Сказать по правде, ничего кроме грусти просмотр беседы с депутатами Европарламента  от Эстонии у меня лично не вызвал. Грустно слушать людей, находящихся в состоянии отрицания реальности. Именно "грустно" и именно "отрицания". Потому как, если бы у меня были основания заподозрить участников встречи в сознательном искажении реальности, ощущения были бы иными.

Так что я исхожу из того, что реформист Игорь Грязин совершенно искренне полагает, что, "если уж русский парень добьется чего-то" в нашей эстонской жизни, его уже ничто не остановит. "В теории", наверное, так и есть. На практике же, все мы помним "русского парня" Сергея Иванова, много чего добившегося в эстонской политике. Но помним и то, чего все это стоило, как только дело дошло до решений, непосредственно касавшихся не сиюминутных интересов, а идентичности его потенциальных избирателей.

После чего у меня лично нет уже ни малейшего желания спорить с исамалийтчиком Андресом Херкелем, по всей видимости искренне полагающим, что объединяющие в своих рядах русских и эстонцев партии лучше партий моноэтнических. Потому что он совершенно прав. Только, опять же, "в теории". На практике это, похоже, означает, что желающий присоединиться к Союзу Отечества русский житель Эстонии должен сегодня вслед за Херкелем говорить, что Языковая инспекция, например, превращается в орудие террора в отношении русских учителей, а назавтра вместе с Херкелем проводить поправки к Конституции фактически расширяющие и без того неузкие (и преимущественно - карательные) полномочия этой самой инспекции.

Нет смысла спорить и с членом Центристской партии Сийри Овийр, когда она говорит о том, что без знания "нашей истории" невозможно понять, почему в Эстонии проживают сотни тысяч "неграждан". Вот только "в теории" эта "наша история" заканчивается, похоже, в начале 90-х, когда и были приняты соответствующие законы. А на практике среди "лиц не определившихся с гражданством" есть и тысячи молодых людей, родившихся уже в восстановившей свою независимость Эстонии. И мне лично никак не понять, почему создание ситуации, при которой они, по достижении совершеннолетия, могли бы сами решать, становиться ли им эстонскими гражданами точно также, как это делают их правопреемные сверстники, классифицируется как "навязывание" им гражданства. Насколько я понимаю, мое недоумение по этому поводу разделяет и социал-демократ Катрин Сакс, до недавнего времени представлявшая Эстонию в Европарламенте. Впрочем, теперь ее место займет Ивари Падар, который в ходе беседы предпочитал говорить исключительно о "ценностях". Опять же, о ценностях "вообще".

* * *

Я же хотел бы сказать пару слов о ценностях вполне конкретных. И вполне европейских. Не так давно президент Ильвес высказался в том духе, что успешной интеграции русских в Эстонии мешает различие в ценностях. Мол, в годы его американской юности схожесть эстонских и американских ценностей, при всем различии между американской и эстонской культурами, позволила ему успешно интегрироваться в американское общество, не теряя при этом своей эстонской идентичности. И это, скорее всего, опять же, чистая правда.

Только, увы, не имеющая никакого отношения к нашей реальности. Поскольку жизнь эстонского подростка в многомиллионном Нью-Йорке, в полной мере наслаждающегося своей эстонской идентичностью (и эстонским пивом) во время редких визитов в "эстонский дом", вряд ли можно сравнить с жизнью русского парня в Таллинне, вольно или невольно сталкивающегося со своей "русскостью" практически на каждом шагу.

Зачастую эта русскость навязывается ему извне. Тем, как реагируют окружающие на его акцент, если он говорит по-эстонски. Тем, как насилуют его родной язык разгулявшиеся прохожие, тоже считающие его "своим". Тем, как коверкают его эстонские производители рекламы или правительственные учреждения, не считающие нужным платить лишние деньги корректорам. Тем, наконец, как матерятся эстонские политики или телеведущие, на что министр юстиции с ухмылкой заявляет, что это не запрещено законом.

Иными словами, в отличие от во многом "теоретической", абстрактной эстонскости Ильвеса в Нью-Йорке или русскости Бердяева в Париже (о которой не преминул напомнить телезрителям Грязин), русскость в Таллинне или в Нарве предельно осязаема, конкретна и практична. А не менее конкретным следствием этого различия является то, что ни для кого из нас она не является предметом свободного индивидуального выбора. Каждый из нас обязан, вынужден (тут, и правда, есть индивидуальные вариации) считаться с тем, что значит быть "русским" здесь и сейчас. Не полагаясь при этом на поддержку ни языковых инспекций, ни преамбул Конституции, гарантирующих сохранность нашей групповой идентичности "на века".

* * *

Призывая русских к компромиссам и сотрудничеству, Грязин упускает из виду именно это: то, что сама по себе ничем и никем не гарантируемая местная "русскость" является результатом таких, порой еосознанных, но при этом неизбежных, повсеместных и ежедневных конфликтов, компромиссов и сотрудничества, а не принятого раз и навсегда индивидуального решения. Впрочем, по мнению Грязина, похоже, любая групповая идентичность неразрывно связана с государственностью, а исключительная обязанность сохранения "русскости", например, лежит на России.

Мне же представляется, что одной из ключевых "европейских ценностей" является готовность поддерживать именно групповые идентичности, не пользующиеся прямой поддержкой государств, на территории которых они сложились. Именно в этом смысл европейской Хартии о языках региональных и исторических меньшинств, например. Хартии, которая по замыслу ее авторов должна бы распространяться не только на меньшинства, вообще не имеющие своей государственности, подобно упомянутым Овийр цыганам. Хартии, к которой Эстония решила не присоединяться…

* * *

И последнее. Говоря о недавнем упразднении Бюро министра по делам народонаселения, большинство участников беседы сошлось на том, что шаг этот не шибко удачный. Ослабнет, мол, доверие. Доверие, надо понимать, к государству.

Сказать по правде, я лично никогда не был поклонником в очередной раз упраздненного ведомства. Но если уж и была у бюро какая-либо практическая ценность, заключалась она, на мой взгляд, не в "доверии", подразумевающем контрактные отношения между сторонами, а в политическом признании. Пусть ограниченном, пусть прикрытым технократическим эвфемизмом "народонаселение", но все же признании.
Признании того, что именно в общественной жизни, сотканной, как и любая общественная сфера, из постоянных подспудных конфликтов, компромиссов и сотрудничества, есть место и для тех, кто посредством этих конфликтов, компромиссов и сотрудничества ежедневно и конкретно решает для себя вопрос своей "русскости". И тем и отличается от эстонцев. При всей очевидности общих для всех забот и проблем.
Очень может быть, что в повседневной жизни это единственное сущностное отличие зачастую отходит на второй, а то и на третий план. Но есть основания полагать, что именно оно, а не заботы о налогах и кредитах, делает нас теми, кто мы есть. А значит, и является нашей "реальностью". И если мы хотим сделать эту реальность "общей", нам следует признать и уважать лежащие в ее основе различия, а не скрываться от них за пустыми фразами об "общих интересах".

Редактор Анна Гудым

 

Обсуждение закрыто