких же он не обращает никакого внимания и явно делает гнусные дела, — (сколько бедных сирот в Дем<идовском> Д<оме> он лишил невинности, положил начало и теперь они распутные). Хорошо понимая, что его все ненавидят, он этого старался всегда, и старается не замечать, и всегда всем мило улыбается. Но кто его знает, тот понимает, что это улыбка кошки. А что такое 3-е отделение? Вот как его понимает весь город, Дубельт сделал из него грязное судилище. Шемякин Суд, здесь распутная женщина, бросив мужа, или везде задолжавший мошенник сыщет в Дубельте покровителя, лишь бы просила об них какая-нибудь актриса или по причинам ему одному известным из заднего крыльца, он без стыда старается дело уладить и из черного сделать белым. Одним словом, этот мерзавец в душе черен как уголь и марает все, где бы он не был, и к несчатью, от доброго и благородного графа Алексея Федоровича это все было скрыто; этот гнусный человек умеет себя перед ним маскировать. Весь Петербург, Москва и, можно сказать, вся Россия о Дубельте иначе не говорит, как с презрением. Он всегда ездит в карете и прячется от публики в углах ее, чтобы не видеть это общее презрение к нему. Вот причина, почему он под разными предлогами, говорят, и при Дворе на выходах старается не бывать.

Больно подумать, что этот мерзавец в такой чести. А дело Клевенского, история грязная, в которой он участником был. А вот образчик подлости и жадности этого старого мерзавца: прошлую зиму, то есть 1855 года полумпериалы страшно поднялись в цене, за штуку менялы давали по 50 копеек сверху 5 рублей. Что ж, Дубельт и тут не упустил, — однажды я был сам в разменной кассе, публики было много, ей никому более 10 штук каждому лицу не давали; вдруг является его голубой архангел, представляет форменную за его подписью записку для отпуска ему 500. Ему выдают, когда же он уходил с золотом, я обратился к одному из чиновников Разменной кассы и говорю ему: Зачем же вы Дубельту даете по 500, а публике на одно лицо не более 10 золота и 25 р<ублей> серебром не даете. Ну подите же, Дубельт у нас почти через день берет по 500 и по тысяче золота, неужели он столько тратит через день на казенные дела, а когда курс золота и серебра был ровен с кредитными билетами, то он ни того, ни другого вовсе не брал. Тут одно неизвестное лицо указало мне на одного менялу, — спросите у него, ему это известно; и что же узнаю я в последствии: у г<осподина> Дубельта есть лицо, которому он поручил передавать менялам золото, и вот уже от него менялы несколько тысяч перебрали, платя по 400 р<ублей> за тысячу штук и по 60 руб<лей> за 1000 руб<лей> серебра. Это истина, и можно в разменной кассе взять его записки, из которых можно видеть, сколько он в короткое время перебрал тысяч золота. Я думаю, это известно не только Ростовцеву, но и г<осподину> М<инистру> Ф<инансов>, а теперь он золота и серебра вовсе не берет из Разменной кассы, когда курс монеты с кредитными билетами стал равен. Вот и тут этот мерзавец хотел поживиться, а по этому образчику можно судить и о прочих делах его. В комиссии прошений, на лестнице, слышал я однажды следующий между старушками разговор: говорят — Царь дает Дубельту деньги для раздачи бедным, только он так, как здесь бедным старухам ничего не дает и просьбы отказывает, а попроси молодая хотя распутная девка, в особенности из Демидовского, то он сорит царские деньги (он и Турчанинов много наделали распутных из сирот Дем<идовского> Д<ома>). Наконец, кто дал тому мерзавцу самоправно всякое лицо к себе требовать, заставлять к себе являться по нескольку раз, или к Левенталю, это, говорят, какой-то грубый бурлак, который на всех кричит и стращает своим патроном Дубельтом. Здесь разбирает он дела, до него вовсе не касающиеся. Он в С<анкт>-П<етербурге> как паша в Турции действует, тысячи лиц были им требуемы, по делам которым уже производились в судебных местах, и до него вовсе не касались, и он всегда для какой-нибудь грязной юбки готов из белого сделать черное, и наоборот, это ведь говорят публично чиновники, из многих присутственных мест. Странно подумать, из присутсвенных мест требовать чиновников по пустым каким-нибудь делам отрывать от занятий. Вот, право какое себе Дубельт присвоил — под фирмою тайных политических дел, о которых он узнает тогда, когда тысячи знают. Вот толки в городе, приятель мой рассказывал мне, что однажды приехал к нему один из его голубых архангелов и требовал в 3-е отделение, то есть к господину Дубельту; он отвечал прямо — я себя не чувствую ни в чем виновным против правительства, а ежели буду виновным, то меня не приглашать, а просто арестуют. Дел же до г<осподина> Дубельта никакого не имею. И что после узнал он, что его приглашали к г<осподину> Дубельту по частному делу одной продажной знакомой г<осподину> Дубельту юбки. Конечно, он понимал свои права, и знал, что не может быть, чтобы он получил право турецкого паши от нашего Государя, и знал, что это все скрыто от монарха. Но сколько знаю я лиц, которых он по неизвестному ни для кого праву требовал к себе, вмешивался во все дела, даже частные семейные или долговые, и, словом, для всякой юбки он без совести готов из черного и грязного дела сделать белым и чистым — примеров тому есть тысячи. И добрые русские все это терпели, ибо знали, что монарх этого не знает, ни даже граф Орлов. Удивительно, как за все его подлости и гнусные дела до сих пор уцелела его кошачья образина. Но, государь, на тебя надежда.

Обсуждение закрыто