Архивные материалов

Первый опыт

Большое внимание пропаганде культурной автономии уделяла государственная программа «Интеграция в эстонском обществе в 2000-2007 гг.»2. Изложение смысла и основных исторических этапов становления института культурной автономии в Эстонской Республике в рамках этого официального текста можно считать эталонным. Оно часто воспроизводится, задавая логику восприятия и превращая недосказанное в то, что принимается «по умолчанию».
«Впервые в истории Эстонской Республики Закон о культурной автономии национального меньшинства был принят Рийгикогу 12 февраля 1925 года. Закон устанавливал право национальных меньшинств на сохранение их этнической принадлежности, культуры и вероисповедания. Согласно закону немцам, русским, шведам и другим национальным меньшинствам (численностью более 3000 человек), живущим в Эстонии, гарантировалось право на создание своего культурного самоуправления. Культурное самоуправление имело право создавать публичные и частноправовые образовательные институты, обучающие на родном языке, и осуществлять и контролировать их деятельность. Культурное самоуправление имело также право заниматься иными культурными потребностями соответствующего национального меньшинства и направлять деятельность созданных с этой целью институтов и предприятий»[5].
За скобками краткого изложения события более чем 80-летней давности осталась целая эпоха, долгих 7 лет, перевернувшие, в том числе и представления о «культурной автономии». Впервые о культурной автономии для национальных меньшинств – русских, немцев, шведов, евреев – было провозглашено в Манифесте Эстонского Маапяэва 24 февраля 1918 года. Затем последовала германская оккупация и демонстративное обсуждение политики онемечивания. Русские профессора и студенты (всего около тысячи человек) переехали из Тарту в Воронеж летом 1918 г. как раз из-за намерения немецких оккупационных властей сделать Тартуский университет немецким[6]. Затем последовала война, которая, в отличие от Финляндии, вошла в историю не как гражданская, а как Освободительная.
К обещанному не только Манифестом, но и конституцией 1920 г. Закону о культурной автономии эстонский парламент обратился лишь в 1923 году. При этом инициаторами закона стали парламентарии-немцы, а сам законопроект провозглашал не национально-культурную, а национальную автономию. Камнем преткновения между немецкими парламентариями и руководством парламента был пункт о включении в прерогативу национальной автономии социального обеспечения, в том узком понимании, которое тогда бытовало. Только после мятежа 1 декабря 1924 г. дело сдвинулось, немцы отказались от национальной автономии в сфере призрения[7], закон сузился до «национально-культурной автономии» и был принят 12 февраля 1925 года. 1 ноября 1925 г. 11539 немцев Эстонии создали свой совет по культуре в рамках национально-культурной автономии. Вслед за немцами культурное самоуправление в 1926 г. создало и еврейское национальное меньшинство, у которого общественный представительный орган – «Национальный комитет» – существовал с мая 1919 года[8].
Пытаясь ответить на вопрос, почему русское меньшинство не смогло учредить своей культурной автономии, обычно ограничиваются ссылкой на то, что евреи и немцы были богаты, а русские – бедны[9]. Тартуский исследователь Татьяна Шор выдвинула и развила свою гипотезу, что во конце 1920-х годов основным препятствием для создания Русской культурной автономии стала позиция местной русской прессы и информационная война, разгоревшаяся в 1927 г. между местными газетами. Но даже оставив без конкретного ответа вопрос, почему русские не создали культурной автономии, хотелось бы отметить, почему немцы были мотивированы на ее создание. Богатая национальная группа перестает быть только национальной: она и социальная страта, и профессиональная группа со своим местом в обществе, привилегиями, конкурентными возможностями и т.д. А в случае евреев, она еще и религиозная группа. Культурная автономия в данном случае становилась механизмом защиты своего социального места. Те же процессы, что в Эстонии, происходили и в Латвии, и в Литве[10].
Позицию эстонских немцев в 1924 г. понять можно. Небольшое, но занимающее верхние социальные страты меньшинство, веками существовало автономно не только в национальном, но и в социальном смысле. Немецкая автономия балансировала бы между национальной и сословной, если бы де-факто за немцами на длительный период закрепились социально-экономические ниши. Более высокий социальный статус целой национальной группы стимулировал желание сохранить свое положение, выделившись юридически из общего социального организма.

Эта же причина побудила разработчиков закона предложить рассматривать культурное самоуправление национального меньшинства не как частноправовое юридическое лицо, а как публично-правовое юридическое лицо – полный аналог местного самоуправления (городской управы), но с функциями, ограниченными образованием и культурой, и при наличии своих «бюргеров», не привязанных к определенной территории (городу, поселку). Культурное самоуправление национального меньшинства, подобно городской или сельской управе, распоряжалось выделенными бюджетными средствами и имело право облагать членов культурной автономии налогами (сборами, «утверждаемыми правительством и министерством финансов»[11]). Государство и местные самоуправления передавали учебные заведения соответствующего меньшинства под администрирование органов культурной автономии вместе с отпускаемыми на содержание этих учебных заведений средствами. Вместе с тем государство «...освобождалось в отношении национальных меньшинств от обязательств в области просвещения, оставляя за собой надзорные функции».

Размежевание между «государствообразующей нацией» и национальным меньшинством проводилось в законе на удивление последовательно. Статья 13 закона гласила, что «общие учреждения государства или местных самоуправлений в тех сферах, которые доверены национально-культурной автономии, закрыты для национальных меньшинств». Если возникала настоятельная необходимость, то национальное самоуправление должно было платить. Впрочем, часто ли применялась эта статья и в каких случаях, в исторической литературе, посвященной теме культурной автономии в Эстонии, не обсуждается.

Как правило, сегодня никто не уделяет достаточного внимания такой важной характеристике старого закона, которая исключала возможность, скажем, для не-немца принимать участие в деятельности учреждений немецкой культурной автономии. Дело в том, что национальная принадлежность гражданина ЭР определялась жесткими правилами (ужесточение происходило поэтапно, но неуклонно), устанавливаемыми МВД, и вообще «пятый пункт» играл в довоенной Эстонии очень важную роль.

Составление национальных списков для регистрации культурной автономии на первом этапе и состояло в том, что чиновники местных самоуправлений делали из регистра народонаселения выписку всех лиц немецкой, еврейской, русской национальности. Отметка о национальной принадлежности любого гражданина в его «личном деле» в регистре имелась. Никакого национального самоопределения для лиц, относящих себя к меньшинствам, быть не могло.

Показателен такой пример: общество «Русская школа в Эстонии» в своем годовом отчете за 1934/35 учебный год с горечью констатирует, что проведенные правительством декреты об определении национальности, а также об изменении школьных законов привели к тому, что детям, которые по паспорту не могли считаться уж совсем русскими, было воспрещено обучаться в русской гимназии. Только из гимназии, принадлежащей этому обществу, в отчетном году выбыли 36 человек, которые должны были теперь учиться в школе с государственным языком обучения[12].

Изрядный либерализм культурной автономии в Эстонии придавал не сам закон о национально-культурном самоуправлении, но определенные традиции местного общества, наличие к 1918 г. меньшинственных театров, школ, высших учебных заведений, издательств и т.д. Фактически ни немцы, ни евреи не создавали культурные институции с нуля. Культурная автономия свелась лишь к формированию органов администрирования культурных учреждений по формальному национальному признаку. Важнее, что культурную автономию в широком смысле этого слова в Эстонии создавал либеральный Закон о школах, предполагавший обязанность местных самоуправлений открывать национальные школы (классы) при наличии достаточного числа учеников и желания родителей[13]. Конечно, проводимая с 1934 г. политика «эстонизации» сильно сократила количество русских школ и без сомнения обозначила тенденцию принудительного перехода на эстонский язык обучения в средней школе и гимназии. Но в 1920-х гг. без либерального школьного законодательства Закон о культурной автономии был бы пустым звуком, тем более что он предусматривал администрирование не только частных, но и публичных школ.

Закон о культурной автономии как факт общественной и политической жизни – и риторики и практики, – безусловно, сказался на судьбе меньшинств в Эстонии. Во-первых, он канализировал усилия в сфере национальной политики. Основные меньшинства в Эстонии рассматривали возможность реализации своих прав лишь при создании автономных институтов, так как национальное государство проводило целенаправленную политику ассимиляции всего и вся, что выходило за рамки автономных самоуправлений. Во-вторых, сама культурная автономия в Эстонии стала пониматься исключительно в смысле особой организации этнического меньшинства. Представление же о культурной автономии как общем принципе либеральной политики или совокупности персональных прав было для авторитарного режима 1934-1940 гг. достаточно чуждым.

Судьба созданных национальных самоуправлений и причины отсутствия такового у русского меньшинства – тема отдельного разговора. Не менее интересен и такой вопрос «Способствовал ли закон о культурной автономии консолидации эстонского общества? Или восстановление закона о культурной автономии преследовало иные цели?»
Закон о культурной автономии: вторая версия
«12 июня 1993 г. Рийгикогу принял Закон о культурной автономии национального меньшинства, который, подобно Закону о культурной автономии национального меньшинства 1925 г., предоставляет лицам, относящимся к национальному меньшинству, право создавать культурные самоуправления с тем, чтобы осуществлять предоставленные им Конституцией права – сохранять свой родной язык, этническую принадлежность, культурные традиции и вероисповедание. Закон считает национальным меньшинством граждан Эстонии, проживающих на территории Эстонии, обладающих давними, прочными и продолжительными связями с Эстонией, отличающихся от эстонцев по своей этнической принадлежности, культурной самобытности, религии или языку, исполненных желания поддерживать свои культурные традиции, религию или язык, являющиеся основой их общей идентичности. Подобно положениям закона 1925 г., культурные самоуправления могут создавать лица, относящиеся к немецкому, русскому, шведскому и еврейскому национальному меньшинству, а также лица тех национальных меньшинств, численность которых превышает 3000 человек.
Лица, относящиеся к национальному меньшинству, имеют право создавать и поддерживать национальные культурные и образовательные учреждения, а также религиозные общины; создавать национальные организации; соблюдать национальные традиции и религиозные культовые обычаи, если это не наносит вред ни общественному порядку, ни здоровью, ни морали; использовать в рамках Закона о языке свой родной язык в делопроизводстве; издавать на национальном языке публикации; заключать договоры о сотрудничестве между национальными культурными и образовательными учреждениями и религиозными общинами; распространять и обмениваться информацией на своем родном языке.
Основной целью культурного самоуправления национального меньшинства является организация учебы на родном языке и надзора за использованием предусмотренного для этого имущества; формирование культурных учреждений национального меньшинства и организация их деятельности, а также проведение национальных культурных мероприятий; учреждение в целях развития культуры и образования национального меньшинства фондов, стипендий и премий и назначение последних»[14].
Записанное в Законе о культурной автономии определение национального меньшинства было подтверждено в Законе от 11 ноября 1996 г. о ратификации Рамочной Конвенции Совета Европы о защите национальных меньшинств. Для принятия нормативных актов, регулирующих процесс выборов совета по культуре национального меньшинства, понадобилось правительству десять лет. В течение десятилетия принятый в 1993 г. Закон о культурной автономии национального меньшинства[15] на практике не мог применяться из-за отсутствия подзаконных актов. Консультативный комитет по Рамочной Конвенции по защите национальных меньшинств в первом мнении по Эстонии (2001) пришел к выводу, что закон «не подходит для нынешнего положения меньшинств»[16]. В 2005 г. в очередном мнении комитета отмечалось, что в 2004 г. была создана НКА финнов-ингерманландцев, но, тем не менее, по мнению других национальных меньшинств, закон нуждается во внесении изменений. Упоминается комитетом и предложение принять новый закон о национальных меньшинствах[17].
Пакет законов и постановлений, позволяющий создать культурную автономию, появился лишь к маю 2003 года. 1 октября 1996 г. был принят «Порядок содержания и использования национальных списков национальных меньшинств»[18], а 6 мая 2003 г. было принято «Положение о выборах в совет по культуре национального меньшинства»[19]. Первое культурное самоуправление финнов-ингерманландцев заработало в 2004 г., шведов – в 2007 году.
В законе 1993 г. понятие культурной автономии как общего либерального принципа национальной политики и совокупности персональных прав – с одной стороны тут же вступило в противоречие с «культурной автономией» в смысле организационной структуры – с другой. В 1996 г. на очередном заседании Круглого стола национальных меньшинств при президенте Эстонии тогдашний лидер еврейской общины Евгения Гурин-Лоов заявила, что она принципиально не может согласиться с тем, что право на культурное самоуправление предоставляется только гражданам Эстонии, ибо в качестве национальных меньшинств закон признает только граждан ЭР[20]. Многие представители национальных меньшинств и тогда, и сегодня поддерживают мнение Евгении Гурин-Лоов.

Парадокс заключается еще в том, что определение в законе о НКА национального меньшинства исключительно как граждан ЭР не имеет значения в других формах самоорганизации и самоуправления национальных меньшинств и/или представителей национальных меньшинств (недоходные, творческие, национально-культурные, земляческие и даже политические объединения). В этом смысле Закон о культурной автономии не расширяет, а сокращает каталог прав лиц, принадлежащих к национальным меньшинствам. В результате сегодня в Эстонии всего две культурные автономии и около двух сотен национально-культурных объединений и союзов.

Важно отметить, что русские, немцы, евреи и шведы в создании культурных самоуправлений формально не ограничены количественным цензом в 3000 человек, относящихся к национальному меньшинству. Такая преференция для них была сделана в целях восстановления преемственности когда-то (в 1918 и 1925) провозглашенных и имевшихся прав. Для этих меньшинств нет нижнего порога численности для реализации своего права.

Кроме того, в сегодняшней Эстонии национальная принадлежность лица административно никак не фиксируется и, следовательно, национальные списки в рамках создания культурной автономии составляются исключительно на основе личного волеизъявления. Закон, кстати, не исключает возможности перехода лица из одной национальной группы в другую. Нет в Эстонии и официального списка возможных национальностей. И вообще, национальным меньшинством, имеющим право на культурную автономию, любая этническая группа становится лишь после составления национального списка. Двусмысленность закона состоит в том, что немцы, евреи, русские и шведы могут создать культурное самоуправление, невзирая на ценз численности (3000 человек), но ликвидировать их самоуправление по этому признаку можно. Статья 28 закона, описывающая ликвидацию культурного самоуправления, исключений для немцев, евреев, шведов и русских не делает.

Вадим Полещук предлагал следующие объяснения, почему НКА не растут в Эстонии как грибы после дождя: кроме связанных с гражданством ограничений он сослался на громоздкую процедуру формирования и на отсутствие позитивной обязанности государства по финансированию культурных и образовательных учреждений меньшинств[21]. В свою очередь Александр Осипов отмечает, что эстонский закон является смесью общих принципов демократической, либеральной национальной политики и законодательным описанием неких организационных структур. По смыслу и букве закона культурная автономия национального меньшинства есть (вот в чем важнейшее отличие закона 1925 г. от закона 1992 г.) не более чем простая общественная организация, частноправовое юридическое лицо, подобная любому другому объединению по интересам[22]. Правовой смысл культурной автономии не соответствует возлагаемым на нее ожиданиям и не оправдывает ни предусмотренные преференции, ни ограничения.

В итоге у физического «лица» в сфере самореализации прав и возможностей даже больше, чем у культурного самоуправления. Тем более что по действующему в Эстонии законодательству юридическое оформление «национальных инициатив» может быть самым разнообразным: от акционерных обществ до политических партий. Достаточно сказать, что частное лицо, принадлежащее к национальному меньшинству, имеет точно такое же право открывать частную школу, как и культурное самоуправление, ибо никаких других школ, кроме частных, не может быть в ведении культурной автономии (ст. 25 Закона).

Важно отметить и то, что консультативная функция национальной культурной автономии (как общего принципа либеральной национальной политики) в эстонском законодательстве и политической практике полностью выведена за рамки национальной культурной автономии как организации и, разумеется, за пределы персональных прав (имеется в виду закрепленное в законе участие национальных меньшинств в совещательных органах при государственных институтах через уполномоченных на то представителей). Эстонская политическая практика допускает создание таких консультативных органов из представителей национальных меньшинств лишь по случаю и по мере политической необходимости. Так, одно время достаточно активно работал Круглый стол национальных меньшинств при президенте ЭР. Внимательно относился к этому институту президент Леннарт Мери, уважительно президент Арнольд Рюйтель, и безразлично президент Тоомас Хендрик Ильвес. Есть самостоятельно действующая Палата национальных меньшинств, претендующая, и не без оснований, на консультативные функции. Нынешний министр культуры Лайне Яанес периодически собирает отобранный ею же совет представителей национальных меньшинств.

Русская культурная автономия: проект

В 1996 г. председатель Союза славянских просветительных и благотворительных обществ (ССПиБО) Николай Соловей объявил, что от имени Союза намерен предпринять попытку составить русский национальный список и создать Русскую культурную автономию. С этой инициативой он сначала обратился к премьер-министру Тийту Вяхи, а затем встречался с министром культуры Яаком Алликом. Разумеется, Николай Соловей не получил официального разрешения на составление русского списка, но не потому, что Министерство культуры было против, а ССПиБО не было авторитетным объединением. Причина фактического отказа была в том, что на тот период кроме самого закона не было ни единого нормативного акта, необходимого для запуска процедуры[23].
Свою роль сыграло и разгоревшееся вновь обсуждение закона. Большинство представителей русских общественных организаций высказались критически, полагая, что он не доработан, а провозглашение русской культурной автономии подтолкнет эстонских националистических политиков к ускоренному переводу публичных школ на русском языке на эстонский язык обучения. Русским же будет предложено, в соответствии с Законом о культурной автономии, создавать частные школы на родном языке. Подобного рода сценарий не исключен и сегодня. В октябре 2008 г. министр образования и науки Тынис Лукас, выступая по национальному телевидению, заявил, что «со временем вся система образования в Эстонии должна перейти на эстонский язык обучения [...] Следующей осенью обучать эстонскому языку будут во всех русских детских садах»[24].
Через десять лет, в начале 2006 г., несколько активистов Русской партии Эстонии (РПЭ) во главе с председателем партии объявили о намерении создать в Эстонии Русскую культурную автономию (РКА). Главным мотивом партийного решения, по словам лидера РПЭ Станислава Черепанова, является стремление сохранить в Эстонии культуру и образование на русском языке. Наряду с заботой о русской культуре и образовании прозвучал и другой мотив, более характерный для политической партии. Русская культурная автономия, заявил руководитель РПЭ, может послужить решению и политических проблем, например, представительства неэстонцев в органах власти. Предполагалось, что РКА будет способствовать политической активизации русских по происхождению граждан Эстонии, а РПЭ сыграет роль политического представительства культурной автономии русского меньшинства. Заранее инициаторами было создано и зарегистрировано частноправовое юридическое лицо – недоходное объединение «Русская культурная автономия» (MTÜ Vene Kultuuriautonoomia)[25].
Что примечательно, в этом акте самоназвания одновременно присутствует и юридически зарегистрированное имя общественного объединения, и цель этого объединения и общий принцип этнического позиционирования. Таким образом, термин «Русская культурная автономия» в контексте создания Русской культурной автономии превращается в многозначную метафору, способную разрешать противоречие между «задачей поддержания публичного имиджа» и «обеспечением эффективности» за счет постоянной игры смыслами и подменой результата артикулированным именем цели.
В ноябре 2006 г., в соответствие с требованиями закона, в прессе было опубликовано объявление о том, что Общество «Русская культурная автономия» обратилось в Министерство культуры с ходатайством о составлении списка русского национального меньшинства.
По итогам состоявшихся в марте 2007 г. выборов РПЭ набрала 0,2% голосов избирателей, или 1084 голоса. Баллотировавшийся в одном из столичных округов лидер РПЭ и активист «Русской культурной автономии» Станислав Черепанов собрал 47 голосов избирателей[26]. Электоральный ресурс образа «Русской культурной автономии» и как существующей недоходной организации, и как консолидирующего лозунга, и как «архитектуры» общественной жизни русского меньшинства в Эстонии оказался на выборах 2007 г. ничтожным. Однако РПЭ лозунг создания РКА не сняла и продолжает позиционировать себя как единственную политическую силу, выступающую за построение этого этнического института.
Поданное 30 марта 2006 г. в Министерство культуры Эстонии от имени недоходного объединения «Русская культурная автономия» ходатайство о составлении списка членов русского национального меньшинства так и не привело к началу создания культурного самоуправления национального меньшинства. Министерство, со слов ответственных чиновников, и к концу 2008 г. продолжало настаивать на том, что некоммерческого объединения «Русская культурная автономия» не является русским меньшинственным культурным объединением или их союзом[27]. Закон о культурной автономии предоставляет право инициировать создание культурного самоуправления именно такого рода организациям.
Чиновники министерства также обвинили Станислава Черепанова в нежелании предоставить дополнительную информацию о своем объединении и сослались на негативную реакцию на инициативу «Русской культурной автономии» со стороны других культурных объединений русского меньшинства в Эстонии. Активист РКА Станислав Черепанов обратился в административный суд с жалобой на затягивание Министерством культуры принятия решения. Суд обязал министерство принять решение – положительное или отрицательное. Министерство обжаловало это решение в вышестоящей судебной инстанции[28].
Появление в Эстонии культурных автономий финнов-ингерманландцев (2004) и (прибрежных) шведов (2007) не связано с политическим дискурсом. Культурные объединения финнов и шведов в постсоветской Эстонии имеют богатую историю, устоявшуюся (особенно у финнов) организационную структуру и стабильную группу активистов. Шведы по действующему закону не обязаны собирать в национальный список 3000 человек. Финны же начинали с нуля.

Финская культурная автономия: критический настрой

Председатель Совета по культуре финского национального меньшинства и одновременно председатель Эстонского союза финнов-ингерманландцев Тойво Кабанен выступил 9 октября 2006 г. с докладом о создании финской культурной автономии в Эстонии на конференции, посвященной выполнению Эстонией Рамочной Конвенции по защите национальных меньшинств[29].
Выступление содержит риторическую формулу культурной автономии, о которой мы говорили выше. Традиционная риторика призвана специально подчеркнуть признание финским меньшинством социального места, которое отводится меньшинствам в Эстонии вообще. Процесс создания финского национального культурного самоуправления занял около шести лет. Национальный список, превышающий 3000 финнов-граждан Эстонии, был составлен уже в 1998 году. Ходатайство об учреждении культурной автономии было подано Эстонским союзом финнов-ингерманландцев в июне 2001 года. До этого национальный список был проверен в МВД. Порядок выборов Совета по культуре был утвержден Правительством Эстонии после долгих согласований лишь в мае 2003 г., а сами выборы состоялись 14-16 мая 2004 года. В выборах приняло участие 58,5 % финнов внесенных в национальный список. В Совет по культуре избрано было 25 человек и первое заседание состоялось 12 июня 2004 года.
Председатель Совета по культуре финского национального меньшинства заявил, что пройдя через все предусмотренные законом процедуры, он пришел к выводу, что финны так и не получили законодательного основания для своей деятельности. Закон отстал от времени. Не определен юридический статус культурного самоуправления, уточнения требуют положения, которые регулируют взаимоотношения культурного самоуправления и государственных и муниципальных органов. Попытки внести поправки в действующий закон, предпринятые в 1998, 1999 и 2005 годы, ни к чему не привели. Тойво Кабанен от имени эстонских финнов настаивает на том, что культурное самоуправление должно иметь статус публично-правового юридического лица, а ему в лучшем случае придается статус частноправового юридического лица, как обычному общественному объединению. Имеются и проблемы с финансированием: культурная автономия финнов получала дотации из бюджета, однако размер дотаций финнов явно не удовлетворяет и не позволяет финансировать все уставные направления деятельности.
По мнению Тойво Кабанена, отношения государственных и муниципальных органов с национальными меньшинствами регулирует в Эстонии лишь один закон – Закон о культурной автономии. При этом относится он только к многочисленным по эстонским меркам меньшинствам. А на сегодняшний день зарегистрировано свыше 200 национально-культурных обществ и объединений, и все они нуждаются в правовой базе для общения с государственными и муниципальными органами.

НКА как принцип либеральной политики

История НКА в Эстонии естественным образом разбивается на два этапа: возникновение независимой Эстонской Республики (1918-1940) и восстановление независимости Эстонии (с 1991 г. и по сей день). Известная доля повторяемости, тождественности или, если угодно, аналогичности политических процессов обусловлена, разумеется, не естественнонаучной тождественностью объектов, но культурно-исторической традицией, образцами социального действия, национальной ментальностью, наличным мировоззренческим багажом и, не в последнюю очередь, достаточно консервативной конфигурацией в международных отношениях. Учет всей совокупности условий позволяет прогнозировать не столько тупую повторяемость процессов, сколько выбор, прежде всего, политических моделей поведения персонажей современного социального действия в отношении и внутри НКА.
«Наука затрудняется определить такие черты автономии, которые позволяли бы легко и бесспорно разграничивать административное самоуправление от политического, автономизм от федерализма»[30]. Высказывание это относится (по времени публикации) к 1929 году. Автор его, Георгий Гурвич, сформировался в рамках той же правоведческой традиции, что и Михаил Курчинский, Яан Поска, Антанас Сметона и многие другие деятели, оказавшиеся влияние на теорию и практику государственного строительства в довоенных странах Балтии. Все они читали одни и те же книги, учились в одних университетах, и даже увлечение марксизмом никак не сказалось на основах правоведческой мысли. Есть все основания предполагать, что в обретшей независимость Эстонии как возникновение, так и упадок институтов НКА имели политическую почву[31]. Одной из внятно артикулированных целей авторитарных режимов как в Латвии и Литве, так и в Эстонии была национальная консолидация («эстонизация», «латышизация» и т.д.) в масштабах всего государства. При этом речь ведь не шла о вульгарном этнонационализме, но о преодолении подавляющего доминирования меньшинственных групп (немцев и евреев) в стратегических областях промышленности и финансов (что было характерно особенно для Латвии)[32]. Проблемы и вопросы жизни национальных меньшинств артикулировались в Эстонии, начиная с 1920 г., как «не политические»[33], но созданием немецкой или русской КА занимались исключительно политики и даже государственные служащие[34]. В Латвии школьная автономия как была введена актом политической воли, так и ликвидирована. То же самое имело место и в Литве[35].Институты НКА в Латвии и Литве (кроме культурной автономии для евреев в Литве) были фактически ликвидированы до событий 1940 г. и начала советизации балтийских республик[36]. В Эстонии, где НКА существовала в публично-правовой форме культурного самоуправления национального меньшинства, немецкая НКА была ликвидирована поспешным решением премьер-министра Юри Улуотса от 21 декабря 1939 г.[37]. Большая часть немцев Эстонии дисциплинированно отбыла в Германию, в рамках проекта по возвращению на историческую родину. Имущество немецкой НКА перешло к правительству ЭР[38]. Еврейская НКА была ликвидирована в конце 1940 г.[39]. Формальная ликвидация НКА в Эстонии под воздействием внешних политических факторов не отменяет еще ранее обозначившиеся тенденции, а именно: сворачивание институтов НКА в странах Балтии происходило на фоне артикулированного политического противоречия между курсом властей на государственную и этническую консолидацию обществ и институциональным обособлением меньшинств, имеющих или стремящихся построить в какой-либо форме НКА. В Конституции ЭР (вступившей в силу 1938) политический статус НКА был значительно понижен, а инициативной группе русских граждан ЭР, намеревавшихся в 1937 г. (а позднее в 1940) приступить к созданию национального списка, было отказано по формальным основаниям[40].
Второе действие исторической драмы под названием «Национальная культурная автономия в Эстонии» еще не достигло апогея. Но уже сейчас можно выделить политическое измерение НКА как основную компоненту для развития или ликвидации этого института. Здесь нужно учитывать, что сама НКА как предусмотренная законом общественная организация, не является институтом политического действия. Политика начинается «за дверями конторы НКА», и проблема заключается в том объеме ресурсов, которыми может располагать НКА, механизме их выделения, архитектуре отношений НКА с публичной властью и гражданами и, не в последнюю очередь, в межгосударственном контексте. Следовательно, политическое измерение НКА состоит в общем принципе национальной политики государства. Политическая власть просто обязана всякий раз взвешивать и оценивать не только выигрыши в общении с национальными меньшинствами, но и новые риски, возникающие в результате передачи ресурсов в руки «национальных активистов» (термин А. Осипова).
Государственная программа «Интеграция в эстонском обществе в 2000-2007 гг.» упоминает о НКА как одном из ключевых моментов общей политики интеграции: «Суть интеграции эстонского общества формируется двумя процессами: с одной стороны – социальная унификация общества на базе владения эстонским языком и обретения эстонского гражданства, и, с другой стороны, – предоставление возможности сохранения этнических различий на основе признания культурных прав этнических меньшинств. Унификация общества означает интеграцию как эстонцев, так и неэстонцев вокруг объединяющей их общей составляющей» [41]. Четко выделено, что к прочной составляющей отнесены «единое информационное пространство и среда общения на эстонском языке», но не «явления частной сферы, такие как язык национальных меньшинств, этнические традиции, религиозные верования...»[42].
Таким образом, программа интеграции 2000-2007 гг. в качестве главной задачи интеграционной политики государства провозглашает создание единой для всех «прочной общей составляющей» и, что логично, выводит институт НКА за рамки основ общества Эстонии. Политическое противоречие между лозунгами НКА и интеграции в 2008 г. было снято благодаря простому риторическому приему: НКА (как принцип, организация и право) в программе интеграции на 2008-2013 гг. просто не обсуждается[43].
Вытеснение проблемы НКА на периферию политической жизни вовсе не означает решения политического противоречия между созданием «общих основ» Эстонской Республики и выделением отдельных, стремящихся к автономии национально-меньшинственных дискурсов. Противоречия, реализующие себя на вербальном, риторическом уровне, в виде споров о действующем Законе о культурной автономии и о том, какой статус должна иметь организация НКА, кто и как будет ею администрировать и т.п., не могут быть разрешены. Понимание НКА в подобном единственном смысле (как особой организации) будет вести исключительно к тому, что учреждения культурного самоуправления нужны будут лишь для легитимизации права на обладание властными ресурсами у активистов национально-культурных обществ, объединений, общин. И, как показывает исторический опыт стран Балтии, амбициями национально-культурных активистов всегда можно пожертвовать в «общегосударственных интересах».
Тот же исторический опыт показывает, что НКА как организация приобретает смысл и эффективность только в случае и на тот период времени, когда общество уделяет внимание и по достоинству оценивает НКА как общий принцип либеральной, демократической национальной политики. Принцип, который провозглашает государство, оно же его гарантирует и проводит в жизнь как одну из основ суверенитета народа, как источника власти в демократическом обществе. Не меньшее значение имеет и третий смысл НКА – совокупность персональных (индивидуальных и «коллективных») прав на самореализацию лиц, принадлежащих к национальным меньшинствам. В этом случае НКА становится гибким и творческим инструментом национальной жизни. Кто же хочет уподобиться человеку, который построил дом свой на песке[44].

***

[1] В начале 1990-х гг. теме НКА были посвящены многочисленные публицистические выступления, среди которых можно указать, например: Кирх А., Кирх М. Как прийти к национально-культурной автономии // Политика. 1991. № 8; Никифоров И. Позитивная сегрегация // Советская Эстония. 1991. 21 июля. В последнее время интерес к теме НКА снова оживился, о чем свидетельствуют, например, публикация Станислава Черепанова (Черепанов С. Русская культурная автономия в Эстонии – на самом деле // Delfi. 2006. 21 нояб.), а также материалы, опубликованные известным журналистом Нелли Кузнецовой, например, ее интервью с руководителем Центра информации по правам человека Алексеем Семеновым: Кузнецова Н. Кому же это выгодно? //Молодежь Эстонии. 2006. 3 марта.
[2] Исаков С.Г. (ред.). Русское национальное меньшинство в Эстонской Республике (1918-1940). Тарту: Крипта. 2001.; Шор Т. Проблемы культурной автономии на страницах русской периодики в Эстонии 1925 – 1930 г. // На перекрестке культур: русские в Балтийском регионе. Часть 2. Калининград: Изд-во КГУ. С.115-139.
[3]Эстония. Краткий справочник. Таллин: KRK, 2000. С. 42.
[4] Например, А.Осипов выделяет, как минимум, три смысла, в которых употребляется понятие НКА. Это и общий политический принцип, и особая организация и персональное право. См. Осипов А. Наст. изд.
[5]Государственная программа «Интеграция в эстонском обществе в 2000-2007 гг.». Таллин: Minister Katrin Saksa büroo, 2000. С. 35.
[6] Граф М. Эстония и Россия. Анатомия расставания. Таллин: Арго, 2007. С. 106
[7] См. подробнее Шор. Т. Указ. соч. С. 119.
[8] Эстония // Электронная еврейская энциклопедия. Ассоциация по изучению еврейских общин в диаспоре (http://www.eleven.co.il/?mode=article&id=15119&query=ЭСТОНИЯ).
[9] См. Шор Т. Указ. соч. С. 125-126.
[10] Поучительные примеры политики «латышизации» и «литовизации» приводятся в исследовании: Зубкова Е.Ю. Прибалтика и Кремль. 1940-1953. М.: РОССПЭН, Фонд первого президента России Б.Н.Ельцина, 2008. С. 32-37.
[11] Закон о культурной автономии 1925 г. во всех случаях цитируется по изданию: Культурная автономия: законы о культурном самоуправлении национальных меньшинств, изданные Правительством Эстонской Республики в 1925 г. Нарва: Отделение русского национального союза, 1930.
[12] Указанные данные из «Годового отчета общества «Русская школа в Эстонии» за 1934/35 учебный год» приводятся по: Никифоров И. Указ. соч.
[13] В Латвии, как и в Эстонии культурная автономия первоначально существовала в виде школьной автономии. К 1938 г. от школьной автономии в Латвии «ничего не осталось». См. Зубкова Е.Ю. Указ. соч. С. 35.
[14] Государственная программа... С. 35-36.
[15] Riigi Teataja. 1993. № 71. Art. 1001.
[16] Цит. по: Мнение по Эстонии, принятое 14 сентября 2001 г. Консультативным комитетом по Рамочной Конвенции по защите национальных меньшинств // Выполнение Эстонией Рамочной Конвенции по защите национальных меньшинств. Сборник документов. Таллин: Центр информации по правам человека, 2002. С. 18.
[17] Консультативный комитет по Рамочной Конвенции по защите национальных меньшинств. Второе мнение по Эстонии, принятое 24 февраля 2005 года //Эстонская этнополитика. Взгляд со стороны. Сборник документов. Таллин: Центр информации по правам человека, 2007. С. 20-21.
[18]Riigi Teataja. I. 1996. № 72. Art. 1272.
[19] Riigi Teataja. I. 2003. № 40. Art. 275.
[20] Автор лично присутствовал при выступлении г-жи Евгении Гурин-Лоов.
[21] Полещук В. Неграждане в Эстонии. М.: Европа. С. 58.
[22] Осипов А. Наст. изд.
[23] Автор лично обсуждал эти вопросы с Николаем Соловьем в 1996 г.
[24] «Лукас: систему образования надо перевести на эстонский язык» // Delfi. 2008. 11 окт.
[25] Сообщение агентства BNS. 2006. 22 февр.
[26] Все данные о результатах выборов опубликованы на сайте Республиканской избирательной комиссии (http://www.vvk.ee).
[27] Громов И. «Автономные» страдания // Молодежь Эстонии. 2008. 8 сент.
[28] Там же.
[29] Доклад Тойво Кабанена опубликован на сайте Таллинского информационного бюро Совета Европы: Kabanen Т. Soome vähemusrahvuse kultuuriautonoomiast. Euroopa Nõukogu Tallinna Infotalitus (http://www.coe.ee/?arc=&op=body&LaID=1&id=120&art=32&setlang=est).
[30] Автономия // БСЭ. Т.1. М.: Акционерное общество «Советская энциклопедия», 1929. С. 372.
[31] В опубликованных недавно работах содержится достаточно фактического материала для подкрепления этого предположения, например, Зубкова Е.Г. Указ соч. С. 28 – 43.
[32] Зубкова Е.Г. Указ соч. С. 28-43.
[33] Граф М. Указ соч. С. 170.
[34] См. Шор Т., Указ соч. С. 115-139.
[35] Осипов А.Г. Национально-культурная автономия. Идеи, решения, институты. СПб.: Центр независимых социологических исследований, 2004. С. 310-316.
[36] Формальное начало «советизации» Прибалтики следует отнести к Постановлению ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О государственном и хозяйственном строительстве в Литовской ССР, Латвийской ССР и Эстонской ССР» от 14 августа 1940 г.
[37] «По причине сокращения числа совершеннолетних граждан, внесенных в национальный список культурного самоуправления немецкого национального меньшинства, по сравнению с общей численностью совершеннолетних граждан немецкой национальности, установленной по переписи 1 марта 1934 г., деятельность культурного самоуправления немецкого национального меньшинства считается прекращенной с 1 января 1940 г.». Riigi Teataja. 1939. № 117. Lk. 2038-2039.
[38] Там же.
[39] Эстония //Электронная еврейская энциклопедия…
[40] Бойков В., Бассель Н. (сост.) Русские в Эстонии: Сборник статей. Таллин: Русский исследовательский центр в Эстонии, 2000. С.92
[41] Государственная программа… С. 12.
[42] Там же. С. 15.
[43] Эстонская программа интеграции 2008 -2013. Утверждено постановлением Правительства Республики №172 от 10.04.08. Неофициальный перевод. Rahvastikuministri büroo (http://www.rahvastikuminister.ee).
[44] Мат. 7, 26.�

blogspot.com

Обсуждение закрыто