«О, как играет музыка! Они уходят от нас…» Двадцать лет назад в Таллинне московский режиссер Юрий Еремин поставил легендарный спектакль «В Москву! В Москву!» по чеховским «Трем сестрам». Премьера спектакля совпала с выводом советских, точнее, уже российских войск из Эстонии.

На сцене артисты были одеты в форму советских военных моряков, и когда чеховские сестры смотрели вслед уходящему полку и плакали, то вместе с ними плакал весь зал, зрители вставали и провожали взволнованных персонажей, как реальных людей, как свою жизнь, как свое прошлое, от которого невозможно отказаться, без которого невозможно существовать.

Нет, человечество никогда не прощается со своим прошлым, смеясь. Оно плачет, томится, тоскует. В какие-то экзистенциальные моменты даже самый искушенный и умный человек становится очень прост – в моменты расставания, боли, полной смены декораций. Когда разводятся муж и жена, давно не любящие, скорее, вяло ненавидящие друг друга, то оба переживают разрыв как трагедию. Они прощаются с привычным злом, к которому давно притерпелись, с которым давно сжились, их несчастье было много лет вполне комфортным, а тут перед ними открываются какие-то загадочные перспективы, и кто знает, может быть, новое счастье окажется куда страшнее прошедшего ужаса.

Юрий Еремин очень точно почувствовал это томление. И на роль Натальи Ивановны – невесты, а потом жены Андрея (его замечательно играл Эдуард Томан) пригласил эстонскую актрису Лийну Тенносаар. То есть дом Прозоровых, где все так любили друг друга, дом трех сестер (Елена Тарасенко, Любовь Агапова, Ирина Леонова) завоевывался и переделывался не просто предприимчивой Наташей, а новой властной силой, которая касалась каждого из сидящих в зале.

Вершинина играл красавец Василий Бездушный, обладавший огромным мужским обаянием, в нем не было робости, сломленности и неприспособленности к жизни чеховского героя, но в нем было то, чего хотел в данный момент зрительный зал, - любовная энергия, «провода под током», и с ним не хотелось расставаться…

Если выпало в империи родиться …

Между желанием свободы и ее обретением пролегает пропасть. Разумеется, все мои друзья и я сама разделяли точку зрения Иосифа Бродского: лучше быть последним человеком в демократическом обществе, чем первым в тоталитарном. Разумеется, мы были счастливы встретиться с теми друзьями и приятелями, которые, казалось бы, навсегда были потеряны в эмиграции и которых мы когда-то провожали с настроением, сравнимым с похоронным.

Мы сами стали понемногу выезжать, осматриваться в мире, понимать, например, что Италия не только «сапог сапогом», но подарок для глаз. Далее вы можете за меня перечислить все радости, которые были подарены людям, жившим за пресловутым железным занавесом.

Но жизнь, как бы она ни складывалась, у человека одна, и молодость выпадает тебе только один раз, и молодая любовь не такая, как в зрелости, и сигарета, и вино, и застолья до утра, когда блеклый рассвет окрашивается стихами – не повторятся, сколько бы ни выдали свободы и демократии на душу населения. И люди, которые со слезами провожали из зала актеров в военных морских кителях, конечно, оплакивали не империю. И жалели они не о том, что больше не будет лагерей с политзаключенными, не будет психушек с инакомыслящими, не будут изгонять из страны великих поэтов, художников и писателей, не будут полуразложившиеся существа править миллионами, контролируя их мысли и желания, нет! Люди плакали не столько горько, сколько сладко, как принято было раньше плакать на перроне, прижиматься носом к стеклу и писать на нем пальцем какие-то бесполезные и давно сказанные слова. Не все способны быть космонавтами и рваться в открытый космос. Большинство людей крепко держится за то, что у них есть.

Обычный человек ведь живет не только и не столько в империи. Если он не одержим политикой и трибунный пафос ему чужд, если он не рвется в лидеры и занят своим делом, то империя далеко не всегда вмешивается в его быт. Она проходит неким серым фоном, волнуя меньше, чем можно предположить. И потом от нее остаются какие-то фетиши, кумиры, символы, имеющие сугубо личное частное значение. Для меня, например, военный китель – фронтовые годы моего отца, который был мне близким другом и учителем, и память о котором не меркнет и не тускнеет во мне. Это рассказы об эвакуации и голоде, пережитых мамой. Это весь наш послевоенный быт, который налаживался медленно, болезненно и странно. Отсюда и слезы, не имеющие ни малейшего отношения к идеологии…

У меня нет, не было и не может быть кумиров среди политиков. Я не люблю политиков. Человек, который печется о счастье всего человечества, мне не очень приятен. Обычно тот, кого заботят судьбы голодающих детей в Африке, тиранит жену и порет ремнем с пряжкой малолетнего сына. Это он говорит: лес рубят, щепки летят. А мне дороги только летящие щепки. Мне дороги отдельные люди, чьи лица я стремлюсь рассмотреть внимательно и подробно. И попадались мне в жизни чаще всего люди добрые, хорошие и отзывчивые, просто как Сухову из кинофильма «Белое солнце пустыни». Кстати, фильм до сих пор не состарился и смотрится с восторгом; хорошо, что мы не живем в мусульманской стране, где его бы непременно запретили к показу, так что и в нынешней нашей жизни есть много привлекательного.

Я – убежденный пацифист, космополит и политически малограмотный человек. Я против всех войн на свете: зла со злом, добра со злом, лучшего с наилучшим. Я солидарна с человеческой бедой и человеческим горем, чем бы они ни были вызваны.

Двадцать лет назад «они» ушли, а мы остались, «чтобы начать нашу жизнь снова». От этого ухода у меня в памяти остался спектакль и слезы, им вызванные.

Белла Ахмадулина любила повторять: есть только один повод для слез – искусство!

Обсуждение закрыто