Товарищество быстро получило
статус Поставщика Двора Его Императорского Величества.
В 1918 году «Товарищество» было национализировано и получило название «15-я
государственная типография».
Однако вернемся к «Пиковой
даме». Первое издание (1911) Считается лучшим дореволюционным изданием повести
и вообще значительным событием русской художественной жизни. Мой экземпляр 1917
года несколько скромнее. И все же он отпечатан на дорогой бумаге верже
(франц. verge — полосатая) с видимой
на просвет, сеткой из резких полос (вержеров), пересеченных под прямым углом
частыми, близко расположенными полосами понтюзо (франц. pontuseaux), имеет слегка потрепанную издательскую картонажную
обложку, форзац из узорной цветной бумаги и роскошный фигурный обрез. Главы
отделены друг от друга шмуцтитулами (нем.Schmutztitel— «грязное
заглавие») с цветными вклейками, текст окаймлен орнаментальной рамкой и снабжен
акцидентным набором — заставками и концовками. Но главная фишка — сюжетные иллюстрации
Александра Бенуа, делающие книгу настоящим произведением искусства.
А.Бенуа. Игра
Наиболее авторитетные
исследователи текста отмечают смысловую многоплановость литературной композиции «Пиковой
дамы», притом, что в ее основе лежит, как говорили во времена Пушкина анекдот о
графине Наталье Петровне Голициной, которая выручила проигравшегося в карты
внука, назвав ему три верные карты, назначенные ей некогда в Париже графом
Сен-Жерменом. Внук поставил на три карты и отыгрался. «Дальнейшее развитие повести все вымышлено», — читаем в
комментариях, да так ли это?
Повторимся, повесть
многоплановая, но первое, что бросается в глаза — отсутствие имен у ключевых
персонажей. Нет имени у конногвардейца Нарумова, игроков Сурина, Чаплицкого и
Чекалинского, а также у главного персонажа повести — Германна. (Ау, любители
писать Таллин с одним «н» по правилам
русского языка!) Словно спохватившись, Пушкин наделяет именем игрока Томского.
Однако нужно быть внимательным читателем, чтобы сходу соединить имя князя Павла
Александровича с фамилией Томский. У старухи графини Анны Федотовны и ее
воспитанницы Лизаветы Ивановны есть имена, но нет фамилий.
Это тем более странно, что Нарумов
и Сурин упомянуты в завязке повести, а славный
Чекалинский — ключевая фигура в развязке. Не менее странно и то обстоятельство,
что Лизавета Ивановна в сохранившемся наброске повести имеет полное имя — Шарлота
Миллер, четвертая дочь обрусевшего немца, обанкротившегося купца второй
гильдии. Герман (в наброске это пока еще имя героя и пишется оно с одним «н»)
живет с Шарлотой в одном дворе. «И скоро
они полюбили друг друга, как только немцы могут еще любить в наше время», —
замечает Пушкин. В третьем сохранившемся наброске повести Чекалинский, видимо,
приняв первую весьма крупную ставку Германна, интересуется у Нарумова, как
зовут его приятеля.
Объяснения феномену безымянства
в «Пиковой даме», т.е. непонятке номер один — нет ни у одного из комментаторов.
У меня, его тоже нет.
Во что играют у
конногвардейца Нарумова, объяснять современникам Пушкина не было нужды. Для
современного читателя сделаем исключение. За столом у Нарумова играют в фаро
или фараон. Другие названия игры — штосс, если играют двое, или банк
(банк-стол, банчок) если играют несколько человек. Чекалинский и Германн в
финале повести играют вдвоем, следовательно, они играют в штосс.
А.Бенуа. Герман и графиня
Из распространенных в XIX
веке коммерческих игр штосс — наиболее тупая. В ней от игрока, если, конечно,
он не шулер, не требуется ни умения, ни умственного напряжения. Играют двумя
колодами, причем в приличном обществе, чтобы исключить неожиданности, в игре
используют только новые колоды. Чекалинский и Герман играют новыми колодами.
Технически игра выглядит так:
игрок (понтер, отсюда понтировать и фразеологизм
«кидать понты») и банкомет вскрывают две колоды. Игрок вынимает из своей колоды
заветную карту и кладет ее перед собой рубашкой вверх. Карта накрывается
ставкой — живыми деньгами или векселями, или же размер ставки пишется мелом на
столе. По традиции игрок подрезает картой колоду банкомета и после этого он не
вправе уже изменить свою карту — игра началась.
В классическом варианте все
может решиться уже по первым двум картам. Банкомет переворачивает свою колоду
рисунком вверх и сдвигает верхнюю карту — «лоб» — вправо, обнажая следующую за
ней карту — «сонник». Понтер показывает свою карту. Если «лоб» совпадает по
достоинству с картой понтера (масть значения не имеет), то выиграл банкомет,
если совпадение в «соннике», то выиграл понтер. Если совпадений нет, то игра
продолжается. В описании игры Чекалинского и Германна эта деталь отсутствует.
Заветную карту Герман вскрывает только после того, как она выпадает налево.
Карта за картой колода
разделяется на две кучки — вправо кладутся карты банкомета, влево — карты
понтера (отсюда фразеологизм «ходить налево»). Если карта понтера выпадает налево
— он выиграл, если направо — проиграл. Во время игры понтер может увеличить
ставку, загнув угол карты («пароли пе») и таким образом утроить свой выигрыш в
случае удачи. Естественно, что по окончании игры колода с мечеными картами вторично
использована быть уже не может.
А.Бенуа. Графиня
Когда Германн решается на
игру, то он вымогает у старой графини заветные три карты Сен-Жермена, но Анна
Федотовна под дулом пистолета с испугу умирает. С этого момента в повести
начинаются чудеса. Лизавета Ивановна при известии о смерти графини немедленно
вспоминает слова Томского о Германне: «у
этого человека, по крайней мере, три злодейства на душе». Если принять
обман Лизаветы Ивановны за первое злодейство, а смерть графини за второе, то о
третьем злодействе автор попросту умалчивает.
Германн, не чувствуя
раскаяния за свой поступок, тем не менее вину свою сознает. Замечание Пушкина: «Имея мало истинной Веры, он имел множество
предрассудков». Имея предрассудки, Германн идет просить прощения у мертвой
графини. Графиня из гроба, прищуривая глаз, насмешливо глядит на склонившегося
над ней Германна — он, хотя и не убийца, но все же причина ее смерти. И вот вам
непонятка номер два: взгляд графини виден только Германну. Обстоятельство это —
видение — обыкновенно связывают с болезненным состоянием самого Германна, хотя
внезапный прищур может быть объяснен посмертным сокращением мышц лица,
вызванных температурным режимом в соборе.
После прощания с графиней в
надежде заглушить волнение Германн напивается в трактире, но тщетно — вино лишь
горячит воображение. Дома он крепко засыпает и просыпается уже совершенно
спокойным. На часах без четверти три. Внезапно заявляется покойная графиня. И
вот вам непонятка номер три — Германн, накануне при свете дня бурно
отреагировавший всего-то на легкий прищур покойницы, теперь встречает ее среди
ночи без страха, правда потом он долго не может опомниться, но это уже потом.
Удивления достойна речь графини:
— Я пришла к тебе против своей воли, — сказала она твердым голосом, — но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семерка и туз выиграют
тебе сряду, — но с тем, чтобы ты в
сутки более одной карты не ставил, и чтоб всю жизнь уже после не играл.
Оказывается у покойной
графини поручение к Германну! Но и в чужую волю она пытается твердым голосом
вставить свое условие:
— Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтоб ты женился на
моей воспитаннице Лизавете Ивановне…
И эту часть повести — видение
старухи покойницы — обыкновенно объясняют возбужденным состоянием Германна и
или даже его глубоким сном под воздействием алкоголя, но меня всегда смущало
это пушкинское многоточие. В набросках к повести Пушкин употребляет латинское et cetera. Например:«В одном из etc» или «Герман был твердо etc». И вдруг
многоточие, как бы подразумевающее, что было сказано что-то еще, чего Германн о
своем видении не записал. Возможно, он опустил в записи свой договор с тем, кто
послал старуху — с дьяволом.
Принято думать, что автор
является полновластным хозяином своим персонажам и может заставить их делать
все, что угодно. Наверное, это справедливо по отношению к современным авторам
ужастиков, но Пушкин-то не таков! Герой, которого он оживил силой своего
воображения, начинает жить жизнью, неподконтрольной автору. И не всякого героя
можно заставить сделать все что угодно. Вот и Германн, когда садится за стол,
чтобы записать свое видение, — зачем
бы это? — действует вполне
самостоятельно, как бы помимо воли автора. Германнн записывает свое видение, но
что станется впоследствии с этой записью читатель так и не узнает. Но зачем-то
ведь он его записал? Запись видения и его дальнейшая судьба — это непонятка номер четыре.
Сорок семь тысяч рублей
поставленных Германном на тройку — деньги отнюдь немалые по пушкинским
временам. Сравните со ставками в «Игроках» Гоголя, сделав соответствующую
поправку на гротеск пьесы, а еще лучше сравните с ценой мертвых душ, которые
скупает Чичиков. Сорок семь тысяч Германа, поставленных на кон, — это целое
состояние!
А.Бенуа. Дама пик
С тройкой и семеркой проблем
нет, а вот с тузом выходит промашка. Ставку на тройку Чекалинский принимает
ласково. Выигравшая семерка смущает его. В третий раз Чекалинский бледен уже
заранее, он насилу улыбается, и руки его дрожат, когда он начинает метать карты.
Направо легла дама, налево туз. «Туз
выиграл!» — объявляет Герман и предъявляет… пиковую даму, не понимая, как
он мог обдернуться. И тут самое время разобраться в том, что же произошло.
Обдернуться Германн не мог —в этом заключается основная непонятка.
Он, и это, несомненно, хладнокровно вынимает из своей колоды туза. Если бы он обдернулся
и вынул из своей колоды две карты — вместе с тузом еще и пиковую даму, прилипшую
к его рубашке, то был бы немедленно схвачен за руку другими игроками,
внимательно наблюдающими за игрой. Скорее всего, он был бы бит еще до начала прокидки
и как шулер с позором изгнан из общества. Если бы он все же обдернулся и
случайно вынул из колоды две карты, оставшиеся незамеченными для игроков, то
поднятая дама оставила бы на столе туза, и вновь быть Германну биту. Значит,
все-таки это была одна карта — туз.
Рассмотрим еще один возможный
вариант, а именно шулерский прием втирания (отсюда фразеологизм «втирать очки»).
Но прием этот никогда не применялся по отношению к картинкам. Нарисовать на
даме туза, которого можно «случайно» втереть в сукно, нереально. Можно,
например, сделать из тройки четверку. Если у шулера выпадает четверка, он предъявляет
фальшивую четверку, а если выпадает тройка, незаметно стирает карту о сукно и —
вуаля! — в руках снова тройка. Для исполнения трюка нужна определенная ловкость
рук, которая достигается постоянными упражнениями. Однако Германн, отнюдь не
шулер!
Можно, конечно, попытаться разобрать
значение трех карт в сочетании — тройка, семерка, туз. Во времена Пушкина для
гадания на картах использовалась система француженки Марии Ленорман, как
говорят предсказавшей Наполеону неудачный поход в Россию и одинокую смерть в
ссылке. Однако, не зная сочетания назначенных и выпавших мастей, рассуждение
будет иметь мало смысла.
В сухом остатке мы как будто
имеем дело с предсказанием в виде программы — три карты, которые следует
разыграть по одной ставке в день при условии затем уже не играть никогда.
Типично дьявольские штучки! Вот и Бенуа не удержался от того, чтобы не изобразить
чертей за спиной Чекалинского.
Получив на руки 188 тысяч
рублей с выигрышей на тройке и семерке — внушительное состояние! — Германн вполне
мог бы остановиться и более не рисковать, но он продолжает тупо исполнять
программу, объявленную ему покойной графиней, причем против ее воли. Вот самое
время, когда следует вспомнить о таинственном многоточии. Когда Германн играет
в третий раз, программа уже дала сбой, но из-за многоточия мы никогда не
узнаем, в каком именно месте он произошел.
Получается, что пушкинский
анекдот значительнее своего обрамления — многоплановой литературной композиции.
Предположим теперь, что роковой сбой в программе произошел в тот момент, когда
покорная чужой — дьявольской воле графиня вставила в программу свои три копейки
— условие жениться на Лизавете Ивановне. И, если это действительно так, то
вслед за автором «Пиковой дамы» я бью в ладоши и восклицаю: «ай да Пушкин! ай да сукин сын!»