— Феномен Райкина — соединение разных речушек, которые все влились в один огромный океан под названием Райкин. Если говорить о главной составляющей, то это, конечно, уникальное дарование. Но разве Райкин на эстраде в то время был единственным человеком с таким талантом? Если бы он был только театральным артистом, то сейчас мог бы быть занесен в число великих, но через запятую. Да и вообще, не знаю, как бы сложилась судьба Райкина, если бы он остался в театральной системе координат. Хотя он никогда себя не считал эстрадным актером.

— До конца жизни?

— Он себя считал театральным артистом малых форм, что, собственно говоря, правда. Для огромного количества людей, живущих в стране, он оказался кислородной подушкой.

— Но сатириком-то он был, пусть и официально дозволенным.

— Райкин был очень славным, обаятельным, милым актером, который затрагивал какие-то разрешенные коридоры, попадающие под критику. Я ведь не случайно сказал, что еще и время сделало Райкина. А потом был ХХ съезд, который сыграл в его судьбе очень серьезную роль. Он сразу поднялся наверх. Ему 45 лет, он был в самом расцвете сил, и уже стало можно. Но в 64-м году Хрущева сменяет Брежнев. В тот самый день, когда Хрущева снимали, Райкин был вызван в Министерство культуры, для того чтобы получить, может быть, удар сокрушающей силы. Театр миниатюр играл спектакль «Волшебники живут рядом». И последней его сценой был разговор директора колхоза с коровой, которую звали Джульетта. В этой беседе директор добивался от коровы, что она должна ответить на решения последнего пленума. То есть там усматривался явный намек на Хрущева. Скандал был очень большой. Аркадия Исааковича вызвали в Министерство культуры, он просидел в приемной до вечера.

— А Хрущева в этот день и сняли?

— Да, именно, Райкину просто повезло. Ему сказали, что он свободен и может идти... Пришел Брежнев, который очень любил Райкина. Они познакомились еще во время Великой Отечественной войны, когда молодой Райкин приезжал выступать в расположение 18-й армии на Малую землю, где Брежнев был начальником политотдела. Так что тень их взаимоотношений в чем-то помогала Аркадию Исааковичу. Хотя спасала не всегда. Иначе не было бы у Райкина постоянных сердечных страданий, переживаний и всяких запретов, которые происходили еще при действующем Брежневе. Хотя он был награжден высшими государственными регалиями, включая звание Героя Социалистического Труда, народного артиста Советского Союза, лауреата Ленинской премии. То есть был обласкан властями по полной программе. Ну а покинул эту землю Райкин тогда, когда практически была уже поставлена точка в жизни той страны, в которой он вырос и сформировался.

— Выходит, Райкин мог состояться только в советском контексте?

— Убежден в этом. Довольно часто я задаю себе вопрос: что бы он делал сегодня? Сейчас отношение к подобной критике гораздо более спокойное, и это хорошо и правильно. Ведь не может быть фраза, сказанная Райкиным или Жванецким, вынесена на знамя жизни.

— Вы говорите, что Райкина любил народ. Но он-то под народ не подстраивался. А сегодня юмористы сознательно опускают себя до зрителя, чтобы его собрать на свои концерты. Иначе не придут.

— 24 года назад, за полгода до смерти Аркадия Исааковича, на генеральной репетиции в Театре эстрады я показывал «Масенькие трагедии», поставленные Виктюком. После спектакля ко мне зашел Райкин и сказал: «Ты осмелился сказать то, на что я не решался всю жизнь». Потом он ушел и вдруг минут через 15 еще раз вернулся. Райкин, исполняя свои монологи, не мог не ставить перед собой вопрос: будет это понятно народу или не будет? Раньше всех объединяло отсутствие колбасы в магазине, то есть были вещи, которые касались проблем каждого человека. А о чем сегодня можно говорить, если в зале сидит пенсионер, который не знает, как дожить до следующей пенсии (допустим, его бесплатно посадили в зал), и человек, имеющий парк уникальных автомобилей?

— Райкин умер в 87-м году. Но я помню, что он начал на глазах терять аудиторию с самого начала объявленной гласности. Ведь тогда все то, о чем он говорил, уже стало печататься, показываться по телевизору.

— Конечно, потому что этот его жанр в советское время был как гнойный аппендицит. Это ненормально, когда эстрадная сатира выполняет функции прокуратуры, совести, морали, закона... Кстати, как и сегодня, между прочим.

— Вы впервые встретились с Райкиным еще мальчишкой?

— Это было 1 декабря 1960 года. Мне только исполнилось 15 лет. Я пошел на Большую Бронную в Дом художественной самодеятельности и там впервые встретился с Райкиным. Подошел к его машине, дождался, когда он выйдет, и сказал, что хочу попасть на его спектакль. Так началось наше знакомство. И оно продолжалось до момента, когда его тело опустили в землю. Я был последний, кто произносил слова на кладбище. Говорил, говорю и буду говорить всегда, что это была для меня исходная точка системы координат. Даже когда я видел его наступающую немощь, когда начал замечать какие-то вещи по профессии, когда мне многое становилось технологически понятно, все равно это не отменяло моего абсолютно сыновнего отношения к Аркадию Исааковичу. Я считаю в этом смысле Райкина, может быть, даже больше, чем биологическим своим отцом. Я же вырос вообще без отца, и эту нишу, конечно, занял он.

— У Жванецкого свои воспоминания о Райкине, и они непростые. Там есть все — от благодарности до обиды. В отличие от него вы всегда держались с Райкиным на дистанции. Может, это и огородило вас от сложностей во взаимоотношениях с ним? Или они все-таки были?

— На равных я с ним не был никогда. Всегда это был пиетет с моей стороны, безграничное уважение и любовь к нему. Даже тогда, когда мне казалось, что Аркадий Исаакович расстроен тем, что возраст его вносит коррективы в направление восторженных масс. Помню, в 80-е годы меня попросили приехать в Винницу на фестиваль только лишь для того, чтобы при участвующем там Райкине подтянуть продажу билетов. Для меня тогда это был шок.

— И все-таки у вас были хотя бы редко сложности во взаимоотношениях с Райкиным?

— Никогда. Единственный раз в 1982 году на концерте в Юрмале, посвященном Дню города, меня спросили: когда я хочу выступать — до Райкина или после? Я ответил, что мне все равно. И когда Аркадию Исааковичу об этом сказали, я видел, что его это резануло. Помню, как я пришел к нему с цветами после выступления, а он: «Мне чужих цветов не надо». Это было один раз в жизни. Я понял, что, сколько бы ему ни было лет, он все равно оставался человеком с актерской психологией. Не знаю, что бы было, если бы мы с ним были связаны более тесно. Да, я слышал о всякого рода странностях великого артиста, но меня все это не интересует. Мне кажется, что, когда ты говоришь о такой личности, все остальное уходит, отваливается. Просто Райкин — это крупнейшее явление в советской жизни. Я думаю, что равным по значимости ему был только Высоцкий.

— Вы замечательно пародировали Райкина. Вам легко это давалось?

— Очень. Потому что я с этим жил с самой своей юности. Помню, как мы с женой поехали в 73-м году на семинар эстрадных драматургов в Рузу, я там выступил один раз, показывал Райкина. И вот после этой пародии мы шли по дорожке со знаменитым писателем-сатириком Александром Хазиным, он произнес какие-то загадочные для меня слова. Он сказал, что сегодня я на его глазах разгерметизировал Райкина. Я понял, что это была большая похвала.

— Хочу задать очень болезненный вопрос. Райкин всегда хотел поехать в Америку, и вот уже при Горбачеве он действительно улетел за океан в этот долгий гастрольный тур. А после совсем скоро ушел из жизни. Есть такая версия, что эта тяжелая поездка все-таки подорвала его здоровье. Тогда в чем-то это символ: может, свобода была противопоказана его творчеству?

— Я слышал, что Константин Райкин где-то высказал мнение, что эта поездка ускорила финал. Но все мы ходим под Богом, и, как бы продлилась жизнь, если бы он не поехал в Соединенные Штаты, неизвестно. Знаю, что Райкин начиная где-то с середины 80-х годов понимал, что каждый спектакль для него может оказаться последним. Сердце у него с малых лет было слабенькое, нагрузки он переносил огромные, работал всегда исключительно честно, он вообще не понимал, что значит «в полноги». Я думаю, что от этой поездки в США он получил столько же плюсов, сколько и минусов. Тот прием, который ему там устроили, словами не передать. Ведь туда приехал человек, с которым все пришедшие на концерт провели свою жизнь... Вы знаете, я поехал в Америку сразу за ним. Помню, как я вернулся 15 декабря и привез какое-то лекарство для него. Позвонил Кате, а она сказала, что папа в реанимации и что, может быть, лекарство это уже не понадобится. А 17 декабря вечером Аркадий Исаакович сказал всем: «Желаю оставаться».

— Геннадий Викторович, вы видели Райкина разного. Вспомните, пожалуйста, какой-то момент в его жизни, где он, смешно или трагически, проявился как-то по-особенному.

— Было такое. Как-то я оказался у него в квартире. Домработница накрыла нам стол на двух человек. Я увидел, какую жуткую диету предлагают Райкину. Ну а он спросил у меня о моих грустных делах, о том, что у меня случилось на телевидении, как я оказался безработным... Я подробно ему рассказал. Он очень внимательно слушал. После этого вдруг сам захотел что-то рассказать из своей жизни. «А знаешь, — говорит, — была со мной такая история...» После этих слов домработница, которая нас слушала, посмотрела на него и сказала: «Помолчите, дайте артиста послушать».

— То есть для нее Райкин был только хозяин и все?

— Да, ну и еще старый больной человек. Я посмотрел на Райкина, а он улыбнулся так очень миролюбиво, и в его глазах я прочитал примерно то, что вы сейчас сказали. Вот так.