Есть ли у «Ночного дозора» политический потенциал, и если есть, каков он?  С таким вопросом мы обратились к политологу Александру Астрову. Однако, как это часто бывает, одним вопросом ограничиться не удалось.

— Я думаю, что никакого потенциала у «Ночного дозора» нет. И утрачен он, как это ни печально, был с самого начала. Потому что они сами не поняли, что происходило, и в чем, собственно, заключалась их сила.­­

 

Их необычайный изначальный успех был обусловлен тем, что в той ситуации не только затрагивались самые больные общие вопросы,  но и ставилась конкретная задача — найти приемлемое решение проблемы памятника. И с самого начала «Ночной дозор» вынужден был балансировать, хотели они того или нет, между этими двумя проблемами — конкретная проб­лема памятника и более абстрактные вопросы идентичности, прав, отношений между общинами. Уникальность ситуации заключалась в том, что можно и нужно было поднимать общие вопросы, но можно и нужно было делать это на конкретном примере памятника. Мне же  представляется, что в какой-то момент конкретная проблема памятника как бы отошла на второй план, уступив место возможности подемонстрировать вокруг него. Поговорить о правах, об идентичности, менталитете, о святом. Часть людей ударилась в эту вторую крайность. И в результате получилось так, что у многих из тех, кто их поддерживал, сложилось такое впечатление: это неплохие ребята, почестнее многих других, с которыми нам тут приходилось иметь дело, но в том, что касается способности реально что-то решать, — толку никакого. И потому единственное, на что они сгодятся, — на роль героев.
А если всерьез говорить о политическом потенциале, а не о символах и идеях (хотя это тоже важная вещь!), — он невозможен без способности формулировать и решать конкретные задачи. А эту свою неспособность они продемонстрировали практически сразу.
— Политиками рождаются не все — но многие учатся.
 — Да, решению конкретных политических задач можно учиться, но для того чтобы произошел процесс обучения, надо иметь желание учиться и понимание — чему, собственно, следует учиться. А учиться — если говорить о политике — следует именно способности «переводить» самые общие вопросы, ощущения, «чаяния» на язык конкретных общественных задач и их конкретных решений.
Я думаю, что желания учиться — у многих из них — не было. Потому что те задачи, которые они перед собой ставили, они выполнили. Стать героем, засветиться, сказать эстонцам, что они говнюки, — тоже задача, чем не задача? А вот задачи что-то решить, что-то организовать как таковой и не было. То есть в этом смысле они вели себя как коммунисты в России. Потому что коммунисты в России уже давно открытым текстом всем дали понять, что ни к какой власти они приходить не собираются, а будут «просто» сидеть в Думе.
Но это одна сторона дела, а вторая сторона — она серьезней. Где учиться политике? Нет таких школ, где этому учат. Этому можно учиться на практике, но для того чтобы учиться на практике, надо к этой практике быть причастным.
У нас же вся система выстраивалась таким образом, что если ты оказываешься допущенным к этой практике, к возможности реально заниматься политикой, то единст­венный путь, который у тебя есть, это путь Сергея Иванова. И что это за путь, стало совершенно очевидно на фоне кризиса Тынисмяги: ты можешь занимать какие угодно посты, но, когда дело дойдет до реальных вопросов, до вопросов, от решения которых что-то зависит, тебя никто слушать не будет.
— Ну, Иванова было трудно слушать — он ведь ничего и не говорил.
— Так ведь это и есть одно из условий того, чтобы во всем этом участвовать!
У нас опыт политики, когда ты выходишь непосредственно к избирателям, когда ты перед этими избирателями отчитываешься, и они на основе этого за тебя голосуют, — у нас этот опыт очень мало стоит. У нас по-прежнему система вхождения в политику построена на другом. Вспомните премьера Юхана Партса, который никогда никуда не избирался и был госконтролером, пока к нему не пришел Таагепера и еще несколько деятелей и не сказали — давай-ка ты партию возглавишь. А Ансип? Ну был хороший мэр, партия решила — будет каким-никаким премьером. И стал! Или последняя идея социал-демократов, когда они не придумали ничего лучше, как выставить против Сависаара Юри Пихля, которого ни разу в жизни никто никуда не выбрал. И эта особенность, эта болезнь эстонской политики — выдвиженчество, разумеется, совершенно иначе ощущается на русском поле, нежели на эстонском. Потому что у русских, за редким исключением,  нет этого ресурса. 
Результат? У русских нет путей в политику, и единственный путь, который остается, — через трибуну, через улицу. В результате и политика воспринимается самими русскими не как возможность участвовать в формулировании проблем и решений, а повод крикнуть погромче.
— По поводу того, как оказывать влияние на политическую ситуацию в стране, в частности в Эстонии, есть два мнения. Первое озвучено Ревой: либо через Москву, либо через Брюссель. Вторая точка зрения состоит в том, что делать это надо здесь, в Эстонии, не уповая на заграницу. Что кажется верным вам?
— Сама постановка вопроса — либо здесь, либо там — неверна. Потому что подразумевает, что по-настоящему заниматься политикой можно, только вписавшись  в какую-то госструктуру.  И в данном случае выбор таков: эстонская, российская, европейская.
На самом деле в мире политика уже давно смещается в другие сферы: третий сектор давно перестал быть таким беззубым и бессмыслен­ным, как его иногда представляют. Существует колоссальное количество неправительственных организаций, которые занимаются очень серьезными делами, начиная с защиты окружающей среды и заканчивая правами нацменьшинств, и делают это в обход всех этих официальных структур. И наша задача, на мой взгляд, заключается в том, чтобы вытащить эту интеграцию из рук государства, отнять у государства. Но это не значит — отнять у этого государства и отдать другому. Это значит — перенести вообще в другую плоскость.

Статья на сайте газеты "Столица"

Обсуждение закрыто