«Не только великий поэт, но и великий гражданин... История культуры не знает события, равного по трагизму...» В общем, что такое экскурсия, пусть даже самая интересная, в музее Пушкина, все себе представляют. Довлатов в Пушгорах как экскурсовод — это как трезвый Веничка Ерофеев в Кремле. Кто читал «Заповедник», понимают, о чем речь. «В каждом из местных научных работников заявляла о себе его характерная черточка. Кто-то стягивал на груди фантастических размеров цыганскую шаль. У кого-то болталась за плечами изысканная соломенная шляпа. Кому-то достался нелепый веер из перьев...»

Виктор Никифоров — учитель, пушкинист, сотрудник музея, экскурсовод, поэт — помогал восстанавливать Михайловское еще в послевоенные годы, когда заповедник был полуразрушен. С 65-го года водил там экскурсии летом, последние 16 лет работает постоянно.

— Виктор Григорьевич, какое отношение у старожилов к «Заповеднику» Довлатова? Не обижаются?

— Я помню, в конце 70-х наш местный рентгенолог Владимир Тихомиров дал мне маленькую книжечку на газетной бумаге, я прочитал с удовольствием, хохотал. Потом уже слухи быстро распространились: читали врачи, учителя, экскурсоводы, все смеялись, но злобы и обиды не было. Это же правда, чего ж тут обижаться! Конечно, хотелось бы, чтобы он и какие-то положительные стороны описывал, понимаете? Но это уж дело писателя. У русских людей одна из озорных черт — умение смеяться над собой. Поэтому простые экскурсоводы, конечно, смеялись. Может быть, Семен Степанович Гейченко, наш директор, замечательный человек, пушкинист, актер, который восстанавливал заповедник после войны, был и не всегда доволен этим. Но он разумный человек, он понимал, что это талантливо. Хотя то, что описал Довлатов, — только одна грань жизни нашего заповедника, а ведь были замечательные люди и прекрасные экскурсоводы, об этом Сергей не пишет. Что ж, такая грань таланта.

— Сколько проработал Довлатов в музее — около года?

— Зимой его не было, я его не видел. Наверное, лето и часть осени. Знаете, я ведь с ним не был очень близок, я местный житель: провел свою экскурсию — и домой. Но мы встречались, конечно. Я ведь даже отчества его тогда не знал.

Помню, был какой-то дождливый день, все ждут автобусы со своими группами, которые должны приехать. Я сижу в коридоре, слышу — за стеной гомерический хохот. Пошел посмотреть, вижу: экскурсоводы сидят, посреди комнаты стоит Сергей, рядом с ним раскрытый чемодан. На крышке чемодана галстук, пара носков, порванная рубашка. И он рассказывает, как за эти годы приобрел себе этот галстук, этот носок... Все хохочут. И он сам так смеется, но со сдержанной улыбочкой. У него же была такая своеобразная речь...

	Народная тропа к Довлатову.

Потом я спрашиваю, кто это такой. Новый экскурсовод, мне говорят. У нас их было много, я особого значения не придал... Я ведь и не знал тогда, что он писатель. Мне сказали: это корреспондент от пионерского журнала «Костер».

— Много ли правды в «Заповеднике»?

— Кое-где приукрасил, конечно, достаточно. Но вот эпизод с Есениным был на самом деле, я сам свидетель. Не раз я со своей экскурсией ходил следующим за Довлатовым с его группой. У нас ведь такой закон: народу всегда было очень много, люди стояли в очереди, и как только дверь в следующую комнату открылась, значит, свободно, ты со своей группой можешь проходить. И вот как-то раз в прихожей в Михайловском я своей группе уже все рассказал, а дверь в другую комнату все не открывается. Я обнахалился, уже сам открыл дверь, заглянул, смотрю — стоит Сергей Довлатов, идет чуть ли не первая его экскурсия, а он читает своей группе стихи: «Ты жива еще, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет!» Я думаю: «Боже мой, ведь это же Есенин». Ну ладно, думаю, ошибся человек, только начинает водить экскурсии, волнуется... Я закрыл дверь. Рассказываю дальше своим туристам, а там уже на крылечке стучатся, уже две или три группы собралось! Я опять открываю дверь, а он стоит — высокий такой — и рассказывает о влиянии, которое Пушкин оказал на Есенина! Во, думаю, молодец, выкрутился как!

Потом еще эпизод. Иду как-то со своей группой из Михайловского в Тригорское, а он — наоборот, из Тригорского в Михайловское. На берегу озера Маленец встречаемся. «Привет, Сереж!» — «Привет, Вить!» — «Слушай, Вить, подожди, мне задали вопрос...» Какой именно вопрос, я уже не помню сейчас. Ну я рассказал ему, как ответить. Он заулыбался: «Ой, и я так примерно ответил». И ушел со своей группой — большой, выше всех туристов. Ну мне приятно: молодой экскурсовод, а правильно ответил.

— А что, до сих пор у новоявленных экскурсоводов на собеседовании спрашивают «любите ли вы Пушкина»?

— Ха-ха, да, раньше было такое, да. Может быть, такие неофициальные собеседования. Довлатов относился к этому со свойственной ему иронией. Главное ведь чувствовать атмосферу, а слова придут. Он над нашей любовью к Пушкину подтрунивал, подсмеивался, но ведь люди у нас всегда были интеллектуальные, обожали Пушкина не только по профессии, но понимали важность Пушкина для русской культуры. Так что, я думаю, тут Довлатов все-таки преувеличивает, это он зря.

— А вот герой в повести, такой Мишка...

— Михаил Иванович? У которого он комнату снимал в Березине? Конечно, я его знал! Балагур был, весельчак, озорник. С ним ходила всегда большая собака... Я как-то раз лежал с ним вместе в больнице, и когда медсестра приходила делать уколы, он всегда страшно боялся: «Ой! Ой! Не надо! Я завтра поправлюсь! Ой! Может, как-нибудь обойдемся: лекарства, таблеточки...» Как он боялся уколов — все хохотали. Беззлобный человек, в своем роде оригинал.

— И что, был в самом деле таким беспросветным алкоголиком, как Довлатов пишет? «Пятерку утром хва и знато бысь в гадюшник... Аванс мой тыка што на дипоненте... Кого же еньть завязывать?.. Без пользы тыка... И душа не взойде...»

— Ну тут уж Сергей Донатович приукрасил, никогда он так не пил, как у него в повести. Иногда только, бывало, запьет. Давно уже умер наш Михаил Иванович. Кстати, Довлатов еще пишет о нашем фотографе Валере Маркове. Тоже замечательный человек! Хотя, конечно, знаете, может быть, неустроенность жизни, может, не совсем своим делом занимался, хотя он был хороший фотограф, серьезно относился к работе... Мало ли что. Валера как-то обижался на Сергея Донатовича, что тот так его прославил. Бывали случаи, конечно, но чтобы такое постоянное пьянство — такого у Маркова не было. Это он для красного словца, для создания образа.

	Домик Довлатова постарались сохранить таким, какой был.

— А еще такая Галина выведена у Довлатова...

— Я думаю, какие-то черты характера он взял у разных людей. Он был очень наблюдательным, замечал детали. Достаточно было двух-трех слов, чтобы он мог понять, на каком уровне интеллектуального измерения находится человек, какие у него представления о жизни. Ведь и Пушкин был очень проницательным, мог разговаривать и с царем, и с пастухом, и с крестьянином. У них у обоих такая грань таланта.

— В том самом домике, где жил тогда Довлатов, который «производил страшное впечатление», но у которого окна выходили «на самый юг», завтра будет открыт музей. Его ремонтировали, да?

— Дом старенький, думаю, не довоенный ли... Почти нет фундамента, многое подгнило, поэтому сейчас ребята там что-то подновили. Сделали дорожку, потому что возле дома палисадник, все заросло бурьяном. Но по возможности оставили то, что на самом деле там было. Та же крыша, то же крыльцо, тот же подгнивший пол... Правда, сделали рядом дощатый настил и рядом сцену, где может проходить концерт, выступление. Проложили основную дорогу от асфальтовой дороги в деревне Бугрово — деревенская дорога знаете какая, все разбито. Что будет там, в этом домике, пока непонятно.

В доме сохранилась кровать, стул, столик, шатающийся уже... Помню, как я проводил экскурсию для замечательного музыканта Юрия Темирканова. Мы поехали смотреть, где жил Довлатов. Побродили по заросшему двору, зашли в домик, низко наклонившись в дверном проеме... Он такой грустный, говорит: «Да, печально...»

— Виктор Григорьевич, а сейчас наезжающие туристы часто спрашивают про Довлатова?

— Спрашивают, но редко. Некоторые группы приезжают на один день, познакомиться со всем заповедником за это время трудно. Я раза три-четыре привозил семейные группы в домик Довлатова, но такого бума интереса, как к Пушкину, нет. Да и туристов сейчас поменьше. Раньше были профсоюзные группы, автобусы приезжали — по сорок человек, кому-то интересно, кому-то нет. А сейчас какой интеллектуальной стала публика! Люди едут именно к Пушкину, подышать этим воздухом, побродить по этим дорожкам. Часто приезжают из Москвы, так я восхищаюсь ими! Говорят: Москва заелась... Нет. Много умных, прекрасных людей.

— Подумать: зачем Довлатов вдруг поехал работать экскурсоводом в заповедник? «Я окончательно запутался и уехал в Пушкинские горы», — пишет он. Ясное дело, не деньги зарабатывать он поехал. Я думаю, ни тогда, ни сейчас там много не заработаешь? Для души надо работать, а не для кошелька... Да?

— Деньги играли не такую большую роль в жизни. Искусство, творчество больше волновало людей. Что касается денег, была какая-то перспектива. Тебя замечали, хвалили, давали премии... Премии бывают и сейчас, но сейчас это уже по-другому. Сейчас, конечно, только энтузиасты работают в музеях. Я могу про себя сказать: люблю поэзию, музыку, занимаюсь историей края, составляю родословные, собираю старые открытки... И нахожу много интересных материалов, которые не должны пропасть. У нас много таких людей, которые не только за деньги работают, а еще все-таки для души.

В день рождения Сергея Донатовича “МК” вспоминает самые яркие фразы из повести “Заповедник”.

Взгляните на меня с любовью!
“Что с вами? Вы красный!” — “Уверяю вас, это только снаружи. Внутри я конституционный демократ”.
— Я столько читал о вреде алкоголя! Решил навсегда бросить... читать.
Как хорошо, что Пушкин этого не видит.
Ты добиваешься справедливости? Успокойся, этот фрукт здесь не растет.
Имея деньги, так легко переносить нищету...
“И не подумайте чего-нибудь такого!” — “Такого — никогда”.
Любить публично — скотство!
Ни тебе политуры, ни одеколона, а только — белое, красное и пиво...
Сперва угробят человека, а потом начинают разыскивать его личные вещи. Опомнятся — начнут искать личные вещи Солженицына...
Здоровый интерес бывает только к ветчине.
Хорошего человека любить неинтересно.
Бездеятельность — единственное нравственное состояние.