И подумать не могла, что буду советовать прочесть этого автора. Чего стоят его заявление "Писательство – нелепое занятие", характеристики критиков, - "литературный хулиган", "провокатор", "предпочитает сумасбродные сюжеты, с героями, похожими на него самого"?! Аего отчаянная самореклама (да и может ли быть иначе, если долго работаешь копирайтером в крупном рекламном агентстве)? Как водится, на службе собирал материал для будущей книги, а когда вышел роман "99 франков", то за обличение рекламного бизнеса как "фашистской технологии" его из агентства выгнали.

Недавно российские читатели, отвечая на вопрос, кто, на их взгляд, "первое перо Франции", назвали его имя. Он приезжал в Москву, выдал описание: "Красная площадь, утопающая в снегу, – она похожа на клубничную шарлотку, покрытую глазурью" (у вас не заломило зубы от патоки?), пообещал (в 2005 г.) в следующем же романе разместить действие именно там, но вот прошло уже больше 10 лет, романы есть, а действия там нет.

Вот и его замечательный список "Лучшие книги ХХ века. Последняя опись перед распродажей" кажется мне чересчур – каким? – патриотичным, что ли. Сказав в интервью, что нет французского писателя, не читавшего русской литературы, из всего ХХ века он выбирает две книги, имеющие отношение к России, – "Архипелаг ГУЛАГ" и "Лолиту". Но "Лолита" уж точно не русская литература (в энциклопедиях пишут: "Набоков – русско-американский писатель"). Из 50 названных им лучшими 27 книг написаны по-французски. А если добавить, что одно из этих лучших произведений мировой литературы ХХ века – "Собака Баскервилей", то – да, литературные вкусы Фредерика Бегбедера сильно отличаются от моих.

Но я знаю точно: информация об авторе несущественна для понимания его произведений (так же как последние нельзя использовать для суждений о биографии автора). Когда-то попавшая мне в руки книга на русском языке с милым "русским" названием "Windows on the World" (Окна в мир) о роковой дате 11/9/2001 прочлась на одном дыхании и только потом увиделось имя автора: Фредерик Бегбедер. Хорошо, что я не читала его прежде – предубеждение взяло бы свое. Как там говорил Теодор Адорно: после Освенцима невозможно писать стихи? После 11/9/2001 невозможно жить по-старому, и Бегбедер сумел это написать. У меня есть приятельница, которая не хочет читать или смотреть то, что ее может расстроить. Она говорит – душа и так болит, к чему еще? Помните, старый князь Болконский у Толстого лепечет что-то невнятное и его дочь на лету понимает: "Душа, душа болит". По-моему, это хорошо, когда душа болит, что же ей сибаритствовать. Вот у Бегбедера она после того дня изболелась – он увидел трагедию изнутри, глазами тех, кто в этой башне, тех, кто погибает.

Потом я как-то от Бегбедера отвлеклась, а он тем временем написал еще три романа, аннотации которых были мне неинтересны, и вдруг замолчал. На целых пять лет. И вот, совсем недавно, я купила сразу два экземпляра его книги: один – для себя, другой – давать читать друзьям и знакомым. Я не всегда так делаю, только когда знаю: буду читать медленно, буду возвращаться, так что пусть книга лежит под рукой. Итак, роман Бегбедера "Уна&Сэлинджер". Он и она. Мужчина и женщина. Знаменитый на весь мир писатель и знаменитая Уна. На обложке – фотография юной смеющейся Уны, ни на кого не похожей, ее внешность запоминается мгновенно. Но почему Сэлинджер? Мы привыкли видеть Уну женой великого Чарли Чаплина и матерью восьми их общих детей. А нам предлагают книгу в жанре faction, то есть fact плюс fiction (вымысел).

Нью-Йорк, 1940 год. 21-летний начинающий писатель Джерри Сэлинджер знакомится с 15-летней Уной О’Нил, дочерью драматурга, лауреата Нобелевской премии. Она если еще не светская львица, то быстро растущий светский львенок. "У нее был только один недостаток: она была совершенна. А в остальном она была совершенна", – шутил друживший с ней тогда 16-летний Трумен Капоте, будущий известный американский прозаик. Отношения Уны и Джерри продлились недолго, через несколько месяцев японцы напали на Перл-Харбор, и он, проигнорировав отказ медицинской комиссии, добровольцем отправилсяв Европу, а Уна уехала в Голливуд. Как пишет Бегбедер, попробовавшись на роль в фильме Чарли Чаплина, она получила главную роль в его и своей жизни. Сэлинджер, "самый любимый из ныне живущих и когда-либо живших писателей" Бегбедера, вернувшись с войны, создал "роман, который навсегда запретит нам стареть", – "Над пропастью во ржи". Знаменитый отшельник, после 1965 года живший уединенно и последнее интервью давший в 1980 году, за 30 лет до смерти.

Но Бегбедера интересуют не столько факты, сколько творческая сила не-встречи, не-диалогов, "многословного молчания" двух молодых людей. И любовь, которую испытывал Сэлинджер к Уне, по-видимому, всю жизнь. И вопрос "кто прав?": Уна, которая не пожелала дать Гитлеру испортить ее молодость, или Сэлинджер, поставивший свою жизнь на карту истории. Мы многого не поймем, если забудем, что недолгий роман героев совпал по времени с тем, что над Эйфелевой башней водрузили красно-белый флаг со свастикой.

Из первого же перечисления того, чем занимаются в разлуке герои романа, делается ясно, что их уже ничто не связывает. Бегбедер скороговоркой, без абзацев и красных строк фиксирует: Уна с Чарли входят в роскошный ресторан – "придавленный тяжестью вещмешка, Джерри ползет через колючий кустарник". На своем теннисном корте Чаплин учит Уну подавать мяч – "Джерри смотрит на парашютистов, падающих с неба, точно зеленые абажуры (некоторые убиты еще в воздухе)". Уна ест пирожное и слушает новости по радио – обессиленный Джерри едва бредет из-за волдырей на ногах.

Их связывают разве что письма Сэлинджера с фронта. Они сумрачны, полны если не черного, то очень темного юмора. Бегбедер следует своему принципу: литература — это, прежде всего, игра, игра с языком, игра с читателем. "Если этот элемент будет потерян, то книги станут попросту занудными". Война у него описана совсем не так, как мы привыкли читать (если вообще читаем о войне). Он хочет поразить читателя, и ему это удается, хотя бы когда метафора "есть землю" вдруг используется в прямом значении: "снаряды землю буквально вздымали, а когда она осыпалась, ты вдыхал ее, ты жевал ее, ты глотал земляной бифштекс". До Джерри доходят слухи о связи Уны с Чаплином, и он прощается с любимой: "Прощай, Безбашенная Ирландка <так назвала себя Уна в одном из интервью> из Беверли-Хиллз. Ты была моим опием. Жить без тебя все равно что с ампутированной конечностью". Письмо за письмом: "Ты не убила меня, ты меня всего лишь состарила. <…> я старел лет на 10 за каждую проведенную с тобой неделю. Мне сегодня 230 лет, и ребята, которые собачатся в моей казарме из-за того, что кто-то сплутовал в покере, даже не подозревают, что спят рядом со своим прадедом".

Понимание и признание Джерри находит у Хемингуэя, найдя его после освобождения Парижа в баре отеля "Риц". Этому посвящена целая глава книги с эпиграфом из романа "По ком звонит колокол": "Никогда не потешайся над любовью. Просто есть люди, которым так никогда и не выпадает счастья узнать, что это такое…". Хемингуэй, оказывается, знает одну новеллу "салажонка", просит показать новые тексты, читает прямо с газетного листа еще одну новеллу и аплодирует. Главная тема их разговора – конечно, война. Ею пропитано все оба повидали ее ужасы. "Подобно тысячам других американцев, высадившихся во Франции в 44-м году, они делали вид, будто им все нипочем. Алкоголь и черный юмор – только это и помогало". Но нахальный юнец говорит, что мэтр не решился описать красоту войны, "я знаю, нельзя так говорить, и все же война чудо как прекрасна". Они понимают друг друга, кажется, как самих себя. Потом они будут переписываться, и Хемингуэй его похвалит: "У вас исключительный слух, и вы пишете о любви нежно, но не размазывая слюни. Какая радость читать ваши истории, вы писатель от Бога!".

В "Уне&Сэлинджере" сплавлены две темы, прославившие Хемингуэя; может быть, самые древние в литературе – любовь и война. Когда Бегбедер на миг возвращается из мира 40-х в 2014 год, он пишет страшную фразу: "Мир готов к следующей войне. <…> Нынешний период затишья на Западе самый долгий за всю его историю и очень может быть, что он подходит к концу".

Он заканчивает книгу, ставя в конец этой истории себя: "Я прожил четыре года изо дня в день с людьми, которым сейчас было бы, будь они еще живы, 89 лет (Уне О’Нил Чаплин), 95 (Джерому Дэвиду Сэлинджеру) и 125 (Чарли). <…> По какому праву я взялся сочинять их молодость? Я только что понял. Мне хотелось знать, кто победил – Джерри или Чарли. Вечный подросток, удалившийся от мира? Или добрый дедуля, заделавший ораву детишек матери-наседке? <…>Мятежный затворник или обуржуазившийся экс-анархист? Между чистой душой и мирской жизнью я сделал тот же выбор, что и Уна. Уна жила долго и счастливо, и было у нее много детей. В кои-то веки это не присказка, а правда".

Попросив разрешения прочесть письма Сэлинджера из архива семьи Чаплин, Бегбедер получил вежливый, но непреклонный отказ. Он поблагодарил архивистку, согласился: "Пусть замечательные письма Джерри Уне навечно сохранят свою тайну". На этом конец? Как это? А что же мы читали – все эти письма Джерри до ухода на фронт, с войны, в послевоенное время? Помните? Без игры книга будет занудной. "Признаться, - пишет Бегбедер, – я вздохнул с облегчением, когда меня не допустили к этой мифической переписке. Действительно, если бы я мог прочесть подлинные письма Джерри, то никогда не сумел бы их сочинить".

Что же, слава безумцам, которые осмеливаются так любить! Слава писателям, которые доносят до нас далекое прошлое обжигающим! Которые ставят нас перед неразрешимыми вопросами и влюбляют в тех, кого любят сами. Делают соучастниками красочного, замысловатого зрелища, хотя в действительности у нас перед глазами лишь белая страница с черными буквами. Они играют сами и втягивают в захватывающую игру других. Мое почтение Фредерику Бегбедеру, автору "Уны& Сэлинджера".

Обсуждение закрыто