Статья шестая: Мандат

В самой первой статье, в которой обозначались общие подходы к теме, была выдвинута гипотеза о том, что для работы «за рубежом» Фонду необходим(ы) мандат(ы). Иначе обвинения о вмешательстве во внутренние дела иностранных государств – неизбежны. Как будет решаться этот, совершенно принципиальный вопрос? Точнее – вопросы, так как единого мандата тут быть не может. И каково может быть содержание мандата?

Ниже – откровенно любительские рассуждения на эту тему, потому что в этих вопросах я не специалист. Но цивилизационный проект Русского мира не имеет (пока) никакой юридической рамки, поэтому Фонду придется вписываться в ту систему международных отношений, что есть.

Рассмотрим варианты.

1. Мандат не нужен.

Просто – не нужен, и все. Вся правозащитная деятельность, что велась доселе в волонтерском режиме, просто активизируется, потому что на это выделены деньги. И осуществляется, как и раньше, исключительно «в соответствии с национальным законодательством». Фонд может в таком случае даже не присутствовать «на местах» - достаточно контрактов с местными правозащитными организациями, если они есть.

Последствия этой активизации, однако, немедленно скажутся на исполнителях, и самым неприятным образом.

Пару лет назад я любил развлекать собеседников вопросом о том, у кого в Эстонии самая грязная машина. Ответ – у активиста «Ночного Дозора» Дмитрия Линтера, одного из подсудимых по делу об организации «бронзовой ночи». Ни у кого больше не было такого числа штрафов за «грязный» номер, как у него. На его машину просто была объявлена охота. И это все, разумеется, цветочки. Но в результате Дмитрий был вынужден покинуть Эстонию. И не он один.

Надо признать очевидное: в «проблемных» государствах мы имеем дело с классическим остракизмом, который определяется как «изгнание граждан, опасных для государства». Без суда и следствия. Без вины виноватых. Отмеченных лишь тем, что «хотели странного» - например, равенства. Или справедливости.

Один из последних примеров подобного рода поведения властей – заявление спикера латвийского Сейма по поводу Владимира Линдермана. Солвита Аболтиня сказала: «Считаю, что человек, который отрицает все, что свято для любого гражданина Латвии, получать гражданство нашей страны не должен». Не будем здесь разбираться, почему ущемление в правах почти половины населения Латвии должно быть «свято для любого гражданина Латвии», отметим лишь тенденцию.

Правозащитники – это особенная группа риска. И довольно часто мне и моим коллегам приходится выслушивать обывательское мнение о том, что если уж, мол, вы по-другому жить не можете, то тогда терпите. Этот феномен тоже имеет место, и его замечательно исследовал психолог Дмитрий Листопад в шестом номере «Балтийского мира» за 2009 год. Рекомендую эту работу всем коллегам.

На мой маловразумительный призыв к коллегам пополнять «портфель заказов» для Фонда прямо откликнулся только мой товарищ Мстислав Русаков, который предложил сразу шесть проектов. Может быть, разберу его предложения в отдельной статье, но вот один из проектов – «защиты правозащитников», - сразу привлек мое внимание. Мстислав сформулировал то, что я доселе произносить стеснялся. И собрал впечатляющую подборку примеров преследования именно правозащитников.

Действительно – нас, правозащитников, (тоже) надо защищать. Иначе все деньги Фонда так или иначе перетекут в казну «проблемных» государств. Например, за «грязные» номера. Поэтому необходимо не только наличие российских денег, но и российской воли.

Когда в 2004 я проектировал формат «русского омбудсмена», то в качестве необходимых требований, среди прочего, указал «гражданство страны проживания» (чтобы сложно было выслать из страны и невозможно лишить вида на жительство), а также предоставление политического убежища в России. Одновременно с занятием должности.

Предоставление политического убежища, как тема вообще, и как конкретный политический инструмент, в России не так чтобы развито. Я помню, как во время встречи в российском посольстве в Таллине с депутатами Госдумы Николаем Ковалевым и Леонидом Слуцким, которая прошла почти сразу после «бронзовой ночи», я предложил немедленно предоставить политическое убежище в России всем активистам «Ночного Дозора», и прежде всего арестованным Максиму Реве, Дмитрию Линтеру и Марку Сирыку. Предложение оказалось для депутатов неожиданным, и Ковалев ответил что-то про «в индивидуальном порядке».

За неимением другого ответа пришлось удовольствоваться этим. Однако тут же всплыла в памяти другая история – когда в 1997 году моего друга Юрия Шутенко пытались в судебном порядке лишить депутатского мандата из-за якобы незнания эстонского языка. Дело это тогда мы довели до конституционного надзора, и выиграли (это было до вступления Эстонии в ЕС – после вступления все изменилось), но речь не об этом. Как только об этом случае начали писать, и писать много, одно (самое?) авторитетное государство тут же предложило Юрию… политическое убежище. При этом объяснив, что это именно право, которым можно как воспользоваться, так и нет. Сколько тут было политической воли, а сколько – желания заполучить себе компьютерного гения (Юрий впоследствии стал обладателем компьютерного «Оскара»), я не знаю, но история запомнилась. Как запомнилось и главное – политическое убежище может быть не только испрошено «в индивидуальном порядке», но и предложено.

Есть и еще одно немаловажное обстоятельство. Одна из самурайских заповедей – «побеждай присутствием». А «партизанский» режим «присутствия» Фонда, как мы увидели, может и не предусматривать.

2. Двусторонние соглашения.

Можно пойти по пути двусторонних соглашений. Это – сложный путь. Государства, чья государственная политика во многом исходит из идеи третирования российских соотечественников, не имеют никакого интереса договариваться о том, чтобы этих самых российских соотечественников кто-то защищал на их территории. Такое соглашение, например, с Латвией, не может также строиться на принципе взаимности, так как количество «латвийских соотечественников» в России незначительно, и их никто не третирует. Значит, придется либо взывать к общечеловеческим ценностям, либо торговаться по схеме «нефть в обмен на соотечественников», а последний подход мне откровенно чужд.

Более того, простая логика подсказывает, что гораздо проще будет договориться с теми странами, которые не нарушают права наших соотечественников, чем с теми, кто нарушает. В результате может объективно сложиться парадоксальная ситуация, в которой потерянные ключи разыскиваются под фонарем, потому что там светлее. А не там, где потеряны.

3. «Пакетный» мандат.

Может показаться, что гораздо проще получить «пакетный» мандат, например, от ЕС, чем заключить отдельные соглашения со странами той же Прибалтики. Есть ли для этого предпосылки? Были, и значительные. И с ЕС, и с СЕ, и с ОБСЕ. Но с вступлением в ЕС «молодой Европы» все эти предпосылки отошли на второй план.

А ведь начиналось все совсем неплохо. Соглашение о партнерстве и сотрудничестве (СПС) между ЕС и РФ, заключенное в 1994 году (вступило в силу в 1997), в преамбуле указывало на «важность исторических связей, существующих между Россией и Сообществом и его государствами - членами, и общие для них ценности». Тогда еще были общие ценности… Это потом возникло противостояние «общеевропейские ценности» versus «духовные основы Русского мира»…

В той же преамбуле СПС стороны заверяют друг друга, что «убеждены в первостепенном значении верховенства права и уважения прав человека, прежде всего прав меньшинств».

А что сейчас? Сейчас в центре Таллина развешаны перетяжки с портретами представителей большой и дружной общности LGBT под общим слоганом «Разнообразие обогащает». И ни одного портрета антифашистов. Эти, видимо, не обогащают.

СПС после вступления в силу как-то быстро стало дорогой с односторонним движением, а ценности из «общих» стали «общеевропейскими». На СПС, в частности, ссылался Европарламент в своей резолюции от 15 февраля 2001 года «О ситуации в Чечне», напоминая в п. 8 Российскому правительству, что «признание прав человека является фундаментом СПС». Сейчас уже России пришло время напоминать ЕС о том же самом, только вот срок действия СПС истек – соглашение было заключено сроком на 10 лет. И хотя формально ни одна из сторон не заявила о денонсации СПС, в силу чего оно продлевается автоматически, свое реальное значение в правозащитной сфере оно так в должной мере и не проявило. Любопытный вопрос: а распространяется ли действие СПС на «молодую Европу»? Судя по всему, да. «По всему» - это по поведению «молодой Европы», быстро усвоившей менторские интонации Европы «старой».

Вот, например, одно из последних заявлений главы МИД Эстонии Урмаса Паэта, как раз касающееся темы СПС: по его словам, Эстония считает важным вступление России в ВТО, что приблизит заключение нового договора о партнерстве с между ней и ЕС, а также договора о свободной торговле между ЕС и Россией, «но продолжать либерализацию торговли можно будет лишь после того как Россия выполнит принятые на себя в рамках вступления в ВТО обязательства». «Говоря о модернизации России, Евросоюз считает важным, помимо экономического и технологического сотрудничества, подчеркнуть соблюдение прав человека, а также развитие правового государства, гражданского общества и демократии в России», - отметил он.

Однако поведение «молодой» Европы – если и аргумент в пользу действительности для нее СПС, то косвенный. Вместо того чтобы гадать, я отправил соответствующий запрос в МИД Эстонии. И получил ответ, переданный сотрудником юридического отдела Гертом Аувяертом, о том, что Эстония стала стороной СПС после присоединения к нему соответствующим протоколом, который вступил в силу 1 марта 2005 года. И не только Эстония, а еще и Чехия, Кипр, Латвия, Литва, Венгрия, Мальта, Польша, Словения и Словакия.

Почему все это важно? Потому, что СПС уже сейчас, при известном применении искусства толкования, может трактоваться если не как мандат, то хотя бы как концептуальная основа деятельности Фонда за рубежом. Хотя все вышеизложенное, повторюсь, всего лишь рассуждения дилетанта о международном публичном праве, знатоком которого я ни в коей мере не являюсь. Однако это одновременно и сигнал: среди правозащитников знатоков международного публичного права (разумеется, тех его сфер, которые не касаются прав человека и прав меньшинств) совсем немного. Поэтому хорошо, что Фонд создан именно МИД РФ и Россотрудничеством – там в специалистах этого профиля недостатка нет.

4. Контуры мандата.

А чего, собственно, правозащитникам не хватает? Ну, помимо хорошего дантиста? Ответ на этот вопрос заключен в тех самых особенностях национального законодательства страны, в которой правозащитник работает. В Эстонии, например, ты или правозащитник, или адвокат. Потому что адвокат может работать только в коммерческой структуре, а в некоммерческой – не может. Потому что адвокат должен брать плату за свою работу, иначе в нем засомневаются налоговые органы. И при этом только адвокат обладает всей полнотой права представительства в суде, для всех остальных юристов действуют разного рода ограничения.

Но даже адвокаты в Эстонии не могут самостоятельно пробиться к процедуре конституционного надзора – для этого нужны разного рода государственные посредники. Соответственно, и само содержание мандата складывается из двух частей - 1) обозначение присутствия Фонда и 2) компетенция работающих на Фонд правозащитников. Вторая призвана преодолеть сопротивление, скажем так, местных особенностей законодательства. Но тут уже надо говорить предметно с самими правозащитниками.

ruvek.ru

Обсуждение закрыто