ИСТОРИЯ

Реабилитация раненых русских солдат.

Их фото с японскими медсестрами и врачами в Мацуяме 1905 г.
Автор неизвестен. Альбом (№ 164) Из собрания РГАКФД

Фрагмент. Смотреть полностью.

Вся тяжесть жизни в плену

Заметки капитана второго ранга Г. А. Ивкова / Публ., [предисл.] и примеч. Ю. В. Плющевой // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв. Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ; Рос. Архив, 2004. — [Т. XIII]. — С. 398—410. — Из содерж.: Ивков Г. А. О том, как жилось мне в плену. — С. 399—409.

...Пункт этот — Нино-Шимо, как оказалось, временный — пересылочный, и здесь нам пришлось прожить то время, пока готовились более постоянные помещения для пленных в различных городах Японии. Хорошо помню впечатление, произведенное на меня всеми этими манипуляциями, которые проделали с нами до сих пор: я восторгался той организацией, которая всюду бросалась мне в глаза, и невольно навертывалась мысль «далеко нам до японцев!». Ну разве мыслимо что-либо подобное у нас: неожиданный наплыв нескольких тысяч пленных, и сразу все уже готово — и помещения, и постели, и одеяла, матрацы, ванны и т. п. и даже москит-гаузы, и при этом ни малейшей суеты, ни замешательства, ни путаницы и — ни одного городового! Со стороны народа и даже мальчишек не было и намека на какие-либо насмешки, действующие на самолюбие замечания, выходки или что-либо подобное...

В этом временном пункте пришлось мне прожить две недели, и жизнь эта была тяжела: хотелось поскорее получить какой-либо определенный свой угол, получить возможность обзавестись хоть малым количеством необходимой одежды и белья (денег не было ни гроша) и получить возможность дать знать о себе домой телеграммой или письмом, но здесь пока всякая корреспонденция была запрещена.

Пищу давали хоть и свежую, но вкуса поразительно скверного, впрочем и аппетит отсутствовал вследствие полного безделья и недостатка моциона...

... Столовая — общая — три больших стола, накрытые белыми простынями-скатертями. На одном из этих столов была поставлена большая корзина с фруктами и цветами — подарок нам заведывающего полковника. Сейчас же нам был предложен чай; в то же время вошел к нам полковник, извинился, что придется жить в тесноте и без удобств и просил нас выполнять все существующие для пленных правила.

Помещение, нам отведенное, оказалось действительно далеко не комфортабельно. Во-первых, постоянно перед глазами, вплотную. У самого нашего жилья, могильные памятники, к которым нередко приходят японцы совершать молитвы или приносят свежие цветы. Во-вторых, сырость невероятная и, наконец, нет никогда минуты покоя, так как комната от комнаты отделяется только невысокой бумажной перегородкой и, следовательно, всякий разговор в одной из комнат ясно слышен во всех других комнатах. К тому же помещение 20-ти человек нижних чинов, наших вестовых, здесь же — среди наших комнат. Но с грустью должен заметить, как это впоследствии оказалось, что поведение нижних чинов гораздо благороднее, чем некоторых г.г. офицеров, ужасающая невоспитанность и распущенность которых выказывались почти ежедневно. Я до сих пор еще, несмотря на то, что все это уже минувшее, прихожу в нервную дрожь, вспоминая немыслимые выходки некоторых г.г. офицеров, поведение — которое не может быть оправдано ни молодостью, ни тяжестью условий жизни, ни недостатком средств к благородному времяпрепровождению, а которое доказывало лишь полное отсутствие нравственного воспитания и дикость нравов. Не раз мне приходило в голову записывать для памяти все выдающиеся бывшие на глазах эпизоды, но теперь я даже рад, что не делал этого потому, что наверно выбросил бы такую гадость, так как воспоминание далеко не из приятных.

Вот тут-то и сказалась вся тяжесть жизни в плену: тяжесть, происходящая не от дурного обращения с нами победителей, а от дурного поведения наших соотечественников, товарищей по оружию, товарищей по несчастью, наших сожителей. Вследствие тяжелых условий службы за предшествующий год и вследствие ужасов минувшей катастрофы, нервная система моя сильно надорвалась, я нуждался в полном покое, в отсутствии всяких волнений, а тут, как нарочно, пришлось жить при совершенно иных условиях и не было никакой возможности уединиться, чтобы не видеть и не слышать всего окружающего. Каких страшных усилий мне стоило владеть собою, чтобы не вызвать какого-либо криминала; но слава Богу, выдержал я это воспитание и надеюсь, что забудется и это, как забывается всякое зло...

Обсуждение закрыто