Какие мы все разные. Кто "правый", кто "левый", для каждого свой шлагбаум, подъезжай к окошку, где тебе удобней.

Чернокожий, напоминающий гуталинового мишку инспектор берет паспорт, секунду в замешательстве вспоминает список: кто "в", а кто еще "нет", вставляет корочку в электронный инквизитор. Все в порядке, — следующий! Машины змейкой расползаются под прицелами бесчисленных камер в свои отстойники, моя, с английскими номерами не вызывает подозрений, а вот катившего впереди поляка заворачивают в ангар. Что там с ним будет? Да ничего, может, только напомнят, что надо, покидая страну, кое за что заплатить, но уверен, отпустят его во время.

На причале уже стоят плотные ряды цветных авто, ожидая, когда кит-паром всех проглотит. Большинство — англичане, потом по количеству идут поляки, немцы, литовцы, меньше всех — французов. А что им делать в Англии, если их французский здесь никто не понимает? Чайки нетерпеливо семенят ластами, подкрадываясь к крошкам и фантикам, которые в огромных количествах роняют вечно голодные детишки.

Я уже не раз отмечал, что англичане больше всего напоминают русских, пусть при этом и не носят адидасовские штаны. Как родные.

Англичанам только не хватает простора, а так — и те и другие, сожалеют об империи, запросто перемалывая всех в русских, или англичан.

Для англичанина, как и для русского, начальник всегда — дурак, но уважаемый. И те и другие не станут делать сегодня то, что можно сделать завтра, они всегда найдут виноватого, кроме себя. Могут без "объявления" врезать, а потом в обнимку петь и пить, кто водку, кто — виски. Традиции для обоих народов — святое. Они без просьбы придут на помощь, не требуя за это ничего, будут говорить, удивляясь, что есть еще такие, которые их не понимают. Ерничать над своим, но ругать Россию дозволено только русским, а Англию — англичанам.

Чем больше на ферме грязи и ржавого железа, тем ближе она к национальной, английский и русский рабочий никогда не хвастают чистыми спецовками, а ИТР, носят одинаковые галстуки. Сделанное руками англичан и русских, редко не надо доделывать, или переделывать. В какой еще европейской стране асфальт на стоянке у супермакетов загажен подтекающим из двигателей маслом?

Кто "страшней" всех болеет за свои команды, кого можно встретить во всех местах земного шара, кто еще (справедливо) считает, что без них истории быть не могло и что они, только — ОНИ!

Да много общего, вот и подкрепляются вместе с наследниками, при всяком удобном случае даже, если выехали из дома полчаса назад.

Чайкам сверху лучше видно, что паром, подняв забрало, запустил первые машины, и они, уже не выдерживая, с воплями начинают драку в воздухе, роняя на крыши и лобовые стекла машин — нет, не слюни.

Без суеты, четко, по-морскому, всех загнали в железный саркофаг трюма, выкрашенный в мерзкий фисташковый цвет. Трапы наверх, где туалеты, магазины и многочисленные кормушки, но нет кают, да и зачем они, если два берега разделяет только полчаса?

Запахи! Удушающие от парфюмерии, зазывающие, у длинных очередей с подносами, цветной и такой разный пассажир. Едва уловимая дрожь палубы под ногами и некоторая растерянность, где остаться. Мамаши-папаши с их ртутными детьми, сфинксы-старички, низкорослые коконы, сплетенные из цветных платков, туфельки на шпильках, стоптанные сандалии, готы — черные призраки, не просыхающие фаны, группа иудеев от девяноста до семи лет, абсолютно одинаковые, даже походкой, наши, которых не заметить невозможно, индусы с глазами цыган и другие, всякие, разные.

Надо подняться на самый верх, где ветер сдувает все запахи, откуда можно сказать меловым проплешинам утесов Dover-а — "Bay". В конце концов, это единственное место, где можно курить, а при нестерпимом желании и сделать последний шаг.

Здесь все иначе — торжественно. Далеко внизу вода цвета зеленой бутылки с кремом пены, застывший в нерешительности закат, превративший облака в клубничный мусс и черная полоска дыма из трубы. Здесь не людно, но все, кто здесь — романтики. Так хочется верить, глядя на прижавшуюся друг к другу парочку. Словно подвешенная на нитке елочная игрушка, висит чайка, она доверчиво подбирает печенье с рук, не делая ни одного взмаха крыльев, хочется остановить время, но вот он уже виден, берег Франции.

Впереди два дня дороги по очень и не очень хорошим дорогам. Наш пограничник, который расценит мою улыбку, как издевку, и всего два, два — три часа страны, которую, будь автобан, и не заметил бы. Будет свое и уже — чужое…

 — А ты знаешь, что сказал… о памятнике?

 — Кто такой…?

 — Как же, об этом все говорят! 

— Кто все?

 — Но памятник!!!

 — Это который напоминает, или который припоминает?

 — У нас…

 — А вам интересно, как не у вас?

 — Да, но…

Все это будет потом, а сейчас на английском, на французском и по-немецки объявили, что пора спускаться в трюм, где стоят машины, у которых даже не остыли двигатели.