ИСТОРИЯ

Сергей Хрущев  о том, почему грешно смеяться над кукурузой, о тех, кто в советское время жил при коммунизме, про того человека, с кем по ночам разговаривала супруга Никиты Сергеевича, а также про «стукачей» и «пидарасов»

Мы познакомились с Сергеем Хрущевым лет десять назад в Филадельфии, где он читал лекцию и подписывал желающим свою книгу об отце. В компании с ним выступал его американский «альтер эго» — Дэвид Эйзенхауэр, внук президента США Дуайта Эйзенхауэра, которого отец Сергея Никитича в короткую пору взаимных симпатий называл «май френд». Когда отношения с Америкой испортились, товарищ Хрущев, как говорят, любил повторять фразу: «Тоже мне, «май френд» нашелся! Откуда ты взявся и на хрен мне сдався?!»

2 июля Хрущеву-младшему стукнет 75. Одиннадцать лет назад нынешний профессор политологии Браунского университета в Род-Айленде, оставаясь российским гражданином, получил гражданство США. Если бы его отец был жив, то весьма подивился бы и даже наверняка разгневался. Но это лишь предположение. С 1971 года Никита Сергеевич покоится на Новодевичьем кладбище под спудом черно-белого надгробия работы Эрнста Неизвестного, тоже гражданина США.

— Сергей Никитич, а что такое субъективизм и волюнтаризм?

— Слова эти бессмысленны, если вдуматься. Субъективизм означает: человек имеет свое мнение. Волюнтаризм — человек основывает действия на этом своем мнении. Что в этом крамольного? Без этих двух качеств немыслим успешный руководитель ни государства, ни корпорации. А вот Хрущеву это Брежнев записал в негатив. Почему? Наверное, потому, что сам ими не обладал. Другое дело — Хрущев политик нероссийского стиля. Российский лидер, что генсек, что император, до недавних пор был как помазанник Божий. Выступал с программными речами два-три раза в год, говорил коротко, невнятно, а то и косноязычно, так что потом его речи долго истолковывали. А Хрущев был вроде Обамы — ни недели без речи! То рассказывал, как сажать кукурузу, то — как внедрять химию, то — как реформировать систему управления, то — как задать трепку империалистам. Он перестал быть сакральным вождем. Стал ну совсем своим для народа. Ходит, болтает про это и про то, во все вникает. Живой человек. Не самодержец.

— О кукурузе, Сергей Никитич, поподробнее.

— У него не было увлечения кукурузой как таковой! Это объективно для скота, наряду с соей и горохом, самый эффективный корм. Над кукурузой смеются городские дилетанты, все серьезные аграрии относятся к ней уважительно. Хрущев считал: мы должны в кратчайшие сроки накормить людей. А без кукурузы мяса на коровьи и свиные кости не нарастишь. С другой стороны, кукуруза была непривычна среднероссийскому крестьянину. Примерно такая же реакция отторжения последовала за внедрением Екатериной Великой картофеля: были даже крестьянские бунты. По поводу кукурузы бунтов не наблюдалось. В России ее тихо саботировали, а вот европейские соседи с подачи Хрущева ее приняли. Как мне рассказывал бывший глава МИДа и премьер Финляндии Ахти Карьялайнен, он встречался в те годы с Хрущевым и упомянул, что помимо политики занимается фермерством. Тот тут же поинтересовался: «Чем коров кормите?» — «Сеном». — «Зачем сеном?! Кормите кукурузой, она калорийнее, я вам пришлю семена». И прислал через своего помощника Шевченко. Потом, когда Хрущева сняли, приехал в Финляндию Косыгин. И Карьялайнен ему рассказал о своих посадках кукурузы. Косыгин махнул рукой: «Бросайте кормить кукурузой, мы Хрущева сняли». «Но зачем бросать, — возразил изумленный финн. — Мне и, главное, коровам нравится!» В Восточной Германии был такой председатель декоративной партии ХДС Отто Нушке. Его Хрущев тоже уговорил посеять кукурузу. А потом тот звонил в Москву и просил прислать семена для себя и соседей. Я сам недавно ездил в Германию и Голландию. Там полно кукурузных полей! Особенно в Голландии, без нее голландский сыр не получается.

— О снятии Хрущева в 64-м году написаны тома, сняты фильмы. И все-таки не могу не спросить: как это произошло?

— Отец сам ответил на этот вопрос. «Если бы я сделал только одно — чтобы можно первое лицо государства снять простым голосованием, я бы считал, что прожил жизнь не зря». Он ушел так же, как потом ушли Горбачев и Ельцин. По собственному желанию, отказавшись цепляться за власть.

— И вы не считаете, что это был заговор?

— Мне кажется более корректным слово «сговор». Его, кстати, первым употребил Геннадий Иванович Воронов, член президиума ЦК КПСС. За спиной Хрущева сформировалась группа товарищей, которые договорились его убрать и собрались на легитимное заседание. Сейчас это была бы Дума, тогда это был пленум ЦК. Ему сказали — мы вас больше не хотим. Ну, раз так, сказал он, я готов подписать заявление об отставке. Вообще-то Никита Сергеевич сам собирался уходить после ХХIII съезда, о чем не раз говорил. Но товарищи решили поторопить события. К тому времени Хрущев снял половину секретарей обкомов, которые оставались членами ЦК. Других строго предупредил, что скоро кое-кто из членов Политбюро тоже лишится власти. Но они решили, что будет проще, если они заменят его самого…

— Как в день отставки Никиту Сергеевича встретили дома? Как он держался?

— Мы тогда еще не знали, что отец принял решение без борьбы подать в отставку. «Я уже стар и устал, — сказал он Микояну, — пусть теперь справляются сами». Что происходило на заседании, отец, вернувшись домой, не сказал, а я не хотел травмировать его расспросами. После обеда он вышел погулять. Лицо осунулось и как-то посерело. Движения замедлились. Все было необычно в тот день. Эта прогулка в рабочее время и ее очевидная бесцельность — чем-то надо заполнить время. А текущие материалы к очередному заседанию президиума ЦК так и остались нераскрытыми в портфеле. Отец больше никогда в него не заглядывал. За несколько дней жизнь его кардинально изменилась. Главное — нужно было не скиснуть после потрясения, найти применение недюжинной энергии. Потребовалось несколько месяцев, прежде чем отец вошел в ритм пенсионной рутины.

— Почему Хрущев затеял структурные реформы?

— Он первым осознал: централизованная, мобилизационная экономика в мирное время не работает. Она хороша для военного времени, когда требуется сосредоточиться на одном направлении. Если же планируется все-все — от самолетов до шнурков на ботинках, она начинает буксовать. Он сделал первый шаг, создал совнархозы. Оказалось, эти структуры тоже недостаточно эффективны. И тогда решил передать власть директорам заводов и фабрик.

Как в то время было принято, старт дискуссии о либерализации экономики положило письмо, опубликованное в 1962 году в «Правде». Автор его — харьковский профессор Евсей Либерман, ставший одним из идеологов хозяйственной реформы. Одновременно гремела слава Ивана Худенко, экономиста-бухгалтера, который стал внедрять полный хозрасчет в совхозах Казахстана. Главное, говорил он, пусть власть не вмешивается. Отец согласился и дал ему полную свободу. За год производительность труда в хозяйствах Худенко поднялась в семь раз. Его работники получали по 500—600 рублей, столько получал тогда министр! Начался эксперимент на 48 предприятиях по всей стране. К 64-му году реформа децентрализации уже выкристаллизовалась, готовилось соответствующее решение. Заметьте, на двадцать лет раньше аналогичной реформы Дэн Сяопина! Экономический рывок мог произойти, если бы структурные реформы начались не обвально в 90-е годы, а разумно — в 60-е. Если бы Хрущева не сняли, к началу 80-х мы бы и коммунизм, наверное, построили.

— Неужели?!

— Когда я учился, еще в сталинские годы, я спросил преподавателя марксизма: «Что такое коммунизм?» Я этого действительно не понимал. Он меня загнал в угол на перемене и сказал: «Никогда не задавай таких вопросов, даже если ты Хрущев...»

Под коммунизмом Хрущев понимал не рай на земле, а прозаический набор стандартов. Хрущевский коммунизм 1980 года, если обратиться к документам того времени, соответствовал уровню американского образа жизни 1960 года. Я спросил об этом у академика Пономарева: как же так, что же, американцы раньше нас коммунизм построили? Он сказал: «У американцев это временное благополучие, капитализм постепенно загнивает, их обязательно ударит кризис».

Я не исключаю, что Советский Союз мог при Хрущеве сохранить статус великой державы. Прогнозы ЦРУ, которые клались на стол Эйзенхауэру, предсказывали, что к концу XX века экономика СССР в три раза превзойдет экономику США. А вот Косыгин верил в магию административного руководства. Став премьером, он все-таки чуть-чуть отпустил вожжи, дав самостоятельности предприятиям, и девятая пятилетка стала самой эффективной в советской истории. А затем все вернулось на круги своя.

— В годы правления отца вы жили в элитной среде. Для узкой группы лиц коммунизм уже тогда наступил.

— Элитарность, конечно, возникает, если вы живете в Белом доме или на Ленинских горах. В этом смысле я не вижу принципиальной разницы между Россией и Америкой. Отец получал большую по тем временам месячную зарплату — 700 рублей. И имел все привилегии как глава государства. Жил в казенном доме за казенный счет. Но платил за продукты и одежду сам. Точнее, Нина Петровна платила. Хрущев пользовался кремлевским гаражом, летал на курорты, все было. Но когда его отправили в отставку, мебель пришлось покупать за свои деньги. А когда он умер, осталась 1000 рублей. Их он мне перед смертью отдал.

Хрущев принадлежал к последнему поколению, искренне верившему в идеалы коммунизма. А дальше начался распад. После смерти Сталина и ХХ съезда у руководителей разного уровня пропал страх. Раньше они не воровали и не брали взятки не потому, что были очень честными, а потому, что за это могли голову снять. Затем появилось ощущение стабильности. Но если ты сидишь на должности прочно, то хочется чего-то большего, чем просто попариться в сельской баньке. Парадокс: эти люди были заидеологизированы, но ни во что не верили. Кстати, после Хрущева отменили постановление, по которому членам ЦК не платили гонорары за опубликованные книги. Хрущев ни копейки не получал за свои сборники речей. Я слышал, что наследники Суслова ссорились за его гонорары, которые составляли миллионы рублей. Помню Леонида Ильича, любовавшегося бриллиантами, подаренными Алиевым. Коррупция развивалась на всех уровнях, и к 90-м годам достигла огромного размаха.

— Как жила Нина Петровна после смерти мужа?

— Моя мама, когда она была в моем возрасте, говорила: «Ну вот, опять я всю ночь с Леонидом Ильичом разговаривала». Нина Петровна спорила с Брежневым во сне: все не так шло в стране, в магазинах продуктов все меньше и меньше, а орденов у него на груди все больше и больше. Умерла она в 84-м году, пережила мужа на 13 лет. Ей оставили квартиру в Староконюшенном переулке. Она жила там с моей сестрой Леной, которая рано умерла, а потом с зятем, ее мужем, доктором наук Виктором Евреиновым, химиком по профессии. Когда я разошелся с первой женой, то тоже переехал к маме. Летом мама жила на госдаче в Жуковке. Это была не нынешняя рублевская дача, а половина щитового, так называемого финского домика. Когда она умерла, дачу, естественно, забрали. Похоронена она на Новодевичьем, рядом с Никитой Сергеевичем.

Хрущева по статусу полагалось похоронить на Красной площади. Но нет, постановили: на Новодевичьем. Даже некролог дежурный не хотели давать. Главный редактор «Правды» Михаил Зимянин сказал, что, если не будет некролога Хрущева, подаст в отставку.

Постановили похоронить в самый дальний угол кладбища. Выкопали могилу. Я попросил место поближе в том же ряду. Директор кладбища согласился. А в ту могилу положили Твардовского, который пережил Хрущева на три месяца...

В день похорон отца все было оцеплено, полк МВД стоял у кладбища, народ не пропускали. Толпа все же набралась, но процентов на 90 состояла из кагэбэшников и иностранных журналистов. Кого я знал из толпившихся у ворот, просил пропустить, чекисты пропускали и снова закрывали проход. Ни оркестра, ни речей. Я встал на кучу выкопанной земли и стал что-то говорить. Потом сказал пару слов мой приятель Вадим Васильев, затем старая большевичка Надя Дименштейн. Из соратников никто не пришел — тогда это было опасно для карьеры, сразу бы попали в черный список.

Сам вызвался делать надгробие Зураб Церетели, но потом передумал, и я остановился на Эрнсте Неизвестном. Наверху это вызвало недовольство: опять Сергей воду мутит. Когда умерла мама, Горбачев разрешил подзахоронить ее в могилу Никиты Сергеевича. Потом моего сына Никиту там похоронили (Никита Хрущев, по профессии журналист, умер в 2007 году. — «Итоги»). Поставили камень в память моего брата Леонида, летчика, погибшего на войне.

— В недавно увидевшей свет книге «Таинственная страсть» Василий Аксенов сочно описывает разносы, которые устраивал Хрущев творческой интеллигенции...

— Это правда и неправда. Начну с неправды. Противостояние интеллигенции и власти во многом отражало противостояние внутри кланов самого художественного сообщества, противостояние одних писателей другим писателям, одних художников другим художникам. Году в 62-м молодежь — Аксенов, Вознесенский, Евтушенко — стали теснить стариков. Например, Евтушенко издал свою книгу в Париже и не отдал государству гонорар, как это тогда предписывалось. Катаев рассказывал, что он жил в Париже на скромные суточные и поражался, видя, как Евтушенко гулял на широкую ногу… Старики стали бегать наверх жаловаться.

Российское общество всегда было моноцентричным, монархическим. Кто был главным читателем у Пушкина? Царь. К кому апеллировали Кочетов и Евтушенко, каждый со своего фланга? К «царю». Кому посвящал оды Пастернак? «Царю». Прав Евтушенко: поэт в России больше, чем поэт.

К Хрущеву приходили люди из противоборствующих групп и просили: Никита Сергеевич, оцените, скажите, что думаете. Приходил в ЦК Эрнст Неизвестный, возмущался. Приходил в ЦК Налбандян, возмущался. Хрущев ходил в театр два раза в неделю, я помню, как Завадский к нему приставал: «Что вы думаете о поводу спектакля?» «Да ничего я не думаю! — отнекивался Хрущев, — Давайте лучше чайку попьем». Он понимал: скажи слово, тут же из него директиву соорудят. Свое нашептывали Суслов, Ильичев — штатные идеологи, смотрители над изящными искусствами. Идеологию курировал Суслов. Прохрущевский человек, но по характеру ему чуждый — сухой, догматичный, начетчик, талмудист.

И вот в 1961 году появился живой человек, Ильичев, который собирал живопись, причем отнюдь не соцреалистическую. Он набирал силу и для Суслова стал представлять опасность. Тут еще Хрущев встретился в октябре 1962 года с Твардовским, который ему подсунул «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. Твардовский вроде уговорил Хрущева, что тот отменит цензуру. Вообще! Логика у Твардовского была такая: вы мне доверяете, ведь я кандидат в члены ЦК, а в Главлите сидит какой-то ничтожный бюрократ, которого вы даже не знаете по имени, и командует мной, что печатать, а что нет.

Начались выставки авангардистов-неформалов. Прислали письмо протеста за подписью пяти десятков художников с протестом против модернизма. Хрущева стали обрабатывать и тащить в Манеж. Ему было некогда, но Суслов уговорил туда пойти. Никакого особого скандала не произошло. Хрущев не ругался. Вообще никаких крепких слов, кроме «турок» и «бездельник», не употреблял.

— Кто же обзывал художников, извините, «пидарасами»?

— Да, это было. Из ЦК и КГБ Хрущеву представили объективки-справки на художников-авангардистов. Мол, все они политически ангажированы, озлоблены против советской власти, поскольку их родители и близкие были репрессированы в годы культа, а многие из них еще и с нетрадиционными сексуальными наклонностями. Вот он и брякнул, глядя на их картины, что вы, мол, рисуете как педерасты. Транскрипцию «пидарасы», которую якобы использовал Хрущев, придумал большой шутник художник Боря Жутовский. Пафос хрущевской критики сводился к тому, что государство, в те годы единственный покупатель искусства, не будет у вас, ребята, это все покупать. Кстати, я бы лично и сегодня не купил. Я бы и Пикассо не купил…

С другой стороны, власть всегда боялась творческой элиты. Хрущев не исключение, он вынужден был маневрировать. С художниками он себя чувствовал не в своей тарелке. Он любил общаться с людьми, близкими ему по интересам, — промышленниками, аграриями, учеными и конструкторами. Всех он знал по именам, знал, чего они стоят и чем занимаются. Здесь же, на идеологических совещаниях, перед ним оказался безликий зал. Все незнакомые, вот он и вызвал на трибуну ни в чем не повинного графика Голицына вместо опального Аксенова. В общем, неприятно для всех получилось. Суслов вел дело к пленуму по идеологии, где Хрущев должен был всех ревизионистов от искусства заклеймить. Отец отказался выступать, сказал Суслову: «Вы выступайте, Михаил Андреевич». Решил уйти в сторону, не хотел быть судьей. Но и Суслов увильнул, вытолкнув вперед все того же Ильичева — пусть тот отдувается и еще больше замарается. А дальше все пошло на спад. Задачей Суслова было выбить из игры Ильичева, подставить его, что и произошло. Ильичева перемазали, заслуженно или незаслуженно, уже трудно сказать.

А тут в апреле 1963 года приехал Фидель Кастро, и Хрущев сказал: «Мне не до вашего пленума, давайте его перенесем». Затем его повестку дня вообще поменяли, она стала не про продавшихся Западу художников, а про ставшего из друзей врагом Мао Цзэдуна. К лету 1963 года обстановка окончательно поменялась. Хрущев извинился перед Эренбургом, которого до этого успел обидеть, предложил, что поедет с ним на международное совещание европейских писателей в Ленинград. Нет уж, перепугались те, не надо, дорогой Никита Сергеевич, лучше уж мы к вам в Пицунду приедем. Приехали. Твардовский читал отцу «Теркина на том свете» и после многолетних проволочек получил добро на публикацию.

И опять о власти и творческих союзах. После разгромной критики Ильичев отпустил Евтушенко в Америку, а вот Союз писателей не утвердил ему характеристику. И Ильичев смирился, за спиной союза стоял Суслов.

— На международной арене эмоции тоже зашкаливали. Хрущев и Америке «кузькину мать» показать обещал.

— «Кузькина мать» была для Никиты Сергеевича орудием словесного устрашения. Помните рассказ Чехова «Пересолил» про пассажира, который ночью в лесу стал от страха запугивать кучера, пока тот от него со страху не убежал. Все боялись, что американцы на нас нападут, и не без оснований: в американском Конгрессе постоянно обсуждали, не пора ли покончить с Советами, сколько и каких городов разбомбить в первую очередь. Вот Никита Сергеевич и начал стращать мир: мол, мы делаем ракеты, как сосиски, мы самые-самые в мире. В результате он добился своего — все планы превентивной атаки на СССР так и остались на бумаге.

— «Ракетная гонка» — тоже пиар?

— И да и нет. Обеспечение безопасности страны — это задача оптимизации в условиях ограниченных ресурсов. Приходилось решать, что нужно, а без чего можно и обойтись. Во главу угла отец поставил ракеты, но тоже в весьма ограниченном числе, но не помню, то ли 300, то ли 500, а остальные виды вооруженных сил начал прижимать. Хрущев говорил так: океанский флот нам не нужен, потому что мы континентальная держава, у нас нет денег в каждом виде вооруженных сил конкурировать с американцами, чья экономика в три раза превосходит нашу, не будем тратить деньги зря. Например, потратимся, построим двадцать крейсеров, а у американцев их будет 60. Это бессмысленно! Когда Хрущеву доложили, что одни маневры Черноморского флота стоят больше, чем расходы на сельское хозяйство Украины за год, он распорядился поставить все крейсера на прикол.

— И тем не менее Америку Никита Сергеевич не любил. Или холодная война была все-таки карточным блефом?

— Она не была блефом. Это противостояние двух великих держав, каждая из которых убеждена в своей победе. Отец добивался от США признания СССР равной себе сверхдержавой на мировой арене. Мы знаем, что американцы не желают признавать равными никого, вот он и реагировал адекватно на каждый шаг США, давил на них политикой кризисов. В конце концов додавил.

Ядерное оружие заставило искать иные варианты взаимоотношений. Мы с Америкой были разделены: с одной стороны — империя зла, с другой стороны — империя зла. Американцы старались сделать все, чтобы защититься, мы старались сделать то же самое. Взаимоотношения строились на догадках, предположениях. А потом делались далеко идущие выводы. История холодной войны — цепь недоразумений. Никто не понимал друг друга...

— …И не знал точно, чем располагает противник?

— До 1962 года вряд ли. Агентурная разведка не давала всей необходимой информации. Самолеты У-2 летали без особого успеха. В Америке, а сейчас и в России распространена такая точка зрения: не очень дальновидный Хрущев поставил ракеты на Кубе, создал кризис, но благодаря мудрости и хладнокровию президента Кеннеди мир избежал ядерной войны. Это не так.

Хрущев считал, что ставить советские ракеты на Кубе — то же самое, что американцам ставить свои ракеты в Турции. Мы, как и другие европейцы, всегда жили по соседству со своими врагами, давно к этому привыкли. Пошумят, мол, в Вашингтоне и перестанут. Но для американцев это был шок! Их всегда прикрывали два океана, Тихий и Атлантический, а тут враг у ворот. Началась истерия. Я спрашивал людей Кеннеди: почему вы так давили на нас? Вы же понимали, что ракеты на Кубе не страшнее, чем ракеты под Тверью, и никто не собирается их запускать. Это просто серьезное предупреждение — оставьте Кубу в покое. Мы не могли иначе, объясняли они, нас бы мгновенно выкинули из Белого дома, если бы мы пассивно взирали на маневры Кремля. Обе стороны поняли и договорились, США обязались не нападать на остров, а мы вывели свои ракеты.

Если же говорить о противостоянии США и Кубы в целом, то лишь на 10 процентов это противостояние коммунизма и антикоммунизма. Это противостояние малой, гордой страны Большому Брату. В других латиноамериканских странах, где правят антикоммунисты, диктатура ничуть не мягче, чем кастровская. Кастро сменил Батисту, который был ничуть не больший демократ, чем он сам. Американцы хотят изменений на Кубе и одновременно давят на нее извне. Такая политика не в их интересах, она только укрепляет существующий режим. В условиях внешней угрозы становится не до реформ, и народ легче мобилизовать под свои знамена. Я много раз говорил: надо заканчивать с дурацким эмбарго, открыть двери и дать возможность американцам свободно приезжать на остров, это-то и принесет туда деньги, а следом и демократию. Но не тут-то было, оказывается, сначала надо перебороть в самих США кубинских иммигрантов, которые хотят вернуться и управлять Кубой, а их там никто не ждет, и владельцев сети сервиса и туризма во Флориде, которые активно не хотят нового открытия Кубы. Зачем им создавать себе конкурента? Там же пляжи лучше, вот часть секрета…

— А как Хрущев относился к Кеннеди и его семье в личном плане?

— Он считал Кеннеди взвешенным политиком. И симпатизировал как человеку. А вот Жаклин Хрущеву не понравилась. Правда, говоря это, он философски добавлял: ну так это его жена, а не моя. Хрущев и Кеннеди встретились в Вене в июне 1961 года, где впервые прощупали друг друга. Я бы не сказал, что очень удачно, точек соприкосновения они тогда не нашли, только обозначили свои позиции. Тогда Кеннеди предложил наладить прямой обмен посланиями между руководителями двух стран в обход в чем-то неудобного им Госдепартамента. В качестве доверенных лиц выбрали пресс-секретаря президента Пьера Сэлинджера и заведующего отделом печати МИДа Михаила Харламова. Были и другие контакты.

В 1962 году Кеннеди принимал в Хайяннисе (Кейп-Код) Аджубея вместе с моей сестрой Радой, что было ответом на поездку Сэлинджера в Москву. Поскольку в гости приехали зять и дочь Хрущева, это было больше, чем просто интервью президента США главному редактору «Известий». А потом грянул Карибский кризис. Как это ни удивительно, но после его разрешения между лидерами СССР и США возникло больше доверия, они почувствовали взаимную ответственность за судьбу нашей планеты. Уже в 1963 году был подписал Договор о запрещении ядерных испытаний, установили прямую линию связи между Москвой и Вашингтоном, отец всерьез рассматривал предложение Кеннеди Советскому Союзу о совместном полете на Луну. Они договаривались о встрече в конце 63-го — начале 64-го года, но выстрелы в Далласе поставили точку.

— Кстати, насчет Аджубея. Его близость к Хрущеву была в те годы притчей во языцех. Не имей сто рублей, а женись как Аджубей. Говорили, что ему как главному редактору «Известий» дозволяется очень многое, практически все.

— Помню, как Рада — она училась в МГУ на факультете журналистики — приехала в Киев, где мы жили, привезла знакомить с родителями Аджубея, своего будущего мужа. Он довольно быстро вошел в наш семейный круг и сделал головокружительную карьеру. Главный редактор «Комсомольской правды», потом «Известий», член ЦК. Близость к отцу тут, несомненно, сыграла роль, но не надо забывать, что Алексей Иванович был незаурядным журналистом. «Известия» стали популярнейшей газетой в стране, одними родственными связями такого добиться невозможно. Он успел сделать много позитивного, в частности помог учредить Союз журналистов, опубликовать смелые вещи в литературных журналах, поднять престиж журналистской профессии. К сожалению, карьера Аджубея резко оборвалась. Уже через несколько часов после отставки Хрущева его сняли с поста главного редактора «Известий», и имя его, еще вчера гремевшее по стране, напрочь исчезло из печати.

— В 1962 году мать президента Кеннеди Роуз отправила Никите Хрущеву просьбу поставить автограф на фотографии, где Джон Кеннеди запечатлен с советским лидером. Хрущев получил просьбу, расписался на фото и отправил в Вашингтон. Президент Кеннеди узнал об этом и будто бы пожурил мать за такой несанкционированный контакт. Что вам известно об этом эпизоде?

— Роуз просила у отца девять автографов — по одному для каждого из ее детей. Посему и приложила девять одинаковых фотографий Хрущева с Кеннеди. Вообще-то раздавать автографы было для советских руководителей делом весьма необычным. Для нашего менталитета автографы считались чем-то низкопробным. Но просьба такого уровня, да еще сразу после Карибского кризиса, без сомнения, заставила отца отнестись к ней с уважительным вниманием. Никита Сергеевич все девять фотографий подписал и послал их через советское посольство в Вашингтоне президенту Кеннеди. По замыслу Роуз на фото рядом с отцом должен был расписаться и Кеннеди. Кеннеди такая самодеятельность показалась опасной, вдруг обо всем узнают его недоброжелатели в прессе и Конгрессе, придется объясняться. Фотографии он не подписал, а матери выговорил.

— Был ли Хрущев удивлен такой просьбой?

— Политики вообще мало чему удивляются. И потом, кризис в тот момент закончился, президенты почувствовали друг к другу доверие. В свете того, что им удалось предотвратить глобальную войну, ни Хрущев, ни Кеннеди не тяготели к конфронтации, говоря грубо, не хотели нарываться. Автографы на фотографиях вполне вписывались в советскую внешнюю политику: мы, мол, вам демонстрируем, что хотим дружить. Ваша мама просит нас подписать фото? Так с удовольствием!..

Продолжение следует.

 

Обсуждение закрыто