СОЮЗ 
ОБЩЕСТВО 
СОБЫТИЯ 
МНЕНИЯ 
КУЛЬТУРА 
ИСТОРИЯ 
ОБРАЗОВАНИЕ 
ПРОЕКТЫ 
КАТАЛОГ 
ФОТО 
1790 год. 3 июля (22 июня ст.ст.) в Выборгском заливе русские эскадры под командованием адмирала В.Я. Чичагова одерживают победу над шведским флотом под командованием герцога К. Зюдерманландского в ходе Русско-шведской воины 1788—1790 годов.
После поражения шведы оставляют планы захвата Петербурга и прибалтийских владений России. За Выборгское сражение Чичагов первым из моряков был награжден орденом Св. Георгия I степени.
В кампании 1789 года перед русской армией ставилась задача изгнать неприятеля с финской территории, а затем ударом по самой Швеции принудить ее к миру. Флот должен был, сохраняя свое господство в Финском заливе, не допустить каких-либо действий шведского флота против русского побережья, оказывать помощь своим войскам в Финляндии, а в случае встречи с неприятелем — вступить с ним в решительное сражение. Его силы составляли три эскадры: кронштадтскую, ревельскую и «копенгагенскую». В конце мая кронштадтская и ревельская были объединены в одну (…)
Однако в 1789 году русские войска не смогли занять Финляндию и перенести военные действия на территорию Швеции. Эту задачу им пришлось решать и в следующем году.
В результате сражения у Красной Горки 23–24 мая шведский план нападения на Петербург потерпел окончательный провал. Противник уже больше не помышлял о наступательных действиях. Теперь все его стремления были направлены на то, чтобы спасти свой заблокированный флот.
22 июня, воспользовавшись свежим восточным ветром, шведские корабли устремились из Выборгского залива. Противнику удалось вывести основные силы своего флота. Однако при прорыве он понес большие потери, лишившись 64 судов, в том числе 7 линейных кораблей, 3 фрегатов, 21 канонерской лодки, 16 транспортных судов. Урон в личном составе только погибшими и пленными составил около 7 тыс. человек.
Иоанн Альберт Эренстрем, действительный статский советник:
В 1790 году Франция становится конституционной монархией.14 июля в Париже на Марсовом поле прошел праздник Федерации, устроенный по случаю первой годовщины взятия Бастилии. Торжества объединили всю Францию. На празднике присутствовали король Людовик XVI и члены Национального собрания, а со всей страны съехались представители всех коммун и провинций.
Когда мы поместились на своих местах, пришлось ждать еще более трех часов прежде нежели все федераты собрались, и прежде нежели были принесены на Марсово Поле все знамена от департаментов.
Шведское командование в свою очередь тоже рассчитывало вести в 1790 году активные наступательные действия. Оно вновь планировало нанести удар по Петербургу, чтобы заставить Россию заключить мир на условиях, продиктованных шведским королем.
В течение зимы обе стороны активно готовились к продолжению военных действий. В частности, русское правительство приняло меры к усилению флота. К началу новой кампании он насчитывал 34 линейных корабля, 15 фрегатов, 271 гребное судно и около 50 вспомогательных судов, сведенных в две эскадры и гребную флотилию.
Шведское командование, стремясь уничтожить русский Балтийский флот, который был главным препятствием в осуществлении намеченного удара по Петербургу, с началом навигации направило свои корабли в Финский залив с задачей предупредить соединение ревельской и кронштадтской эскадр, по отдельности разбить их и затем высадить у Красной Горки десант.
2 мая шведский флот в составе 20 линейных кораблей, 7 фрегатов и 4 вспомогательных судов подошел к Ревелю и атаковал стоявшую на рейде эскадру адмирала В. Я. Чичагова, которая насчитывала 10 линейных кораблей, 5 фрегатов, 2 бомбардирских корабля.
Бой продолжался около двух часов. Под ударами русских кораблей шведы отступили. При этом они потеряли 2 линейных корабля (один из них — «Принс Карл», получив большие повреждения, сдался, а другой — «Риксенс Стендер» сел на мель у острова Вульф и был сожжен своей командой). Были серьезно повреждены еще несколько неприятельских судов. Урон противника в людях составил свыше 700 человек. Русские потеряли 8 человек убитыми и 27 ранеными.
Несмотря на поражение, шведский флот не отказался от дальнейших наступательных действий. После исправления повреждений он направился в восточную часть Финского залива с намерением нанести удар по кронштадтской эскадре.
Командующий эскадрой вице-адмирал А. И. Круз, узнав о приближении шведских кораблей, вышел им навстречу. 22 мая они были обнаружены неподалеку от Красной Горки. Утром следующего дня противники сошлись, и завязался бой. На этот раз у шведов было 22 линейных корабля, 8 фрегатов и несколько вспомогательных судов. Русская эскадра состояла из 17 линейных кораблей, 4 фрегатов и 8 гребных судов. Бой продолжался почти весь день. Русские трижды атаковали противника и к 18 часам заставили его отступить к Бьёркё (Койвисто, ныне Приморск).
24 мая сражение возобновилось и продолжалось с небольшими перерывами до вечера, когда шведский командующий, узнав о приближении к месту боя русской ревельской эскадры, решил отойти в Выборгский залив. Через день здесь шведские корабли вместе с гребным флотом (свыше 200 судов) были заблокированы соединенными силами Балтийского флота, в командование которым вступил адмирал В. Я. Чичагов.
Русское командование направило флотилию галер к проливу Роченсальм, где после прорыва укрылся неприятельский гребной флот. Происшедший 28 июня бой завершился поражением и отступлением русских. Это объясняется тем, что командующий флотилией Нассау-Зиген напал на шведов без предварительной подготовки и разведки их сил. В результате начавшие атаку отряды попали под перекрестный огонь неприятельских судов и береговых батарей и не смогли прорваться на рейд.
Однако отдельные неудачи русского флота не сказались на общей стратегической обстановке. Русские по-прежнему удерживали инициативу в боевых действиях. Получив из Кронштадта подкрепления, их гребная флотилия вернулась к Роченсальму и заблокировала шхерные суда противника.
Русские войска, действовавшие в Финляндии, развернули наступление на Свеаборг, где находился корабельный флот неприятеля.
Шведское правительство поняло, что не может больше продолжать войну, и, стремясь избежать разгрома, поспешило начать мирные переговоры. 3 августа 1790 года в финской деревне Вяряля (Верелэ) был заключен мирный договор, который подтвердил прежние границы между Россией и Швецией. Шведские феодалы в своих реваншистских устремлениях восстановить утраченное в войнах с Россией господство на Балтийском море потерпели полный провал.
История в лицах
Трудно объяснить поведение русского адмирала Чичагова в этот день. С своим флотом он оставался нерешительным зрителем горячего боя y Криссфорта, совершенно близко от него. Только сигналы его были в живом движении; они отдавались, изменялись, повторялись. Иногда русские матросы как будто заняты были снятием с якоря, иногда постановкой парусов, которые однако ж немного спустя опять были убраны. Наконец, когда весь наш большой флот пробился до открытого моря, за исключением погибших кораблей, он оставил свою позицию для преследования, которое и продолжал вплоть до входа y Свеаборга, куда шведский флот, потерявший во время этого следования еще один корабль под начальством полковника (впоследствии адмирала) Леионанкора, отступил и был блокирован русскими.Так как враги короля, при радостном для них известии о том, что «он блокирован на Выборгском рейде, считали невозможным его освобождение, то они теперь объяснили это тем, что он с русским адмиралом завел переговоры, сопровождавшиеся денежной жертвой со стороны короля, но этот слух был совершенно неверен. Русский адмирал был так уверен в захвате всего блокированного шведского флота, что он с большой гордостью отказывался принять высланных шведскими начальниками парламентеров, которых никогда не пускали на борт его корабля и которые не были приняты им для разговоров, a их всегда встречал на полпути его сын (впоследствии адмирал и морской министр), чтоб узнать их поручение (…)
Следование это однако ж было сопряжено с большими опасностями, так как y Питкенаса стояли три русских флота, между ними быстроходный, новый, красивый шведский фрегат «Венус», взятый русскими на берегу Норвегии в нейтральной гавани. Эти фрегаты стояли на месте, пока еще какой-нибудь шведский корабль большого флота был вблизи и мог защищать шхерный, но когда тот последний остался один на большом заливе y Питкенаса, фрегаты снялись с якорей и направились к длинной линии шведских судов, прошли ее с залпами в обе стороны, шли потом вдоль линии, обстреливая каждое судно, снова прошли насквозь с тою же пальбою, продолжая затем свой курс по другую сторону линии. В этом быстром и хорошо исполненном маневре, которому благоприятствовали хороший ход и свежий ветер, особенно отличился фрегат «Венус», под командой англичанина Кроунса. Все галеры, канонерские шлюпки и другие шхерные суда, мимо которых проходил «Венус», обстреливая их, принуждены были спустить свои флаги, заявляя этим, что сдаются. Фрегат также с замечательной быстротой приближался к галере «Серафим», на которой находился король. Не без больших затруднений удалось наконец уговорить его оставить галеру и спастись на шлюпке. Как только он оставил галеру, и она должна была спустить флаг. Все это мы видели с «Амфиона» и рассчитали уже, что не более как через 10-15 минут «Венус» и нас настигнет, как вдруг, к величайшему нашему удивлению, мы увидели сигнал русского адмирала, которым он призвал все три фрегата к себе. Приказание это они должны были исполнить, и так как они таким образом не могли занять все суда, спустившие перед ними флаги, эти совершенно основательно считали себя в праве снова поднять их и, с напряжением всех сил, искать свое спасение в шхерах. Впоследствии я в Финляндии виделся с старым адмиралом Кроунсом, который все еще с крайним негодованием говорил о приказании, отданном при этом случае адмиралом Чичаговым; приказание это он называл глупым и бессмысленным; им вырвана была y него победа над целым шведским шхерным флотом. Русские потом, в официальных бумагах, обвинили шведских начальников в том, что действовали против законов войны и чести, когда они не передали своих судов после спуска флагов, в знак того, что они побеждены, но им ответили, что судно, чтоб считаться взятым, должно иметь по крайней мере одного неприятельского офицера на борту, которому офицеры корабля могли бы передать свои сабли и тем объявить себя его пленниками, но так как такого приема не было, начальники и экипажи судов имели совершенное право считать себя свободными. — право, которым русская эскадра из Аспе в сражении при Свекскзунде, год перед тем, при таких же обстоятельствах и таким же образом воспользовалась.
Мир в это время
На стороне зданий Военной Школы устроена была обширная крытая, украшенная голубою драпировкой с золотом, галерея, в средине которой был особый павильйон для помещения короля. В павильйоне стоял трон и рядом с троном кресло для президента Национального Собрания. Позади трона особая трибуна для королевскаго семейства. По средине цирка возвышался алтарь отечества на эстраде 25 футов вышины, к нему восходили по четырем лестницам оканчившимися каждая платформою. На платформах были поставлены античныя курительницы. Чрез Сену был перекинут барочный мост, который вел к триумфальной арке при входе на Марсово Поле. В арке трое ворот. На фасаде арки и по бокам эстрады где помещался алтарь отечества были многочисленныя надписи в роде: «Только отечество и закон могут вложить в наши руки оружие, умрем для их защиты, будем жить чтоб их любить»; «не будем более страшиться вас, мелкие тираны, угнетавшие нас под разными наименованиями»; «дорожите свободой, вы обладаете ею теперь» и т.д.
Заслуживает внимания надпись на северном фасаде эстрады: «Нация, закон, король. Нация – это вы, закон – опять вы, ваша воля; король – страж закона». Так передана надпись в Монитер; некоторые историки, приводя надписи, выкидывают выражение «опять вы», вероятно для приличия (например Memoires pour server a la vie du general Lafayette, par Regnault-Warin, 1824, стр. 142).
На стороне эстрады обращенной к Сене красовалось изображение Свободы с атрибутами изобилия и земледелия, на противоположной стороне гений парящий в воздухе и надпись «конституция» (…)
Наступил день празднества. В издании Memoires pour server a la vie du general Lafayette в числе pieces justificatives помещено описание этого дня, сделанное очевидцем, членом Национального Собрания, и весьма живо рисующее события праздника, которому сильно мешал проливной дождь. Не будет, думаю, лишним привести это описание вполне. Оно весьма характеристично и по изложению, и по мыслям, и переносит нас в эту странную эпоху сбитых мыслей и раздраженной чувствительности. Описание составлено в форме письма к приятелю (…)
«Около Национального Собрания назначено было собираться его членам, что и было ими исполнено около девяти часов. Полтора часа спустя, главным начальником парижской гвардии г. Де-Лафайетом был дан сигнал к началу шествия. Для этого выбран был тот момент, когда войска, тронувшиеся от городской ратуши, передовыми рядами приближались к площади Лудовика XIV, где должно было к ним присоединиться Национальное Собрание. Г.де-Бонней, по своей редкой способности к председательству столь достойный стоять во главе Национального Собрания в подобный день, вручил нам распределение шествия.
«Выступив из залы наших заседаний, мы направились к самой большой аллее в Тюилери. Мы должны были идти двумя линиями, по двое в каждой, и следовательно всего по четыре в ряд, что очень затруднилось следующим обстоятельством: несколько дней шел дождь; сегодня, в день – столь достойный самой великолепной погоды, дождь лил ливнем. Еще не установившись для шествия, еще не сделав ни шагу, представители нации были все мокрые; одним зонтиком часто прикрывались трое и четверо, - следовательно никто. Мы были буквально в воде, было от чего придти в отчаяние: но мы поступили лучше; когда на душе радостно, все легко обращается в радость: решились смеяться над своим злополучием.
На всем протяжении дороги мы встретили то же настроение в рядах зрителей, стоявших шпалерами с обеих сторон; они насквозь промокли и пели. В Кур-ла-Рен нельзя сказать, где больше было любопытных: под деревьями или на деревьях.
Около моста Pont-Tournant нас приветствовал Лафайет; возле этого генерала, так прекрасно оправдывающего надежды, которыя подавала его первая юность, мы видели целый батальон героев не выше их сабель и их гренадерских шапок; это двенадцати и тринадцатилетние солдаты; их батальон носил название Надежды Отечества. Недалеко от них стоял батальон ветеранов. Таким образом, мы переходили от сладкаго волнения к волнению глубокому, и можно было одним взглядом окинуть конец жизни и ея начало, посвященные отечеству (…)
От конца Кур-ля-Рен до заставы Конферанс на одной стороне, как тебе известно, всюду дома: вообрази, что мы почти ни одного не видали; они все сверху до низу были скрыты под любопытными, которые так-сказать, выпирались из окон. Крыши все были покрыты людьми.
Очень широкий и очень прочный мост был несколько дней установлен на баркасах протии Марсова Поля, - постройка его была совершена так скоро, что казалась волшебством. Переходя через этот мост, мы имели пред глазами триумфальную арку, с тремя большим проходами под ней. Барельефы, надписи этой триумфальной арки, гласили ни о победах и кровавых битвах, но о свободе, о конституции, о правах народа.
Когда мы прошли под этими сводами арки, мы казалось вступили в иной мир, а не на знакомое нам Поле. Вообрази себе огромное пространство. Окруженное земляным возвышением, на котором в тридцать рядов были поставлены скамейки, между ними там и сям оставлены проходы для свободнаго движения и выхода (…)
Дождь был точно в заговоре против праздника, ливень возобновлялся поминутно, словно нарочно, чтоб опечалить всех; но это ему не удавалось: в самый разгар проливнаго дождя некоторые из федератов взялись за руки и начали танцовать образуя круг; они нашли подражателей; круги соединялись, разделялись, их было то больше, то меньше; воздух огласился кликами радости и песнями; видны были только солдаты и гренадеры, бегущие и прыгающие держа друг друга за руку; никогда не было зрелища более приятнаго и в то же время более внушительнаго как вид этой армии, которая за несколько минут до того, как ей предстояло присягнуть, что она, когда понадобится, прольет всю свою кровь до последней капли за свободу, танцовала вокруг алтаря отечества под глазами своих законодателей.
Другое чувство, которое эти солдаты нации проявляли каждую минуту, было нетерпение увидеть короля: было мгновение, когда трон прикрыли, чтоб обезопасить его от дождя. При этом движении, о котором нельзя было судить на далеком разстоянии, тысячи голов огласили воздух кликом: да здравствует король! И тысячи рук и сабель поднялись кверху, влекомые неудержным порывом радости.
Присутствие королевы вызвало те же восторги; и они еще удвоились, когда несколько раз подняв на руках своих юнаго наследника трона, она словно призывала на него любовь и священное чувство нации. В этих неумолкавших кликах, наполнявших все обширное пространство, слышно было волнение, которым переполнены были груди этих представителей защитников нации столь же крепкой, сколь доблестной. В этом случае ты увидал бы, мой друг, то, чему душа твоя должна верить, что величие никогда не может быть более могущественным и особенно более священным, как когда оно озарено нежными чувствами природы.
Когда показался монарх и сел на свой трон, не скрываемый более в глубине дворца, ты увидел бы как со всех концов Марсова Поля сбежались национал-гарды и солдаты, ты увидел бы их теснящимися толпами вокруг ступеней галереи, почти спрятанными друг за другом, из всего тела выказывавшими только лицо, на котором выражалось все их душевное волнение. Где эти низкие рабы, где эти обманщики, которые заставляли королей бояться свободы народа как разрушительницы монархии? Какой король когда воспринял выражения более искренней и нежной любви? Какой трон когда-либо слышал более высокия, более блестящия приветствия? Видел ли когда Лудовик XIV в своих азиятских галереях или в унылых садах Версаля свой трон почтенным таким великолепным зрелищем?
Когда все знамена были собраны, их все обнесли вокруг алтаря для благословения во имя Всевышняго Существа. Да! Нет сомнения, благословение неба должно низойти на знамена народа поистине доблестнаго, и который в своих законах дал обещание никогда не пятнать себя преступною славой завоеваний. После благословения, департаменты пронесли свои знамена мимо его величества, и тогда из этих граждан-воинов образовались два ряда, из которых один с одного конца касался ступеней трона, с другаго ступеней алтаря.
Г.де Лафайет, которому и делегатами Национального Собрания и королем было вверено соблюдение порядка в этот великий день, появился между этих двух рядов и на некотором разстоянии от галереи, сойдя с своего белаго коня, приблизился к трону его величества, чтобы принять его приказания, не знаю, кажется Тацит сказал насчет Агриколы, что ничто не может придать столько блеска трону как вид склоненнаго пред ним чела человека гордаго и благороднаго, который, не старый годами, уже считает в своем прошедшем триумфы. Я не уверен, что это сказал Тацит, но я это почувствовал сегодня.
Любопытное описание! Как характерна эта кадриль целой армии, отплясывающей под проливным дождем. Подобныя явления французской веселости бывали и на провинциальных федерациях. В Туре, передает Тэн (II. 289) основываясь на документах Национальнаго архива, во время празднования федерации под вечер «офицеры, унтер офицеры, солдаты бросились в разсыпную по улицам, одни с саблею в руках, другие устраивая танцы, крича: да здравствует король, да здравствует нация, бросая шляпы вверх, принуждая танцовать всякаго кого встречали на пути. Проходил спокойно кафедральный каноник, на него нахлобучили гренадерскую шапку и увлекли в кадриль; за ним двух монахов. Обнимают, отпускают. Едут кареты мера и маркиза Монтозье: влезают внутрь, садятся на козла, вспрыгивают на запятки, заставляют кучеров таким парадом ехать по главным улицам. Никто, впрочем, не был обижен или оскорблен; хотя почти все были пьяны». Обычны были также упоминаемые в описании батальоны детей и ветеранов. В некоторых местах, особенно на юге, бывали батальоны девиц и молодых женщин, в фантастически военном одеянии с обнаженными шпагами в руках.
Увеселения в Париже продолжались несколько дней. Были публичные балы на Хлебном рынке, на площади Бастилии, где была выставлена надпись «здесь танцуют».
В прочтенном описании нет подробностей о произнесении присяги. Лафайет произнес свою у алтаря отечества, возложив на него конец своей шпаги, при громе пушек и военной музыки. Король присягнул с своего места. В толпе слышались восклицания: «к алтарю». Между освященными знаменами было одно наименованное орифламмою.
После праздника поднялся вопрос о ней в Национальном Собрании. Спрашивалось куда ее поставить. Аббат Мори объяснил историческое значение этого знамени. Это белое священное знамя старых королей, хранившееся в храме. Начиная с Лудовика Толстаго и до Карла VII короли не выступали в поход не подняв орифламму. Знамя которое, под именем орифламмы, освящалось на празднике 14 июля не было это историческое знамя. То было новое знамя, на одной стороне котораго написано было слово конституция, а на другой французская армия. Председатель Собрания и многие члены полагали, что оно должно быть отнесено к королю. Председателю это казалось так естественным, что он сделал было даже соответствующее распоряжение. Собрание, применяясь к желанию Парижскаго муниципалитета, решило что знамя будет повышено под сводами залы Собрания».
