В наше время понятие «интеллигенция», ставшее уже почти литературным, шестидесятническим, обретает подзабытые смыслы. Активное и культурное население страны все определеннее делится на беспечных потребителей, так сказать, хипстеров, и тех, кто следом за Годаром требует от культуры политической и социальной оппозиции. Пока премьер-министр делает вид, что не узнает Шевчука, а президент пьет чай с Боно и шампанское со Шварценеггером, интеллигенция предвкушает подполье.

О том, почему непристойно интеллигентному человеку любить Путина, Михалкова и «Единую Россию» Андрей Родионов и Екатерина Троепольская беседуют с Антоном Мазуровым — легендарным арт-хаусным спамером, критиком, кинодистрибьютером и программным директором фестиваля «Завтра/2morrow».

— Антон, предлагаю размяться на тему, почему провалился в прокате сиквел про «Утомленных солнцем».
— Это парадоксальная ситуация, которую я для себя обозначаю как «Бог шельму метит». Никита Сергеевич так активно действовал во всех направлениях, не заботясь о своей «карме» в принципе. И в какой-то момент прорыв дерьма произошел. Он достал.

— А, может, все дело в том, что зрителям не захотелось смотреть очередные три часа про войну?
— Кино про войну — это самое главное, чего в жанровом и эстетическом смысле создал советский кинематограф. Это главный жанр, который мы придумали и сделали, кроме, разве что, умершего, никому не нужного жанра производственного кино. Сейчас на этой теме просто паразитируют. Архаичнейший режиссер Михалков, возможно, насмотрелся Тарантино, но, не имея такого же содержания, смог добиться только плоского трэшевого эффекта.

Война — это одна из беспроигрышных коммерческих тем, на которую время от времени снимаются шедевры. Например, «Лодка» Петерсена — культовое кино. Жан-Жак Анно снял «Враг у ворот» — там сборы были не такие большие, но тоже значительные. Это одна из тем, которую может эксплуатировать большое кино. А Михалков просто не справился с управлением собственной кармой. И деньги были вложены, и количество копий, и степень нагнанного пафоса, и присутствие усатого няня в кадре — все было. Но сработал обратный эффект.

— Есть же еще один великий фильм на ту же тему — «Брестская крепость».
— Он сделан интереснее, но это все тот же тренд. Ведь что мы хотим? Мы хотим патриотизма, тему большого взрыва, большой войны — все это устарело. Поколение потеряно. Прежде всего, из-за ханжества. На День Победы мы чествуем ветеранов, и все при этом знают, как они живут. Эти обещания: всем ветеранам к какому-то году квартиры, но все мы знаем, сколько их осталось. И это ханжество дало обратный эффект. И личное ханжество Михалкова с его мигалкой от Министерства обороны, и ханжество на государственном уровне. Молодое поколение более расслабленное, более циничное — оно оттолкнуло.

— Я, видимо, уже немолодое поколение — «Брестскую крепость» досмотреть не смогла.
— По мне, этот китч смотреть невозможно. Это «Бредская крепость» с буквой «д» посередине. Ни Михалкову, ни Александру Котту нечего сказать об этой войне. Те, кто делал это кино, начиная с шестидесятых — для них это было реальное очищение, настоящая боль и, к тому же, законсервированная страна, которая эту боль хранила, как самое важное, что с ней произошло. Они передавали что-то искреннее. Михалков это сам в себе разрушил — он-то как раз представитель того поколения. А Котт — это другое дело. Он взялся за фильм, как режиссер, который может освоить бюджет и поработать с материалом. Фильм сделан остроумно.

— Что это за тренд такой, о котором вы говорите?
— У нас главный тренд — это патриотизм и его социальная значимость для власть предержащей питерской тусовки. У него есть несколько вариаций — это большой взрыв, то есть война. Большие исторические темы в том контексте, который интересует провластные структуры. Здесь, думаю, будут скоро актуальны голод на Украине и, может быть, Хатынь. Роль православной церкви и вообще православия — это тот же тренд. Есть даже некоторые инициативы, которые издалека выглядят позитивно.

Сейчас, например, «Централ Партнершип» делает фильм про Параджанова. Боюсь, это будет что-то не очень хорошее. Это одна из восьми компаний, получивших государственные деньги. Неглупые люди, которые понимают, как им за эти деньги надо будет отвечать. Думаю, это будет фильм про какого-то другого Параджанова, не того, который сидел в тюрьме за всякие хулиганские действия, не того, который был матершинником и крамольником, и талантливым режиссером. Вся Лунгинско-Михалковско-Хотиненковская линия — это тот жанр, который будут только разрабатывать.

— А еще какие-нибудь жанры у нас остались?
— Единственное жанровое кино у нас воспроизводится телевизором — и это сериалы, которые комедийные. Главный российский жанр — это комедия. «Любовь-морковь–12» — самый окупаемый фильм.

— Ренат Давлетьяров входит в ту самую счастливую восьмерку, которая теперь будет получать государственные деньги?
— Нет, Ренат — президент гильдии кинопродюсеров и создатель самой окупаемой на данный момент в России картины «Любовь-морковь». Но он ничего не получил так же, как и Ливнев, у которого вторая по окупаемости картина — «Любовь в большом городе». Что, безусловно, является простым знаком, элементарным критерием того, что деньги были поделены нечестно.

— Вы же были на «Кинотавре» — там ведь в конкурсной программе тоже нет фильмов наших мейджоров ?
— Нет, фильмы мейджоров показываются на площади. Это программа для отдыхающих и жителей города, массовое кино. А «Кинотавр» — это все-таки главный фестиваль российского арт-кино, посвященный российской «новой волне». Всех старперов, при всем к ним уважении, оттягивает к себе ММКФ. Это деление началось в прошлом году и кончилось тем, что все лучшие фильмы «Кинотавра» Михалков и Говорухин обгаживали на заседаниях в Госдуме.

— Это я помню. А в этом году на «Кинотавре» тенденция сохранилась? Кто в этот раз являет «новую волну»? Мамулия?
— На этот раз «Кинотавр» пошел на смелый шаг и показал картину Сергея Лозницы, наиболее актуальную на сегодняшний день. Эта картина будет показана на многих отечественных кинофестивалях, в том числе на «Киношоке» в Анапе и на «Текстуре» в Перми. Это картина, которую надо показывать как можно чаще. Фильм о Родине. И он понравился Михалкову, я видел, как он его смотрел. И я думаю, он хотел бы сам снять такой фильм, но не может, потому что ушел в китч, а это действительно выстроенная, честная картина. Это было главным событием «Кинотавра». То, что «Первый канал» и «Закрытый показ» Гордона эта картина до сих пор не заинтересовала, показывает, насколько она действительно актуальна. На фестивале были и дебютанты, которых стоит поддерживать. «Кинотавр» показал фильм Дмитрия Мамулии как наиболее стилистически формальный и интересный, показал фильм Лозницы как самый актуальный, и то, что удалось пробить для него приз за режиссуру — это очень хорошо.

«Михалков вреден для отечественного кинематографа — раковая опухоль, которую надо удалить».

Фото: Юрий Самолыго / ИТАР-ТАСС

— А что вы скажете про ММКФ?
— ММКФ — это фестиваль фестивалей, для тех, кто хочет посмотреть, что вообще в мире показывают. Что касается двух конкурсных программ ММКФ, то при всем уважении к некоторым, попадающим туда картинам, в целом — это малоинтересно. ММКФ в последнем издании под президентством НСМ создан для того, чтобы кровь циркулировала в личной системе Михалкова, чтобы он мог на цветной дорожке — это такая выдумка, чтобы отличаться от Канн, где дорожка традиционно красная — тереться усами о плечо какого-нибудь значимого гостя, Люка Бессона или Уилла Смитта. ММКФ существует для того, чтобы Путин, чьим культурным крестным отцом является Михалков, понимал, что все происходит.

Вообще, конечно, Михалков в этом году получил чисто человеческий урок. Приложив немало усилий, путем разных ухищрений он попал в Канны, где его продюсер Верещагин прямо говорил о том, что для них, для Михалкова и Путина, для России, как они ее понимают, любой приз на этом фестивале будет «главным». Чего они никак не ожидали, так это того, что не будет вообще никакого приза. И теперь, когда релиз «Утомленных солнцем–2: Цитадель» переносится, Михалков, наверное, снимет маленькую, почти арт-хаусную картину типа «12». Но уже совершенно очевидно, что так же, как Путин опасен для России, так и Михалков вреден для отечественного кинематографа. Как раковая опухоль, которую надо удалить. Наша беда, что у нас нет первоклассного хирурга, чтобы удалить эту опухоль из больного тела кинематографа России, поэтому остается только бить в колокола.

— И загибаться?
— Ну я, например, не загибаюсь. Наблюдаю, конечно, с грустью. Но не загибаюсь. И Лозница не загибается. Он смотрит со стороны, но продолжает снимать фильмы про то, что здесь. И сейчас он снимает фильм как раз про войну, антитренд того, что делают Михалков, Хотиненко, Котт и другие. Есть та самая «новая волна», и она задает некую альтернативу. Она создает иной исторический контекст, как картина Алексея Мезгирева «Бубен, барабан», она создает другую лубочную реальность, как картины Хлебникова, она апеллирует к утерянной, затертой реальности шестидесятых, как у не очень любимого мною режиссера Германа-младшего, то есть она создает некую, может быть, скромную альтернативу, но это чувствуется.

— А как вы относитесь к более активной позиции? Например, совместный проект Гельмана и «Единой России» под названием «Культурный альянс».
— Я, честно говоря, не одобряю эту Гельмановскую формулу гражданской ответственности, которая существует как форма коллаборационизма с властью. Мне кажется, эта формула порочная, старая фаустовская формула.

— То есть с властью не может быть никакого сотрудничества?
— Мне кажется, только частная инициатива может стать альтернативой, а игру с «Нашими», с «Россией молодой», с «Единой Россией» я оцениваю только как коллаборационизм. Я лично очень уважаю Гельмана, но то, что он сделал применительно к «Первому каналу», его еженедельные походы к Суркову, и то, что он как куратор может представить это как гражданскую ответственность, я оцениваю однозначно как коллаборационизм. Просто государственные деньги наиболее надежные. Мне больше нравится его инициатива, которую он проговаривал в блоге на «Эхе Москвы» еще до осуждения Ерофеева и Самодурова. Он пообещал сделать аналогичную выставку, только в большем масштабе. Я точно знаю, что эта инициатива не может быть поддержана «Единой Россией», а это гарантирует качество. А история с 12 городами — это заигрывание с властью, чтобы не потерять себя в контексте надежных государственных денег.

— Но ведь пермская история построена на таких же государственных, краевых деньгах. При поддержке губернатора и так далее.
— Вот это опасно! Я это вижу как полезную инициативу в рамках коллаборационизма. Мне интереснее инициатива, которая в своей философии и идеологии не может быть поддержана государством. Культура сейчас единственный оселок, о который, при полном отсутствии реальной политической жизни, может споткнуться государство. А оно должно споткнуться, потому что идет уже как каток более десяти лет. И только реальные частные деньги — это реальная альтернатива.

— Но разве Audi — спонсор фестиваля «Завтра» — захочет проводить свой замечательный фестиваль где-нибудь в Новосибирске?
— Да, насколько мне известно, стратегия Audi как раз направлена на региональные фестивали. Частная инициатива — это выход. Прекрасная частная инициатива в Европе, когда крупные компании объявили список тех, кому они давали взятки. Это вариант, когда государство запнулось о частный бизнес. У нас, в России, к сожалению, не зацепилось — все потонуло в этом гнойном коррупционном болоте. Культурная инициатива часто бывает более громкой, более живой для публики, и об нее государство может зацепиться еще больше. Я такие инициативы поддерживаю.

— То есть вы пытаетесь стать живым препятствием на гладком пути государства?
— Я не пытаюсь стать препятствием, я уже такое живое препятствие. Так уж сложилось все внутри меня. Я не претендую на масштаб, но в своем личном масштабе я и есть живое препятствие. На моем фронте враг не пройдет. Я против той ситуации, которая сложилась, — эстетической ситуации на Родине, политической ситуации на Родине, эстетической в кинематографе — мне это не нравится. Я — против!

«Соль»