Сергей Львович родился в Ленинграде через полгода после убийства Сергея Мироновича Кирова. Естественно, что имя своё младенец получил отчасти в память прадеда Сергея Иосифовича, а большей частью в память убитого партийного бонзы. Впрочем, Сергея Львовича это обстоятельство никогда особенно не тяготило.

Его младший брат, родившийся перед самой войной, получил имя Иосиф точно не в память прадеда – правоверного иудея, крестившего детей в Петербурге ради лучшей жизни за чертой осёдлости. Благодаря крещёным детям прадеду разрешено было проживать в столице и даже открыть там лавочку. Прадед торговал керосином и солью. Он ревностно следил за тем, чтобы дети по воскресеньям посещали церковь. Именно посещали церковь, а не верили в Христа.

Отец Сергея Львовича много лет проработал на производстве и к концу 30-х годов поднялся по служебной лестнице до парторга мебельной фабрики. Впрочем, никакой особенной фабрики и не было, а был один большой цех, в котором колотили двухэтажные кровати для рабочих общежитий. Часть кроватей, подозрительно напоминавших нары, шла по разнарядке сначала в ОГПУ, потом в НКВД, что никого особенно не удивляло: должны же милиционеры на чем-то спать. Цех снабжал нарами-кроватями УСЛОН – Управление Соловецких лагерей особого назначения, строительство Беломорско-Балтийского и Волго-Донского каналов. Когда в партии начались чистки, то одно лишь упоминание могущественного заказчика снимало у контролёров все подозрения.

Однажды парторга угораздило попасть в делегаты весенней 1941 года городской партийной конференции, посаженной по списку. К началу конференции он опоздал, потому что был в Москве в срочной командировке. Из столицы парторг привёз новый ГОСТ на двухэтажные кровати, которые теперь стали именоваться ДСИ НС-41/03 – «древесностружечное изделие нары специальные». Однако на этот раз судьба все же догнала парторга. По расстрельной 58 статье Уголовного кодекса отец Сергея Львовича получил всего восемь лет «в стойло» и три «по рогам». Повезло и семье, которую накануне войны выслали в Ярославль. Повезло в том смысле, что блокада Ленинграда прошла стороной.

В конце 1944 года отец Сергея Львовича получил тяжёлую производственную травму. Когда он разгребал лопатой снег перед входом в клуб, ему на голову упала ель. Ель упала не сама по себе: её завалил топором напарник по приказу начальника колонии. Падая, огромная ель хлестнула бывшего парторга макушкой по голове. Оба участника происшествия получили по две недели штрафного изолятора за «форменное разгильдяйство». Вместо ШИЗО отец Сергея Львовича почти на полгода угодил в больничку. От удара или по какой другой причине у него развилась эпилепсия. После победы тяжело больным, отсидевшим более половины срока вышла тихая амнистия. Бывшему парторгу символические «три по рогам» заменили на пять лет реального поражения в правах и запретили селиться в столицах союзных республик, а также в Москве и Ленинграде. Семья выбрала Нарву. Всего сотня с небольшим километров от Ленинграда, на попутках можно за день обернуться туда и обратно, да и никто не уследит за нарушением режима.

Нарва лежала в руинах, и долго наслаждаться своей свободой отцу не пришлось. Если в заключении он находился на должности штатного лагерного «придурка» – уборщика клуба и административных помещений, то в Нарве с блатной работой не повезло. С трудом удалось устроиться разнорабочим в строительную бригаду. Бригада занималась разборкой завалов на площади Ленина. Тяжёлый физический труд и прогрессировавшая болезнь окончательно подорвали здоровье главы семейства и свели его в могилу. Семья осталась бы без кормильца, но Сергей Львович уже достиг трудоспособного возраста. Проработав год в отцовской бригаде, он понял, что эпилепсия родителя не была случайной. Из всех доступных ему учебных заведений Сергей выбрал библиотечный техникум. После техникума «закосил» от армии. Сделать это было относительно легко: за годы болезни отца Сергей насмотрелся всякого. Статус эпилептика, впрочем, не помешал ему пойти учиться в институт культуры. Через три года Сергей Львович стал дипломированным режиссёром народных театров и получил кое-какую сценическую практику.

Работы по специальности в Нарве почти не было. На долю Сергея Львовича выпали школьные утренники к знаменательным датам советского календаря. Вскоре в моду вошли елки с Дедом Морозом. Месяц – с середины декабря до середины января – Сергей Львович в образе мотался из школы в школу, из одной творческой организации в другую, с одного завода на другой. Тридцать дней напряжённой работы позволяли отложить деньги на летние развлечения. Летом он уезжал на юг прогуливать новогодние гонорары. Очень любил чеховскую Ялту. Году в 1965 или даже в 1966 Сергею Львовичу сосватали в Нарве самодеятельный театральный коллектив, который он быстро превратил в народный театр.

По роду своей работы Сергей Львович часто бывал в Ленинграде и Москве, реже – в Таллинне. В столицах он методично обходил театры, стараясь держаться в потоке моды.  В Москве ему особенно приглянулся Театр на Таганке. Сергей Львович восхищался режиссёром Любимовым и мог говорить о нем буквально часами, разбирая все детали его постановок, дотошно вникая в самые, что ни на есть режиссёрские мелочи. Когда Любимов уехал из  СССР, тему пришлось сменить, но горячность осталась прежней. В около театральных кругах Ленинграда и Москвы режиссёр народного театра из Нарвы заработал реноме «толкового провинциала». Однажды центральная молодёжная газета даже заказала ему очерк о Театре на Таганке. Поддавшись на уговоры редактора, Сергей Львович согласился похвалить актёра Золотухина, а об актёре Высоцком написал: «Актёр посредственный. Он бы у меня в народном театре карьеры не сделал». Роковая фраза приобрела характер кощунства, потому что к моменту выхода статьи Высоцкий внезапно скончался. Потом Сергея Львовича неоднократно попрекали наглой фразой, на что он отвечал довольно равнодушно: «Попробовали бы вы на моем месте написать иначе». Впрочем, он и сам понимал, что без этой фразы не видать ему амбициозной публикации в центральной прессе, как своих ушей.

До начала восьмидесятых годов в репертуаре народного театра была лишь русская и советская классика, то есть все то, что в Ленинграде и Москве можно было запросто увидеть на профессиональной сцене. Однажды в Москве в театре имени Ермоловой Сергей Львович увидел «Утиную охоту». Такое было время, что пьеса Вампилова шла лишь в одном театре, шла тихо, без столичного ажиотажа и критики. Сергей Львович уловил в спектакле даже не дух протеста, а лишь какой-то намёк на него. Вернувшись в Нарву, он выхлопотал разрешение на постановку спектакля, каковое получил без особенных проблем. Местные власти приняли во внимание факт постановки пьесы столичным театром и препятствий не чинили. Собственно говоря, в содержании пьесы никто разбираться не стал. Дома спектакль не пошёл, и сам того не понимая, зачем он это делает, Сергей Львович заявил спектакль на всесоюзном фестивале народных театров в Киеве. Между тем в Москве разразился скандал. Идеологический аппарат нового генсека усмотрел в спектакле скрытую крамолу. В столичной прессе прокатилась волна ругательных рецензий, а в Киеве посредственная самодеятельная постановка на гребне антирекламы пошла, что называется «на ура». Более того, она стала гвоздём фестиваля, хотя дать ей даже поощрительную премию жюри все же не решилось.

Домой Сергей Львович вернулся, хотя и не в статусе лауреата всесоюзного фестиваля, о котором мечтал уже давно, но с сомнительной славой авангардиста-вольнодумца. Он и ахнуть не успел, как театр внезапно лишился звания «народного». Формально никаких претензий не было, но в процессе «упорядочивания и реорганизации творческих организаций» город не получил права бюджетного финансирования для народного театра. В Нарве для бывшего главного режиссёра народного театра не нашлось места, и его направили в небольшой курортный посёлок смотрителем местного краеведческого музея. Жизнь Сергея Львовича перевернулась в одночасье. Внезапно скончалась матушка, и все хлопоты по содержанию младшего брата, заболевшего после службы в армии настоящей эпилепсией, свалились на него. О своей липовой болезни Сергей Львович не вспоминал давно, а тут столкнулся с болезнью настоящей. Квартиру в Нарве пришлось оставить. Благодаря больному брату, Сергей Львович выхлопотал маленькую двухкомнатную квартирку на Устье в пяти минутах ходьбы от берега моря.

В жизни на Устье была своя особая прелесть, которую Сергей Львович постиг быстро. С первых чисел сентября посёлок пустел и к концу месяца наступал «мёртвый сезон». Освободившись до весны от брата, зимовавшего в психиатрической лечебнице, Сергей Львович был предоставлен самому себе. Пару раз он даже попробовал жениться, но брат быстро отвадил обеих кандидаток в жены. Длинные зимние месяцы в пустом поселке кого угодно могли повергнуть в тяжёлую депрессию, и первые два года Сергей Львович страдал невыносимо. Потом привык проводить целые дни у экрана телевизора, изредка выбираясь в магазин. Когда начался бум на голливудские видеофильмы, Сергей Львович собрал все свои накопления, занял у друзей денег и купил старенький видеомагнитофон с вертикальной загрузкой кассеты. Он стал записывать с эфира классические советские и зарубежные фильмы и весьма в этом собирательстве преуспел.

На волне ускорения и перестройки пришла идея подзаработать денег на музейных фондах, и Сергей Львович засел за писание путеводителя по курорту. Работа, поначалу казавшаяся простой, постепенно увлекла его. Он стал интересоваться историей края, собирать воспоминания стариков и свидетельства очевидцев. А собирать было что: с начала века на курорте побывало немало выдающихся людей из Петербурга, потом из Ленинграда и Москвы. Среди них были музыканты и писатели, инженеры и учёные, художники и композиторы. Во время последней войны здесь проходила передовая, шли тяжёлые бои за переправу через Нарову, высаживались и гибли десанты. Земля и вода частенько обнажали страшные военные реликвии.

Ещё одним увлечением Сергея Львовича стало собирание старинных открыток. Когда в долгие и одинокие зимние вечера он открыл в себе призвание краеведа, разбор коллекции стал одним из его наиболее любимых занятий. Особенно ему нравились местные открытки начала ХХ века. На них Устье представало не такой дырой, какой он знал его в своей повседневной жизни. Это был старинный Гунгербург с роскошными пансионатами, кургаузами и резными двухэтажными дачами, с изумительной красоты пляжем, по которому чинно прогуливалась изысканная петербургская публика. Сергей Львович брал мощную лупу и пытался рассмотреть в толпе учёного Тимирязева или поэта Сашу Чёрного. И бывало, сам себя убеждал в том, что вот этот вот господин поразительно похож на художника Шишкина, а этот – на поэта Случевского.

С пляжем было связано и новое увлечение Сергея Львовича. Как-то раз, прогуливаясь на велосипеде, в десяти километрах от центра вытянувшегося вдоль пляжа посёлка, он обнаружил нудистов. После однообразной порнухи на видеокассетах, это было необычайно свежее зрелище. Нудисты облюбовали место в дюнах на самом краю пляжа. Пораженный необычайной ситуацией, Сергей Львович провёл с нудистами целый день. Правда, сам он нашёл в дюне укромное место, откуда можно было подглядывать незаметно. На следующий день он приехал сюда со старым театральным биноклем, который не доставал уже несколько лет. Пришлось в целях конспирации сделать небольшой объезд по лесным тропинкам, но зато потом бинокль позволил насладиться зрелищем почти в полном объёме. Прячась в дюнах,  Сергей Львович разглядывал и женщин, и мужчин. Причём, последние быстро стали интересовать его в гораздо большей степени, чем он до этого предполагал. В первую же неделю краевед испытал сильное потрясение, наблюдая за мужиком лет тридцати. Мужик бегал по кромке воды и что-то весело кричал. На его огромный стоячий елдак был натянут диковинного вида красный с шишечками и усиками презерватив. У Сергея Львовича внезапно закружилась голова…

Беда как всегда пришла оттуда, откуда её и не ждали. Лев Сергеевич слегка поссорился с поселковой администрацией. Точнее это не он с ней поссорился, а она его обидела. Однажды, расписываясь за очередную порцию нищенской зарплаты Сергей Львович обнаружил, что занимает в краеведческом музее не директорскую должность, как он это искренне  предполагал, а только должность хранителя фондов. Выяснение причин должностной метаморфозы повлекло за собой крупный скандал: оказалось, что уборщица уже давно пишет на него доносы. Сергей Львович в сердцах громко хлопнул дверью, рассчитывая, что они там одумаются и вернут его на место, но администрация вместо того, чтобы одуматься назначила конкурс. В своей победе Сергей Львович даже и не сомневался, но конкурс выиграл студент из Нарвы, не владеющий практическими навыками краеведения, но зато владеющий государственным языком. Сергей Львович испытал ещё одно потрясение, на этот раз столь сильное, что более года пребывал в тяжёлой депрессии…

С годами положение кое-как выправилось, труд краеведа выкупило питерское издательство, и жизнь его слегка наладилась. Однако умудрённый житейским опытом Сергей Львович как бы невзначай перестал общаться со старыми знакомцами – друзей-то отродясь не бывало – и завёл себе знакомцев новых. Бывало, проезжая на велосипеде, заглядывал на дачи к знакомым. Тут чашку кофе нальют с пирогом, котлеткой домашней угостят, а там рюмочку поднесут и добрым словом одарят, и так далее. Теперь же всё это казалось ему лишним и даже постыдным, не соответствующим его новому статусу – писателя-самородка. Забронзовел Сергей Львович. Оно может и не по чину покрылся золотистым налётом с патиной, но именно патина отчасти примирила его с судьбой, сгладила шероховатости, позволила безропотно принять неизбежное.

Обсуждение закрыто